— Погляди-ка…
Они читали объявление. Медленно, внимательно, вполголоса. С первых слов: «Солдаты! Граждане!» — до чернеющих внизу подписей.
И с неописуемой насмешкой, с иронией, с улыбочкой:
— Майор Оловский. Поручик Забельский.
— Вот именно, господин полковник: майор и поручик, — дерзко бросил молодой парень, в рваной, запыленной форме.
На него свысока взглянули круглые рыбьи глаза.
— Ну да. Только теперь кое-что изменилось. Нашлись чины чуточку повыше. И они сумеют утереть нос этим господам… Едемте, капитан, в эти пресловутые казармы…
Они поехали по улице, провожаемые недоверчивыми взглядами собравшейся у объявления толпы.
— Смотрите-ка!..
— Нашлись…
— Вон еще едут…
— Ну, уж из этого ничего хорошего не выйдет.
А они все подходили, один за другим, неизвестно откуда. Поодиночке, без солдат, без мельчайших хотя бы частей. Толстый капитан с места в карьер начал скандалить, требуя хлеба, жиров. Кто-то обругал его, крики доносились сквозь открытые окна в сад, где на газонах вповалку лежали измученные солдаты. В небольшой угловой комнате заперлись для совещания Оловский, Забельский и четверо новоприбывших.
— Совещаются, все совещаются…
— Ой, ребята, — закашлялся Войдыга из отряда Оловского, — сдается мне что-то, не чересчур ли много разговоров.
— Ну, как же, все-таки чины…
— Сам полковник…
— Только вот полк свой где-то потерял.
— А сам небось нашелся, как только наш майор взялся за дело.
— Напортят они майору, обязательно напортят…
— Каркаешь все! Чего им портить? Подготовят все как следует. Как майор-то говорил: узел сопротивления… Мы еще покажем, кто мы такие.
Они оглядывались на запертые двери, и у каждого в сердце покалывало от беспокойства. Полковник… Уже давно, давно никто не видел такого высокого чина. Люди почти перестали верить, что есть такие чины. И вот на тебе, явился. Сидит и совещается, совещается. О чем совещаться, когда майор все уже сделал, все обдумал?
— А я тебе говорю, они план составляют… Глядишь, из этого еще что-нибудь дельное получится. Эх, мы еще покажем!..
Четыре часа спустя дверь с грохотом распахнулась. Вышел майор — белый, как мел. За ним полковник, до того раскрасневшийся, что, казалось, у него вот-вот кровь из лица брызнет.
— Рота, сбор! — скомандовал тихим, проникновенным голосом Оловский.
Рассеянные между остатками частей всех родов оружия солдаты его роты бегом устремились к казарме. Они строились в две шеренги на желтом песке аллейки, вдоль газона, на котором когда-то цвели цветы, а теперь валялись кучи конского навоза. Оловский остановился перед фронтом. В течение минуты все глаза напряженно смотрели на него — прямо в лицо. За спинами построившейся роты толпились приставшие, отбившиеся от других частей солдаты. Серые, стальные глаза майора скользнули по всем зрачкам, — каждый почувствовал на себе его взгляд.
— Ребята!
Они дрогнули. Майор был еще бледнее, чем минуту назад, когда выходил из комнаты.
— Ребята, выступаем!
Шеренга всколыхнулась, нервно, беспокойно. Капрал Войдыга осмелился выступить вперед.
— Разрешите доложить, господин майор… Так что, куда?
Майор нахмурил брови.
— Узнаешь в свое время. Мы покидаем город.
Теперь уже шеренга совершенно расстроилась; раздались смятенные голоса:
— Как же так?
— А ведь собирались было защищаться тут!
— Узел сопротивления…
— Все подготовлено…
— Как же так?
Оловский сделал шаг вперед.
— Солдаты!
Они умолкли, застыли при звуках его голоса.
— Солдаты! Мы шли вместе… Я вас несколько раз выводил из страшнейших опасностей… Мы шли вместе… Когда все разваливалось, наша часть не потеряла ни одного человека, ни одной винтовки, ни одного патрона…
— Правильно, — подтвердил кто-то тишайшим шепотом.
