В «Слове» дважды говорится о внуках Дажьбога. Во–первых, так: «Тогда, при Олзе Гориславличи… погибашеть жизнь Дажь–божа внука…», т. е. «тогда при Олеге Гориславиче… погибало достояние внука Дажьбога…». Древнерусское слово «жизнь» означает совокупность жизненных благ, материальное богатство. Дажьбог — языческий древнерусский «светоносный бог солнца и света, податель благ». Многие исследователи «Слова» считают, что выражение «внук Дажьбога» метонимически обозначает народ Руси, — подлинного создателя её материальных и духовных благ. Опять в основу соотношения «бог — внук» положено общее занятие, т. е. одна и та же специализация «бога — деда» и «внука». Дажьбог был общим «дедом» русичей, их покровителем, а они — его «внуками», земными исполнителями его дела. Поэт относит к «благам» человеческую жизнь, а тем самым — к внукам Дажьбога всех создателей жизни, т. е. все население Руси. Теперь «внуком» называется не конкретный человек, а народ, но основное значение слова «внук» от этого не меняется.

Второй раз Дажьбог упомянут в предложении «Въстала Обида въ силахъ Дажь–божа внука…» («Поднялась Обида во стане внуков Дажьбога…»). Слово «сила» в древнерусском языке охватывало следующие значения: «власть, могущество, богатство, войско, божественное всемогущество; насилие; жизнедеятельность; величина; сущность». Какой смысл выражает оно тут? С очевидностью отпадают значения «божественное всемогущество», «насилие», «жизнедеятельность», «величина», «сущность», «власть — могущество» и «богатство»: Обида не может быть проявлением, психическим свойством отвлечённых понятий. Остается — «войско». Выходит, выражение «въ силахъ Дажь–Божа внука» имеет смысл «б войсках русского народа», «в русском войске». «Войско» нельзя было мыслить без военачальников и князей. Поэт подтверждает, что так оно и есть, когда говорит, что первой добычей Обиды стали князья: «Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату: «Се моё, а то моё же» («Войны князей с нечестивыми прекратились, ибо говорил брат брату: «Это — моё, и то — тоже моё»).

Итак, выражение «внук Дажьбога», на мой взгляд, означает в «Слове» русский народ, что соответствует деятельности этого бога, который нёс блага всем русским людям. Стоит подчеркнуть, что от Дажьбога зависело продолжение самой жизни народа, его существование на земле.

«Се ветри, Стрибожи внуци, веютъ съ моря стрелами…» («Вот и ветры, Стрибоговы внуки, веют стрелами с моря…») — здесь «внуком» называется явление природы. Стрибог был, похоже, хозяином воздуха, а ветры — его послушными исполнителями. Метафора «ветры — внуки Стрибога», взятая сама по себе, могла бы возникнуть из‑под пера современного писателя — скажем, в исторической поэме. Погоду делает контекст «Слова», общий и локальный:

Раным–рано день предсказуют кровавые зори: чёрные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в тучах трепещут синие молнии…

Вот и ветры, Стрибоговы внуки, веют стрелами с моря на храбрые полки Игоревы.

Вся Природа, подчиняясь воле Солнца, верховного божества, согласованно действует против войска Игоря. Поэт не просто прилагает одушевлённое существительное к неодушевлённому явлению Природы, нет, он верит, что ветры выполняют волю Стрибога, как внуки — волю деда, а сам Стрибог — волю Солнца.

Разгневанный бог посылает своих «внуков» — исполнителей в атаку против русских войск. В таком поведении Стрибога нет ничего необычного. Боги гневались на свой народ и наказывали его, как старейшина (дед) гневался на родных чад, наказывал их. «Слово» свидетельствует, что в конце XII века подобное представление было живым и распространялось также на Природу.

Подытожим все четыре определения. Теперь в них осталось лишь два общих признака, так как в процессе анализа стало ясно, что «внуком» может быть и человек, и народ, и явление природы, и — добавлю от себя — любое одушевлённое существо или неодушевлённое явление (предмет), способные выступить в качестве исполнителя воли богов. Но кем бы ни был «в–нук», он всегда — достойный продолжатель деда, и, как бы ни назывался дед, он всегда — бог. В последнем выводе содержится новое подтверждение мнения о том, что Троян — древнерусский бог, а не римский император.

