Посмотри на эти руки, на эти пальцы. Иногда и я начинаю верить, что они всегда были моими. Тело, которое когда-то было моим, не приснилось ли оно мне во сне, спутавшемся с явью? И тогда я вспоминаю другой сон.

Мне снилось, что я отправилась в Мир Йинь. Я увидела там стаи птиц, одни прилетали, иные улетали. Я увидела Булочку, порхающую вместе с отцом и матерью. Всех поющих лягушек, которых я когда-либо съела вместе с кожей. Я осознавала, что мертва, и мне не терпелось увидеть маму. Но прежде чем я успела ее найти, я увидела, как кто-то бежит ко мне, с лицом, искаженным гневом и тревогой.

«Ты должна вернуться! — закричала Булочка. — Через семь лет мне надлежит родиться. Все уже предопределено. Ты обещала ждать. Или ты забыла?» И она принялась трясти меня и трясла до тех пор, пока я не вспомнила свое обещание.

И я вернулась в этот мир. Я пыталась войти в свое тело, толкалась и втискивалась. Но оно было так разбито, мое бедное тощенькое тельце. А потом дождь перестал. Выглянуло солнце. Ду Юнь и Большая Ма начали открывать крышки гробов. Быстрее, быстрее! что мне было делать?

Так скажи мне, Либби-я, может, я была неправа? Но у меня не было другого выбора. Как еще я могла сдержать данное тебе обещание?

18. Весенняя курочка и шесть катушек пленки

— Теперь ты вспомнила? — спрашивает Кван.

А я как завороженная смотрю на ее пухлые щеки, маленький рот. Смотреть на нее — все равно что разглядывать голограмму: под сияющей поверхностью спрятано трехмерное изображение утонувшей девочки.

— Нет, — отвечаю я.

Неужели Кван — или та, которая выдает себя за мою сестру, — сумасшедшая, которая когда-то поверила в то, что она Кван? Неужели настоящая Кван утонула в детстве? Это объясняет разительное несоответствие между фотографией тощего младенца, которую нам показывал отец, и упитанной девицей, представшей перед нами в аэропорту, а также и то, почему Кван нисколько не похожа ни на отца, ни на братьев, ни на меня.

Может, сбылась наконец мечта моего детства: настоящая Кван умерла, и деревня послала нам другую девочку, решив, что мы не заметим разницы между призраком и человеком, который верит в то, что он — призрак. Но если так, она все равно не может не быть моей сестрой. Скорее всего, страшная трагедия, пережитая ею в раннем детстве, заставила ее поверить в то, что она вселилась в чужое тело. Если даже мы с ней не сестры по крови, остается ли она по-прежнему моей сестрой? Конечно да. И все же мне хотелось бы знать, есть ли в ее истории хоть малая толика правды.

Кван улыбается, сжимая мою руку. Показывает на птиц, парящих над нашими головами. Если бы она сказала, что это слоны, было бы очевидно, что она сумасшедшая. Кто скажет мне правду? Ду Лили? Но она ничем не лучше Кван. Большая Ма умерла. А те, кто может помнить, говорят только на чангмианском диалекте. Но даже если они говорят по-китайски, как спросить их об этом? «Эй, скажите-ка, моя сестра — сестра ли она мне? Она призрак или сумасшедшая?» Но у меня не оставалось времени, чтобы решить, что мне делать. Мы входим через ворота в дом Большой Ма.

В центральной комнате мы застаем Саймона и Ду Лили за оживленной беседой на универсальном языке шарад. Саймон опускает воображаемое стекло машины и вопит: «И я высунул голову и сказал: „А ну шевели задницей!“». Он нажимает на воображаемый сигнал и — тра-та-та! тра-та-та-та! — имитирует головореза, прошивающего своим автоматом «узи» шины его автомобиля.

Ду Лили отвечает на чангмианском что-то вроде: «Ха! Это что!» Она изображает пешехода, нагруженного покупками — тяжелыми сумками, которые, как она поясняет нам, оттягивают ее руки, делая их похожими на тесто для лапши. Внезапно она вскидывает голову, отпрыгивает, чуть не отдавив Саймону ноги, и бросает свои сумки как раз в ту минуту, когда машина, виляя из стороны в сторону, словно змея, проносится в двух миллиметрах от нее и врезается в толпу народа. Или, может, она имеет в виду деревья? Как бы то ни было, какие-то части тела (или ветки) взлетают в воздух. В завершение своего маленького представления она подходит к водителю и плюет ему в лицо, которым в данном случае служит ведро рядом с ботинком Саймона.

