Они спустились с горы Черной Реки по северному склону и после часовой ходьбы достигли берегов широкой речки, которая преградила им путь. Эта обширная часть острова, вся покрытая лесами, столь мало известна даже и ныне, что многие ее реки и горы не имеют еще названий. Речка, на берегах которой они находились, бежит, пенясь, по каменистому ложу. Шум ее вод испугал Виргинию; она не решалась вступить в нее, чтобы перейти вброд. Поль взял тогда Виргинию на руки и перешел с этой ношей реку по скользким камням, несмотря на бушующие воды. «Не бойся, — говорил он ей, — с тобою я чувствую себя очень сильным. Если бы плантатор с Черной Реки отказал тебе в прощении невольницы, я стал бы биться с ним». — «Как, — сказала Виргиния, — с таким большим и злым человеком? Чему я подвергала тебя! Господи, как трудно делать добро! Лишь зло делается легко». Когда Поль достиг берега, он захотел продолжать путь, неся сестру, и льстил себя надеждой взобраться так на гору Трех Грудей, находившуюся в расстоянии полумили от него. Но скоро силы покинули его, и он принужден был спустить ее на землю и отдохнуть близ нее. Виргиния тогда сказала ему: «Брат, день меркнет; у тебя еще есть силы, у меня же их больше нет; оставь меня здесь и один ступай домой, чтобы успокоить наших матерей». — «О нет, — сказал Поль, — я не оставлю тебя. Ежели ночь застигнет нас в этом лесу, я зажгу огонь, свалю пальму; ты поешь ее капусты, а из листьев ее я сделаю шалаш, чтобы укрыть тебя».

Между тем Виргиния, несколько отдохнув, сорвала со старого дерева, нависшего над берегами речки, длинных папоротниковых листьев, которые свешивались со ствола; она сделала из них подобие обуви и надела на ноги; израненные дорожными камнями, ибо, спеша принести пользу, она забыла обуться. Почувствовав облегчение от свежести этих листьев, она сломила бамбуковую трость и пустилась в путь, опираясь одной рукой на трость, другой — на брата.

Так шли они потихоньку сквозь лес; но высота деревьев и густота листьев скоро заставили их потерять из виду и гору Трех Грудей, к которой они направлялись, и даже солнце, почти уже закатившееся. Спустя некоторое время они свернули, не замечая этого, с протоптанной тропы, по которой шли до сих пор, и очутились в лабиринте деревьев, лиан и скал, из которого больше не было выхода. Поль усадил Виргинию и вне себя стал бегать из стороны в сторону, отыскивая дорогу из этой густой чащи, но лишь даром истомился. Он забрался на верхушку высокого дерева, чтобы найти хотя бы гору Трех Грудей, но увидел кругом себя одни макушки деревьев, из которых иные были освещены последними лучами заходящего солнца.

Уже тень гор покрывала леса в долинах; ветер утихал, как то бывает на закате; глубокое безмолвие царило в этом безлюдии, и не слышно было никакого шума, кроме крика оленей, шедших искать пристанища в пустынных этих местах. Поль, в надежде, что какой-нибудь охотник может услышать его, крикнул: тогда изо всей силы: «Сюда! Сюда! Спасите Виргинию!», но одно лишь лесное эхо ответило на его голос и много раз повторило: «Виргинию!.. Виргинию!..»

Поль слез тогда с дерева, измученный усталостью и горем; он искал способа укрыться на ночь в этом месте; но здесь не было ни источника, ни пальмы, ни даже хвороста, годного для разведения огня. Он почувствовал тогда на опыте всю слабость своих сил и заплакал. Виргиния сказала ему: «Не плачь, друг мой, если не хочешь опечалить меня. Я — причина всех твоих страданий, а равно и мучений, испытываемых теперь нашими матерями. Ничего не следует делать — даже добра, — не посоветовавшись с родителями. Ах, я была очень неблагоразумна!» И она залилась слезами.

Поль и Виргиния. Индийская хижина img_8.jpeg

Потом она сказала Полю:

«Помолимся богу, брат, и он сжалится над нами». Едва лишь кончили они молитву, как услыхали собачий лай. «Это, — сказал Поль, — собака какого-нибудь охотника, который ходит по вечерам стрелять оленей». Вскоре собачий лай усилился. «Мне кажется, — сказала Виргиния, — что это — Фидель, сторожевая наша собака. Да, я узнаю ее голос. Неужели мы находимся почти у подножия нашей горы?»

