Котовский внимательно осмотрел косарей. Пришли наниматься на сенокос, а косы у них не отточены, хотя уже скоро конец косьбы; у одного же из-под холщевых штанов виднеется тупой носок форменного сапога.

Григорий Иванович сразу догадался, что это за «косари», но, не подав виду, спокойно ответил:

— Хорошо, подождите меня минуточку, я сейчас переоденусь и приду, поговорю с вами.

Котовский стегнул коня и полным ходом пересек двор.

На глазах растерявшихся полицейских он скрылся через другие ворота.

Славинский, узнав об этом, немедленно выслал погоню.

За Котовским гнались верховые, среди них был и стражник, который жил в имении Стоматова.

Котовский мчался, не оглядываясь, но, вспомнив, что оставил в кармане пальто револьвер, он, сгорая от досады, решил повернуть обратно и посмотреть, что предприняли полицейские. А кроме того, у него мелькнула мысль: не ошибся ли он из-за своей излишней подозрительности.

В это время полицейские и агент сыскного отделения уже производили обыск в комнате, в которой он жил. Прежде всего они наткнулись на большую корзину с огромными камнями, заменявшими Котовскому гири во время его ежедневных упражнений. На полке лежала стопка брошюр по гимнастике, стояло несколько флаконов одеколона. Это было единственное, что всегда любил запасать при поездках в город «управляющий Ромашкан». Из кармана пальто был изъят револьвер системы браунинг с одним патроном в стволе.

…Котовский, раздумывая над тем, как ему поступить дальше, ехал обратно и вдруг заметил облачко пыли. Приглядевшись, он; увидел группу всадников. Надо свернуть в сторону, а то он встретится с ними. Но поздно. Его заметили. Началась погоня.

Конь, сделавший за день большой пробег, выбился из сил. Вначале Котовский сбросил седло, а потом слез с коня, хлестнул его и отпустил. Через несколько минут полицейские увидели взмыленного коня без всадника.

Теперь Котовский слышал не только конский топот, но и шум приближающегося автомобиля. Он бросился в посевы, стараясь отползти как можно дальше от дороги. Он полз, царапая лицо о репейник. Потом он плотно припал к земле. Он держал руку в кармане, — пусть, если найдут его, подумают, что он достает револьвер.

Автомобиль остановился. Славинский, Хаджи-Коли и пристав Гембарский с винтовками в руках побежали впереди полицейских и людей из соседних имений, вызванных на поиски. Началась облава.

Котовский затаил дыхание. Все ближе и ближе шуршат шаги, Совсем близко. Полицмейстер Славинский крикнул ему: «Руки вверх!», но он так и остался лежать, не вынимая руки из кармана. Славинский решил, что Котовский будет сопротивляться, и выстрелил в него из винтовки. Вслед за первым раздался второй: выстрел. Это старался Хаджи-Коли.

Со всех сторон к Котовскому с наведенными на него револьверами приближались полицейские. Пуля попала ему в грудь к прошла навылет. По рубашке текла кровь.

Исправник Хаджи-Коли, первым приблизившись к раненому, наклонился над ним и торжествующе произнес:

— Ну что, беглый каторжник, погулял на воле? Давно не виделись.

Полицейские начали обыскивать Котовского. Они не могли поверить, что он оказался без оружия. Полицмейстер Славинский достал из кармана наручники и надел их ему на руки.

Полицейские потащили раненого к машине. Из-за острой боли в груди он не мог ни сопротивляться, ни кричать. Как ценную добычу, везли Котовского в Кишинев. Начался проливной дождь. Вода струилась по лицу Котовского. Он открыл рот. Ему хотелось пить, и он глотал дождевые капли.

Глава восьмая

СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР

Утром машина прибыла в Кишинев. Котовский без посторонней помощи вышел из автомобиля. На руках его гремели новые, специально сделанные для него, браслеты-наручники. Ноги были связаны веревкой. Его запыленный костюм защитного цвета был весь в крови.

Полицейские, обступившие Котовского, не узнавали его. Он так изменился за последнее время, что мало был похож на свои фотографии, расклеенные по всей Бессарабии. Он напоминал путешественника, исходившего много сотен верст пешком. Его загорелое, утомленное лицо было окаймлено бородкой. Боль не позволяла Котовскому поправить свою темно-оливковую шляпу, сползавшую ему на лоб. Он стоял, чуть пошатываясь.

Котовского отвели в приготовленную для него камеру. Он попросил воды и залпом выпил несколько стаканов. Его начал осматривать тюремный врач Лурий. Рана была сквозной. Врач установил, что если бы пуля попала чуточку ниже, он был бы убит наповал.

— А помните, доктор, как вы меня лечили лет десять тому назад? — спросил Котовский врача. Тот не сразу узнал своего старого пациента.

