Но Тоби не согласился: он всегда считал, что стиль у этой писательницы несколько тяжеловесный, а «Мидл-марч» такая тоска, спятить можно. Кэзобоны и Лидгейты еще ничего, но ведь в романе без конца мелькают разные второстепенные персонажи, и впечатление нарушается.

Мейзи была явно разочарована:

— Нет, вы это не всерьез!

И Тоби подумал: а случается ли, чтобы ей не понравился автор, если восхищаться им положено, или же запал в душу такой, кто переступил черту, за которую Мейзи и ей подобным заглядывать не подобает?

— Раз она вам нравится, я готов ее полюбить. Ну, а Диккенс?

— Диккенс — просто развлекательное чтение, — изрекла Мейзи презрительно.

Тоби улыбнулся и спросил, что она будет есть.

— Камбалу с хрустящим картофелем, — поспешно ответила Мейзи. И, помолчав, добавила: — Понимаете, в детстве мне их есть не доводилось. Потому я их так и люблю.

— А я люблю именно то, к чему привык с детства, — проговорил он осторожно. — Например, пудинг с мясом и почками.

Этим он сказал о себе многое — куда больше, чем говорил до сих пор. Что ж, посмотрим, как она отреагирует. Но Мейзи только кивнула в ответ.

Так-так, стало быть, она любит то, чего в детстве ей есть не доводилось. О себе она особенно не распространялась — как он и говорил Эйдриану, — но вообще-то болтала весело и оживленно, и завитки ее улыбки пленяли его. Ела Мейзи с аппетитом, лихо поливала камбалу уксусом, как будто привыкла к этому с малолетства, но он-то знал, что это не так.

— Красивое платье, — сказал он. Платье было из мягкой шерстяной шотландки неброских тонов. Интересно, сколько за него заплачено? В таких вещах он разбирался слабо.

— Пожалуй, чересчур теплое для бабьего лета. Мама будет жалеть, что упустила такую погоду — она сейчас отдыхает: решила, что осень будет холодная, и сбежала.

Тут Тоби наконец позволил себе задать вопрос:

— Отдыхает?

— Уехала на Ямайку.

Н-да, а вот его мать вообще не бывала за границей!

— Она очень устала. Все лето гости и гости, а ей это иной раз не под силу. Ну, а как идут занятия у вас?

Он стал рассказывать, а она ободряюще кивала.

— У вас все будет хорошо, — проговорила она со значением, словно имела на этот счет особую, секретную информацию.

Но тут Тоби стал самоуничижаться. Да нет, он высоко не метит. Получить бы приличный диплом, и ладно, на большее рассчитывать не приходится.

— А вот у вас все будет блестяще, — поддел он Мейзи. — Только отвечайте всегда как положено.

Она обиженно глянула на него, но потом улыбнулась, радушно и открыто.

— Но у меня, знаете ли, и своя голова есть.

— Притом чудесная. — Это была первая интимность, которую он себе позволил. — И мне очень нравится.

Явно польщенная, Мейзи отвела глаза.

— Да нет, ничего особенного. Так, память хорошая, и все.

Неоновые огни кафе слепили глаза. Из кухни доносился шум холодильника. Студенты — кто с приятелем, кто с девушкой — приходили и уходили. А Мейзи чувствовала себя здесь как дома. Судя по всему, она где угодно будет чувствовать себя как дома.

Мейзи между тем завела разговор о спектаклях, пластинках, фильмах. Он «Карусель» смотрел? Потрясающий фильм. До того захватывает! И вдруг, остановившись на полуслове, попросила:

— Пожалуйста, позвольте мне самой заплатить за себя. Я же лопала, как лошадь.

— Ну нет. Я человек старых правил.

Тоби жил на стипендию — в Кембридж он поступил после классической школы — и небольшую сумму, которую мог давать ему отец. И прекрасно этим обходился: тратил деньги очень осмотрительно.

Мейзи не настаивала, но посмотрела на свои часы.

— Просидели тут бог знает сколько, и я все время болтаю за двоих.

— И очень мило болтаете.

— Поздно уже… Мне пора.

— Если вы согласны дойти со мной до колледжа, я возьму свой велик и поеду вас провожать. Что ни говори, нас все-таки не держат под замком, взаперти, за глухой стеной, как вас, бедных девочек.

Толкая ее велосипед, он двинулся по Риджент-стрит, затем вверх по Петти Кьюри, где в витринах магазина «Хеффер» еще поблескивали в свете ламп глянцевитые обложки книг, потом — через Рыночную площадь (где, как на рыночных площадях всех городов, самый воздух был насыщен волнующим предвкушением чего-то приятного) на великолепную Кингс-пэрейд. Светила полная луна. В потоках бледного ее света поблескивала капелла Кингс-колледжа.