Определения «Боян — внук Велеса», «Игорь — внук Трояна», «русский народ — внук Дажьбога» и «ветры — внуки Стрибога» необходимо рассмотреть в историческом контексте конца XII века.

Идолы языческих богов Перуна, Велеса, Макоши, Дажьбога, Хорса и Стрибога были, как известно, в 980 году торжественно поставлены Владимиром I в Киеве на горе, а через 8 лет по его же распоряжению были низвергнуты, преданы поруганию. С тех пор поклонение языческим божествам, включая упоминание их имён, запрещалось православной церковью, а сторонники старой веры преследовались и подвергались наказаниям. Но тогда как понять, что 200 лет спустя Поэт нарушает этот строгий запрет?

Ссылка на то, что в конце XI — начале XII веков церковь будто бы разрешила упоминать имена языческих богов, мало что объясняет… Аничков доказал, что поучения, в которых встречались эти имена, предназначались «ДЛЯ Высшего сословия города», а иногда и для духовных лиц, и, кроме того, в них язычество и языческие боги были подвергнуты резкому осуждению. Поэт же говорит о них большей частью позитивно, лишь два раза нейтрально и никогда негативно. Такого упоминания языческих богов церковь в то время не могла принять спокойно. Но народ принимал — иначе они не появились бы в «Слове». Видимо, в конце XII века русичи в массе своей продолжали оставаться «внуками Дажьбога» и, несмотря на усилия властей, в душе ещё не стали «внуками Христа». В «Слове» нет не только Христа, но нет и христианских святых, покровителей военного дела и защитников народа от врагов — ни архистратега Михаила, ни Георгия Победоносца — патрона князя Игоря, а Троян, как мы видели, есть, и весьма не случайно.

Не следует забывать, что «Слово» было создано в то время, когда в русских церквах с утра до вечера шли христианские богослужения, когда широко распространялись богоугодные книги, а в редких светских сочинениях было немало слов в защиту христианской веры.

Попытки объяснить употребление в «Слове» имён древнерусских языческих богов лишь в качестве художественного приёма, мне кажется, не имеют достаточного обоснования. В литературе той поры нет других подобных примеров, да и не могло быть, — так как все ещё велась острая идейно–политическая борьба с язычеством. Защитникам тезиса о художественном приёме не на что опереться — ни исторически, ни логически, — чтобы доказать, что в таком качестве власти разрешали упоминание имён языческих богов, в том числе и позитивное. Кроме того, они всегда «забывают» объяснить другую сторону вопроса, почему ни Поэт и никто из героев «Слова» не вспоминает Христа или святых в самые подходящие для этого критические моменты.

3. Боян

О Бояне мы судим со слов Поэта. Но Поэта гениального, а значит, глубоко проницательного и правдивого.

Образ мыслей Бояна можно, пожалуй, определить как позднемифологический. Система двоичных противопоставлений является методом бояновского мышления и живо ощущается в построении предложения. Он верит в физическое существование души человека после его смерти. Образ Мирового Дерева связывает воедино пространство–время и все уровни мифологического мироздания. Свой князь или воин — всегда сокол, чужой — галка. Образ идеального героя, естественно, сливается с образом его творца, а оба они — продолжатели дела своих богов. О богах и их достойных «внуках» и слагает Боян песни–мифы, песни–гимны и «славы». Кровно–родственные связи продолжают сохранять объединяющее значение и быть причиной серьёзнейших дел, например, войны против внешних врагов.

Для мифологического мировосприятия, где дела человека предопределены раз и навсегда, а пространство–время неизменно от века и во веки, творческий метод («замышление») поэта тоже должен быть неизменно одинаковым, а само «песнетворчество» должно подтверждать установившееся представление о человеке, природе и богах. Поэтому и внутренний мир его героев всегда одинаков.