Кван начинает похохатывать. Я хлопаю в ладоши. Саймон надувает губы, словно участница конкурса «Королева на день», занявшая второе место. Он обвиняет Ду Лили в преувеличении — может, машина вовсе не мчалась быстро, как змея, а, наоборот, еле тащилась, как хромая корова. «Бу-бу-бу!» — негодует собеседница, хихикая и топая ногой. Может, он еще скажет, что она шла, витая в облаках, и сама была во всем виновата? «Бу-бу-бу!» Когда она начинает колотить Саймона по спине, он сдается: «Ладно, ты победила! Ваши водители хуже!»

Если бы не разница в возрасте, их можно было бы принять за двух любовников — флиртующих, поддразнивающих, провоцирующих один одного, ищущих любые предлоги, чтобы прикоснуться друг к другу. У меня сжимается сердце, хотя это не может быть ревностью, потому что глупо даже думать о том, что они… Правда или вымысел вся эта история о Ду Лили и ее мертвой дочери, но несомненно одно — Ду Лили стара как пень.

С шарадами покончено, и Ду Лили с Кван отправляются на внутренний двор, чтобы решить, что приготовить на ужин. Убедившись, что они нас не слышат, я отвожу Саймона в сторону.

— С чего это вы вдруг с Ду Лили заговорили о плохих водителях и обо всем прочем?

— Я рассказывал ей, как мы вчера сюда добирались вместе с Рокки, об аварии.

Разумно. Я, в свою очередь, передаю ему рассказ Кван.

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Ну, во-первых, ни Ду Лили, ни Кван не кажутся мне сумасшедшими. А во-вторых, это одна из тех милых сказок, которые ты слушаешь всю свою жизнь.

— Но это совсем другое. Неужели непонятно? Может, Кван и не сестра мне.

Саймон хмурится.

— Даже если вы не родственницы, она все равно твоя сестра.

— Да, но это значит, что была другая девочка, которая тоже была моей сестрой.

— Допустим так, ты же не отречешься от Кван?

— Нет, конечно! Я просто… Хочу знать, что на самом деле произошло.

Он пожимает плечами.

— Зачем? Какая теперь разница? Я знаю то, что вижу. Ду Лили кажется мне очень милой леди. Кван — это Кван. Деревня классная. И мне здесь нравится.

— Так что насчет Ду Лили? Ты что, веришь ей, когда она говорит, что ей пятьдесят? Или веришь Кван, которая говорит…

— Может, ты просто не поняла ее? — перебивает меня Саймон. — Сама говорила, что твой китайский не очень…

— Я только сказала, что говорю не так бегло, как Кван, — раздраженно отвечаю я.

— Может, Ду Лили сказала что-то вроде «молода, словно весенняя курочка». — В его голосе сквозит неистребимая мужская самоуверенность. — Может, ты поняла ее буквально, решив, что она воображает себя курочкой?

У меня начинает стучать в висках.

— Она не говорила, что она курочка.

— Видишь, ты даже мои слова понимаешь буквально. Я просто хотел привести Ду Лили в пример.

Я не выдерживаю:

— Почему тебе обязательно надо доказать, что ты, как всегда, прав?

— Эй, что такое? Я думал, мы просто болтаем. Я и не пытался…

А потом мы слышим, как Кван зовет нас со двора: «Либби-я! Саймон! Сюда! Быстренько! Мы готовим ужин. Вы хотите фотографировать, да?»

Все еще взвинченная, я бегу за фотоаппаратом в комнату Большой Ма. А там вижу супружескую кровать. Даже и не мечтай, говорю я себе. Я выглядываю в окно, смотрю на часы: теплые сумерки, золотое время. Если есть на свете место, где можно позволить себе телячий восторг во время работы, то это здесь, в Китае, где меня ничто не сдерживает, где все так непредсказуемо, можно сказать, безумно. Я хватаю свою «лейку», запихиваю в карман куртки десять катушек высокочувствительной пленки.

Во дворе достаю пронумерованную пленку и вставляю ее в фотоаппарат. После дождя небо очистилось, приобретя теплый синий оттенок. Пушистые белые облака проплывают над вершинами гор. Я глубоко вдыхаю воздух, напоенный дымком деревянных кухонь пятидесяти трех хозяйств Чангмианя. Букет дополняет ядреный запах навоза.