— Кто-то сравнил ее с перевернутой вверх ногами свиньей, — проговорил Тоби. — А по-моему, она просто чудо.

Черно-белое здание Университетского сената казалось больше, чем днем. На дороге за его задним фасадом не было ни души.

Прислонив велосипед Мейзи к тумбе, Тоби наклонился и поцеловал ее — в первый раз.

— Это не просто так, — сказал он. Мейзи возбужденно хихикнула и тут же смолкла; он так и не понял, как же она к этому отнеслась. Поцелуй был неожиданный и короткий, ответить на него она все равно не успела бы, но этот смешок несколько его озадачил: очень уж он не вязался со всем ее обликом — будто горничная какая-то, подумал он, хотя с горничными ему иметь дела не доводилось. Когда они ехали по Хантигдон-роуд к Гертону, он сказал:

— Славный был вечерок. Сходишь со мной еще куда-нибудь? В субботу, а?

Но Мейзи ответила, что в субботу не может: возвращается мать, и она хочет побыть с нею.

Когда они прощались у ворот колледжа, он уже больше не сделал попытки поцеловать ее. Именно тут к нему пришло решение: конец недели он тоже проведет в родительском доме.

2

Домой Тоби явился в пятницу под вечер, заехав предварительно в Лондонскую библиотеку. К его девятнадцатилетию родители наскребли нужную сумму и подарили ему пожизненный библиотечный абонемент, за что он был очень им благодарен. Выбрав в библиотеке пяток книг, он отправился к себе.

День был хмурый, дождливый, и свет фонарей двоился, отражаясь на мокром асфальте. Зеленные лавки радовали глаз, изливая на улицу все богатство своих красок — оранжевой, лимонной, ярко-зеленой: плоды ночи, затопленные дождем.

Прежде всего Тоби зашел к отцу. Витрина киоска была завалена сладостями в заманчиво ярких обертках, журналами и — для большего престижа — дешевыми книгами в бумажных переплетах, которые никто не брал. Они покрылись бархатистой патиной пыли, несколько их облагораживающей. Покупателей не было: заслышав звон колокольчика, отец вышел из внутренней комнатушки, где хранил запасы и время от времени отдыхал.

Мистер Робертс был высокий, плотный; карими глазами он напоминал сына, но этим сходство и ограничивалось: в грубоватом его лице никакой тонкости не было.

— А, вот и ты!

— Мама получила мое письмо?

— Да. И заклала в твою честь упитанного тельца.

Глянув на засиженные мухами часы, мистер Робертс сказал, что через пять минут можно закрываться.

— Ну, как ты, мальчик? — спросил он ласково.

Тоби — а он разговаривал с отцом совсем другим языком, чем с друзьями, — ответил, что держит хвост морковкой и трудится, не покладая лап, что твой бобр.

— Но пока еще, — добавил он, — рановато судить, сдюжу я или нет.

— Сдюжишь, старина. У нас с мамой на этот счет ну просто никакого сомнения.

От этой его уверенности Тоби стало не по себе. Правда, дело у него идет, но не ждут ли они от него слишком многого? Не хотелось бы их разочаровывать.

— Еще книг набрал?

— Да, с пяток. Тяжеленные — тонну тянут.

— Вернуть бы мне молодость, — слова эти прозвучали грустно, — я только и продавал бы что книги, книги, книги. Но в те годы прожить на это было нельзя.

Они подошли к домику с террасой на бледноватой, но благоприличной улице. От остальных домов его только и отличали что необычные занавески, свидетельствовавшие о незаурядном вкусе миссис Робертс: одинаковые на обоих этажах, кретоновые, со смелым узором — яркие гранаты на светлом фоне (при виде их кое-кто из соседей недоуменно поднимал брови). У калитки, по обе стороны которой тянулись мокрые кусты бирючины, блестевшие в свете уличного фонаря, Тоби замешкался. Так бывало в каждый приезд из Кембриджа: его страшил домашний запах. Грязью в доме не пахло, отнюдь — миссис Робертс во всем была великая аккуратистка. Нет, то был медленно рассеивающийся в узких коридорчиках смешанный застоялый дух еды, карболового мыла (мать до сих пор в него верила), скипидара и еще ветхости, что в общем-то непонятно — дом был построен не так давно, году в двенадцатом. И затхлости. Бывая у друзей, в домах куда более старых, Тоби поначалу удивлялся, почему там этого запаха ветхости нет, но потом решил: потому, что они просторнее. Привычное и мимолетное чувство отвращения причудливо переплелось в нем с искренней радостью при мысли, что сейчас он увидит мать. Они вообще были близки, а кроме того, его восхищало упорство, с которым она занималась живописью и всячески расширяла свой кругозор.