— Я думал, что здесь… Не выходит! Пойдем… Мы продержались до сих пор, будем держаться и дальше… Как солдаты…
У него дрожали губы. Он еще раз посмотрел им в глаза, охватывая взглядом всю шеренгу. Вон там, в конце, Солик, у него еще нога сопрела. Коренастый Куликовский, тот, не переставая, кашляет. Юзьвяк, который пошел в армию в день своей свадьбы. Каша, крестьянин из Мазовша. Он знал их всех по именам, по фамилиям, знал, что кого мучит, знал все о каждом.
— Ну, конечно, пойдем… С вами, господин майор… — грубым голосом заявил Войдыга, и все поддакнули. Из толпы выступили несколько человек.
— Господин майор, и мы…
— Господин майор, и нас…
Он обернулся к своей роте и неохотно, не глядя, сказал остальным:
— Не могу. Здесь есть господин полковник, обратитесь к нему. С сегодняшнего дня он принял командование городом.
— Фьююю… — протяжно свистнул Солик. Его остановил суровый взгляд серых глаз.
— Через полчаса выступаем, — сказал майор.
Солдаты торопливо побежали в казармы собираться.
— Псих… Среди бела дня, — критиковал кто-то из сидящих в саду.
— Э, да не все ли равно? Сюда еще раньше прилетят.
И вдруг все забеспокоились:
— А полковник где?
— Полковник на совещании, — бросил на ходу толстый капитан, пробегая мимо с какими-то бумагами.
— Ну, пошло теперь. Совещания…
— Опять за старое…
— А что, ребята, так мы и будем здесь сидеть? Не лучше ли добежать до леса, переждать денек?
— Лес близко…
— Нащупает и в лесу.
— Вчера было спокойно…
— Ну, какое там! Летал и вчера!
— Только вчера ничего еще не было… А сегодня он уже знает, что здесь целая куча…
— Как ему не знать, поди, знает!
— А те уже идут…
Они двинулись к воротам, откуда выходила рота Оловского, и с завистью смотрели на нее: как-никак часть, нечто определенное, упорядоченное. У всех винтовки, у всех подсумки.
— Вот погляди…
— Вот так майор…
— Таких бы побольше…
— В Румынии поищи, — горько пошутил кто-то. Никто не засмеялся. Рота ровным шагом вышла за ворота на пыльную дорогу.
— Ну, ребята, только бы до леса добраться! Тут нам дожидаться нечего.
Оловский был явно встревожен и торопился. Солдатам тоже было не по себе. Впервые за долгое время они маршировали по шоссе среди бела дня.
— Скорей, ребята, скорей… Лес тут близко…
Они ускоряли шаг, как только могли. Лес был редковат: высокие сосны, лишь вверху черные кроны ветвей. Нашли уголок, где вперемежку с соснами росли молодые дубки, и стали было соображать, годится ли он для укрытия, когда Войдыга услышал:
— Летят!
Все замерли. Издалека-издалека доносился знакомый звук, пока едва слышимый, — сотрясение воздуха, далекое дрожание, словно трепет прозрачных крыльев стрекозы над водой. Но звук усиливался, нарастал. Люди попадали под кусты, распластались, прильнули к земле. Далекий рокот перешел в стонущий, захлебывающийся вой.
— На город летят.
— А то куда ж…
— Господину полковнику визит сделать.
— А зенитки, которые майор вчера приготовил?
— Э…
Вой раздавался прямо над лесом; казалось, ревела огромная заводская сирена. Воздух гудел и сотрясался.
— Тучей летят…
— Смотри, как бы тебе подарочка не кинули…
— Может, и кинут…
Вой приближался, приближался, наполнял весь мир.
— Мимо, — заметил кто-то. И почти в ту же секунду поблизости раздался ужасающий грохот. Один, другой, третий раз. Земля задрожала.
— По городу бьют, — шепнул кто-то. Все напряженно вслушивались.
В воздухе гремело, гудело, грохотало. Адский шум, все усиливаясь, раздирал уши. Люди прижимались лицами к земле, пахнущей хвоей, ждали.
Но зенитные орудия, накануне разысканные и установленные Оловским, не отзывались. Никто не отвечал на бомбы.
— Вот тебе и на… Лупят, как и всегда.
— Господин полковник…
— Командование городом…
Оловский слышал, но не отозвался ни словом. Его сердце обливалось черной, спекающейся кровью. Полковник… Его красное лицо, его надменные речи… И опять — ничего, и опять марш в неизвестное, и опять катастрофа, развал.