— Где же это вы успели так полысеть? — все спрашивал он Котовского.

В этот день Котовскому не давали покоя. В одиннадцать часов утра судебный следователь по важнейшим делам, в присутствии чинов прокурорского надзора, начал его допрашивать.

Котовский отказался назвать имена участников своей дружины. Зато подробно рассказал о том, как он служил у Стоматова.

Котовского вывели во двор полицейского управления, где его начал снимать фотограф сыскного отделения. Котовский держался непринужденно. Он даже шутил, напоминая собравшимся полицейским, где и когда он недавно встречался с ними, а они и не догадывались, что перед ними был он, Котовский. Тут же по двору расхаживали полицмейстер Славинский и исправник Хаджи-Коли.

В тюрьму Котовского повели пешком. Он шел без шляпы, посредине мостовой, окруженный верховыми стражниками и цепью полицейских.

Весть о том, что Котовского ведут в тюрьму, облетела город. В тот же день во всех газетах Российской империи была напечатана телеграмма Российского Телеграфного Агентства:

«Кишинев. 25 июня арестован беглый каторжник Григорий Котовский, много лет терроризировавший Бессарабию. За поимку его полиции выдано пять тысяч рублей».

Улицы, по которым вели Котовского, были запружены народом. Тысячи людей сопровождали его по дороге в кишиневский тюремный замок.

Снова раскрылись и захлопнулись знакомые железные ворота.

Котовского привели в одиночную камеру. Ему нелегко было идти через город, но он ничем не выдавал своих страданий. Тяжелая рана не давала покоя. И только, переступив порог одиночки, он застонал, захрипел и свалился. Он весь горел. В камеру вызвали врача.

С начала войны Кишиневский уезд был объявлен на военном положении. Все судебные дела, возникавшие в этой местности, передавались на рассмотрение военного суда для осуждения виновных по законам военного времени. Котовскому грозила смертная казнь.

Ежедневно велся допрос, на котором присутствовали «сам» полицмейстер и чиновник из департамента полиции, специально прибывший в Кишинев из Петербурга.

Еще не успела зажить рана, как следствие было закончено.

9 июля 1916 года Котовского из кишиневской тюрьмы отправили в одесскую. Здесь он был изолирован от всего мира. Специально для него был выработан строжайший режим. Его лишили прогулок. Стояли жаркие дни, он задыхался в своей камере. Только позже, по настоянию врача, его начали выпускать на прогулку. Один шагал он по прогулочному двору, стараясь набрать в грудь как можно больше воздуха. Он шагал и думал о том, что скоро суд. Приговор же нетрудно было предугадать. Неужели жизнь его будет такой короткой? Перед арестом ему исполнилось тридцать пять лет. Ему осталось жить несколько недель, а, может быть, даже несколько дней. Он гнал от себя мысли о смерти.

Во время прогулок Котовского заключенные многих камер смотрели на него сверху из окон. Они кричали ему, бросали записки, стучали.

Вскоре ему стало известно, что среди отбывающих здесь наказание есть люди, которые хорошо знают его. Есть и бессарабцы. А раз так, значит, не все безнадежно. Ему была достаточна малейшая зацепка, чтобы начать разрабатывать план побега. Он узнал, между прочим, что в тюрьме сидит один бессарабец-инвалид, передвигающийся на костылях.

28 сентября на листке, вырванном из «Журнала для всех», полученного из тюремной библиотеки, Котовский написал записку. Он выбросил ее на прогулочный двор в то время, когда там гуляли арестанты из общих камер. Он писал: «Дорогие друзья! Вы видите, что я гуляю теперь по вечерам, при свете фонаря. Это — верная свобода. Прошу вас и моего земляка на костылях приготовить мне из костылей лестницу. Костыли имеют длину около двух аршин, у вас есть швабры, которыми сметается пыль, есть ящики; как-нибудь можно достать две крепких палки по ¼ аршина каждая, чтобы удлинить костыли, привязать палки к костылям, а вместо ступенек привязать скрученные тряпки, так: (в этом месте записки Котовский начертил рисунок лестницы). И вот лестница готова. Спасите, а то погибну. Если хотите ответить запиской, то напишите ее и передайте надежному парню в среднюю или угловую камеру третьего этажа вашего отделения со стороны конторы, и он может выбросить ее мне через окно, когда я гуляю, но он должен ее выбросить тогда, когда я махну платочком носовым, и пусть бросает посильнее, чтобы не упала под самые окна конторы. Пожалуйста, подумайте, помогите и спасите… Если мой земляк согласится дать костыли, их можно будет еще чем-нибудь удлинить на один аршин, тогда я наверно буду на воле. Тогда отвечайте мне, а я напишу, как надо действовать и как выкинуть мне лестницу через окно»[7].