…Тело Георга V, этого необыкновенно миролюбивого монарха, на орудийном лафете доставили в Вестминстерское аббатство. Словно на старинной гравюре: высокие султаны гвардейцев, окружавших гроб, обнаженные шпаги и великолепные мундиры — все это придавали церемонии похорон пышное величие. За гробом вместе с братьями шел новый король в современном пальто, на голове — обычная шляпа. Миллионы людей, которые позднее видели сцену похорон на киноэкране, заметили неподдельное волнение молодого короля. Бесстрастная пленка запечатлела всю искренность горестного переживания сыновней утраты. Увидев в кинохронике лицо Эдуарда, я, тогда еще совсем немного знавший о его человеческих качествах, безоговорочно поверил в него: он будет королем нового типа, который и необходим современной Англии. Я почувствовал, что теперь я на стороне этого человека.

В ту ночь король по велению сердца нарушил придворный этикет. Почему только иностранцы, офицеры гвардии и некоторые избранные подданные должны стоять в Вестминстере в почетном карауле у гроба, мимо которого за два дня и две ночи прошли два миллиона англичан? В полночь народ, в медленной процессии тянувшийся через неф древнего собора, внезапно увидел возле возвышения с телом короля почетный караул из четырех его сыновей. В течение нескольких часов в парадных мундирах, при наградах и шпагах, они стояли у гроба отца. Такого еще не бывало прежде, и, когда на следующий день радио разнесло это сообщение по всему миру, будущий король, инициатор почетного караула принцев, завоевал миллионы сердец. Великий смысл, и человеческий и государственный, ночного бдения у гроба покойного отца был понятен каждому.

В эти ночные часы под сводами гигантского нефа царило безмолвие, слышны были лишь шаги молчаливого людского потока, бесконечной серой лентой текущего у гроба. Волнующее чувство прощания с отцом сжимало сердца мужчин, которые неподвижно застыли у гроба, а умы их, словно на границе сна и бодрствования, неотвязно преследовали воспоминания. Может быть, оба старших брата, разделенные свечами, в эти минуты вспоминали детство в Уайт-Лодже, игры под кедрами и бело-зелеными магнолиями.

Несомненно, эти молчаливые офицеры, так же как и младшие братья, стоявшие за их спинами, думали о собственном ближайшем будущем, о будущем своей династии, о будущем страны. Наследный принц, должно быть, находился в смятении еще и от осознания неразрешимого противоречия между своим почтением к отцу, желанием служить интересам династии, и естественным стремлением преобразовать и усовершенствовать государственное устройство в соответствии с собственным мировоззрением, более современным и, как он считал, дающим надежду на процветание страны.

Старший принц, сжимавший шпагу в дрожащем, неверном свете свечей, не размышлял ли он над тем, действительно ли власти предержащие этой страны сильно изменились с тех пор, как под сводами этого же нефа, в нескольких шагах от места, где стоит гроб, обвинили в государственной измене и приговорили к смерти короля Англии, его предка? В Уайтхолле, в нескольких сотнях шагов отсюда, они возвели эшафот, на который король Карл, облаченный в бархатный костюм, поднялся твердым шагом. На глазах беснующегося народа он положил голову на плаху, но когда палач поднял отрубленную голову и хлещущая кровь залила кружевной воротник монарха, у толпы вырвался вопль ужаса.

Но король был мертв, какое ему было дело до запоздалого сожаления подданных? И какое ему было дело до того, что в скором времени его сын получит тех же подданных под свое начало? Противоречивые мысли и чувства обуревали молчаливого, привыкшего быть сдержанным офицера. «The king is dead. God save the king!»[56] — эти слова в последние дни множество раз звучали на улицах, их повторяли в газетах. Всего лишь слова… Защитят ли они его? Тем, кто управлял страной, его преобразовательные, такие, он уверен, прогрессивные планы, скорее всего, не понравятся еще больше, после того как не имеющий власти принц Уэльский станет полноправным — насколько это, конечно, возможно в соответствии с Хартией вольности — монархом. Ведь это тот самый человек, который поддерживал забастовщиков, делал взносы в шахтерскую кассу и посещал самые нищие кварталы. Разве не должно опасаться общество, что, благодаря своей личной популярности, своему знанию людей, жизненному опыту, приобретенному на войне, он поколеблет основы и устои? Разве история династии, к которой он принадлежал, не прерывалась несколько раз свержением монархов, поведение которых не устраивало общество? И не каждый король на протяжении этой истории имел право на свой катафалк в Вестминстере!