Действительно, мгновение спустя Фидель был у их ног, лая, рыча, завывая и всячески ласкаясь. Не успели они еще придти в себя от изумления, как заметили Доминга, который бежал к ним. Увидев этого доброго негра, который плакал от радости, они также заплакали, не в силах сказать ему ни слова. Когда Доминг пришел в себя, он сказал им: «О молодые мои господа, как ваши матери беспокоятся, как были они изумлены, когда они не нашли вас, возвратясь с обедни, куда я сопровождал их! Мария, которая работала в одном углу поселка, не смогла сказать нам, куда вы ушли. Я ходил, я бродил вокруг поселка, сам не зная, с какой стороны искать вас. Наконец я взял ваши старые одежды[3], дал их понюхать Фиделю, и тотчас же, как будто бедное это животное поняло меня, оно бросилось по вашим следам. Фидель привел меня, все время виляя хвостом, к Черной Реке. Там-то я узнал от одного плантатора, что вы привели ему беглую негритянку и что он обещал: вам простить ее. Ну и прощенье! Он показал мне ее: она прикована ножной цепью к деревянной колоде, и на шее у нее железной ошейник в три крючка.

Отсюда Фидель, все идя по следу, привел меня к горе Черной Реки, где он снова остановился, лая изо всей силы; то было на берегу одного источника, близ сваленной пальмы, около костра, который еще дымился. Наконец, он привел меня сюда: мы находимся у подножия горы Трех Грудей, и еще добрых четыре мили отсюда до дому. Поэтому ешьте и набирайтесь сил». Тут он протянул им пирог, фруктов и большую тыкву, наполненную напитком, составленным из вина, воды, лимонного сока, сахара и муската, который приготовили матери, чтобы подкрепить и освежить их. Виргиния вздохнула, вспомнив о бедной невольнице и о тревоге матерей. Она несколько раз повторила: «О, как трудно делать добро!» Пока Поль и она освежались, Доминг зажег костер и, разыскав на уступах покривившееся дерево, которое именуется «кругляком» и которое горит совершенно зеленым светом, давая сильное пламя, сделал факел и зажег его, ибо наступила уже ночь. Но оказалось затруднение, значительно большее, когда надо было пускаться в путь, — Поль и Виргиния не могли уже идти: ноги их распухли и покраснели. Доминг не решался ни уйти отсюда далеко искать помощи, ни провести здесь с ними ночь. «Где то время, — говорил он, — когда я обоих вас вместе носил на руках! Теперь вы выросли, я же состарился!» Пока он пребывал в подобной нерешительности, отряд беглых негров показался в двадцати шагах от них. Предводитель, приблизившись к Полю и Виргинии, сказал им: «Добрые маленькие белые, не бойтесь: мы видели вас утром, когда вы проходили вместе с негритянкой с Черной Реки; вы шли просить для нее прощения у дурного господина. В благодарность за это мы вас отнесем домой на своих плечах». Тут он подал: знак, и четверо черных беглецов, наиболее сильных, тотчас сделали носилки из ветвей и лиан, посадили на них Поля и Виргинию, подняли на плечи и, предшествуемые Домингом с факелом, отправились в путь при криках радости всего отряда, который осыпал их благословениями. Виргиния, растроганная, говорила Полю: «О друг мой, никогда господь не оставляет доброго дела без вознаграждения».

Около полуночи они достигли подножия своей горы, склоны которой были освещены многочисленными кострами. Едва лишь стали они взбираться на нее, как услышали голоса, которые кричали: «Это вы, дети мои?» Они ответили вместе с неграми: «Да, это мы!» и вскоре увидели обеих матерей и Марию, которая шла впереди них с пылающей головней. «Несчастные дети, — сказала госпожа де-ла-Тур, — откуда вы идете? В какой страх вы повергли нас!» — «Мы идем, — сказала Виргиния, — с Черной Реки, где мы просили прощения для одной бедной беглой невольницы, которую нынешним утром я накормила нашим завтраком, так как она умирала с голоду; теперь же беглые негры привели нас назад».

Поль и Виргиния. Индийская хижина img_9.jpeg

вернуться

3

Эта черта смышлености черного Доминга и собаки его Фиделя весьма напоминает случай с дикарем Теваниссой и его собакой Ониат, приведенный г. Кривекером в его исполненном гуманности сочинении, озаглавленном «Письма американского земледельца». Примеч. автора.