В мире бушевали революции. Чтобы избежать их, необходимо проявлять великодушие, идти на самые широкие уступки. Умный и современный король, предусмотрительный президент способны на них более, чем любая социальная группа, чьи жизненные интересы напрямую зависят от сохранения всех преимуществ правящего класса. Но король, по крайней мере в Англии, не был свободен в своих решениях и вряд ли способен будет влиять на политику, и в этом нефе, стены которого примыкают к стенам палаты общин, ничто не позволяло будущему монарху забыть об этом!

Сорокадвухлетнего офицера в ту ночь тревожили мысли не только о положении вверяемой ему страны; когда он думал о своих личных чаяниях, положение представлялось ему по-настоящему безвыходным. Разве может человек ввязываться в большую политическую борьбу, осмеливаться противостоять государственной машине, не устроив частную жизнь, не обеспечив себе тылы, в которых только и есть надежда найти тепло, сочувствие, поддержку? Брат, пример которого был у него перед глазами, казался ему настоящим избранником судьбы — насколько более уверенным, более защищенным чувствовал бы себя Альберт, доведись тому нести подобную ношу!

Эдуард же двадцать лет тщетно надеялся встретить жену и друга, и всего два года назад он обрел близкую душу, женщину, которая безгранично влекла его к себе, в которой заключено было очарование тайны, без чего брак становится бессмысленным или превращается в обыденщину, во всяком случае делается совершенно бесплодным для развития личности. Даже сегодня подруга поддержала его, прислав несколько ободряющих строк.

Но король не волен распоряжаться собой — напоминание об этой истине, слишком хорошо ему известной, не заставило себя ждать. Он и заподозрить не мог, насколько сильно будет шокирована публика, увидев Уоллис Симпсон в окне рядом с ним во время провозглашения манифеста о его вступлении на престол.

Эдуард сказал друзьям: он дал себе слово, что, став королем и освободившись от запрета отца, придаст своей связи с миссис Симпсон статус законного брака. Он не следовал примеру своего деда Эдуарда, чей взгляд на мир был более легкомысленным, а сердце более любвеобильным — тот не видел для себя никаких трудностей в том, чтобы одной рукой защищать свою семью, а другой обнимать молодых, веселых и нежных женщин. Отличительной чертой характера нового Эдуарда было высокое чувство чести, причем чести, не ограниченной внешними признаками наследственной «королевской чести». Король не намеревался ускользать от такого понятия, как долг джентльмена, через удобную лазейку, которую оставляет английское ханжество: иметь любовницу не возбраняется, важно только соблюдать некоторые условности, например — чтобы это не получило широкой огласки. В нем жила также романтическая решимость отстоять свою так поздно пришедшую любовь, не приносить ее в жертву политическим соображениям. Одним словом, многое побуждало Эдуарда незамедлительно узаконить свою связь: зрелый возраст, в котором он обрел любимую женщину, представление о личной и общественной морали, на которое нисколько не влияло его положение, душевное упорство — еще одна существенная черта характера короля.

Должно быть, той ночью, наступившей сразу после его восшествия на престол, Эдуарда окидывал мысленным взором всю Империю от края до края, все социальные пласты общества, а потом снова возвращался в лабиринт собственного сердца. Наверное, он испытывал к своему брату, неподвижно застывшему рядом, смутное чувство зависти, не отменявшее братских чувств. Альберт знал обстоятельства его жизни, разделял его сомнения и испытывал гораздо большие терзания, представляя себе возможность рокового решения.