Посреди комнаты стояли два больших чемодана. Пинком ноги он откинул крышку. На дне лежало несколько пестрых тряпок, углом вверх торчала рамка от акварели, лежал пузатый полесский кувшин из черной глины.

— Ты что, с ума сошла? Самое необходимое, я тебе сказал!

Он схватил акварель и с размаху швырнул на пол. Зазвенело стекло. Карвовская быстро подняла руки и закрыла ими раскрывшийся в крике рот.

— Сапоги давай! Шубу! Мои новые спортивные брюки! Прочь это! — заорал он, когда она подала ему диванную вышитую подушку. Она в испуге попятилась и стала дрожащими руками вынимать из шкафа требуемые вещи.

— Скорей, вон ту коробку! Переодевайся! В этих тряпках ты не поедешь. Свитер, вон те башмаки, мою куртку! Да пошевеливайся. У нас земля под ногами горит. Надевай спортивную блузу… Так!

Он торопливо укладывался, торопливо захлопнул крышку чемодана. Карвовская растерянно металась по комнате.

— Чего ты мечешься? Где мои высокие сапоги? О, черт, высокие, говорю, высокие! Вот он уже подъехал, а мы…

Действительно, за окном затарахтели колеса старой, видавшей виды брички. Карвовский вылетел с чемоданами.

— Это и есть ваша замечательная бричка?

— А что вы хотите от этой брички? — возмутился словно выросший из-под земли Борух. — Бричка крепкая.

— Мусор возить… — проворчал инженер, запихивая чемоданы под сиденье.

— Хорошая бричка! И ей не обязательно надо быть красивой… Теперь не такое время, чтобы о красоте думать.

Карвовский пожал плечами. Он бросил в бричку плед, нащупал в кармане револьвер и помог усесться тихонько всхлипывающей жене.

— А ты не реви! Пока еще нечего. Может, все еще уладится.

Бричка затарахтела по единственной паленчицкой улице, замощенной булыжником. Карвовская судорожно вцепилась пальцами в сиденье, испуганно глядя в пространство.

— А ты поезжай, поезжай скорей, лошадей жалеть нечего.

— Но-о! — бодро крикнул с козел подросток-еврей, и лошади двинулись крупной рысью; клубы пыли поднялись с мягкой дороги.

— Какой дорогой поедешь?

— Через Ольшины, Влуки — так будет лучше всего, — весело крикнул через плечо возница.

Карвовский погрузился в размышления. Осенний улов во всяком случае пропал. Но затем он вдруг осознал, что пропало кое-что поважнее осеннего улова, и подавил холодную дрожь, пробравшую его при воспоминании о размозженной голове Сикоры.

— Но-о!

Бричка затарахтела по мостику. Инженер смотрел с высоты сиденья на широкое, просторное море тростника, убегающее к невидимой отсюда реке. Ближе толпились кусты, на барбарисе висели ярко-красные, как капельки крови, продолговатые ягоды. Листья золотились, краснели, хотя всюду еще преобладала чистая зелень. Пахло нагретой солнцем травой. Инженер вдруг тревожно взглянул вверх. Правда, уже несколько дней было совершенно тихо, но черт его знает, как раз сейчас и может случиться…

Но чистое и мирное небо не омрачала ни одна тучка, ни одно облако. Не слышно было ни звука, кроме свиристения сверчков и жужжания насекомых. Он легко вздохнул и вдруг ободрился. Ему стало жаль жену, на которую он безжалостно орал с самого утра. Он обнял ее за плечи.

— Ты не сердись, Марыся, я был совершенно вне себя от волнения. Прости меня.

Она понимающе кивнула головой.

— Видишь ли, время такое, что впору с ума сойти. Но думаю, что мы как-нибудь выпутаемся. Посидим немного в Румынии, а там видно будет. Может, куда-нибудь дальше. А может, и обратно. Посмотрим.

Она внимательно слушала, не отвечая ему, и прикрывала рот шарфом, так как вокруг клубилась пыль, поднимаемая лошадиными копытами. Пыль белой мукой оседала на волосах, противно скрипела на зубах. Инженер расстегнул куртку — слишком тепло оделся по такой погоде. Сентябрь, а жарит, как в июле.

Вдали зачернелись крыши Ольшин, и бричка снова стала сильно подпрыгивать по проселку.

— За Ольшинами будет лучше, — утешал Карвовский жену, которая судорожно хваталась за сидение. — А потом на шоссе уж совсем гладко.

— Трактом поедем — только держись! — весело крикнул с козел возница. Карвовский подумал, что надо будет дать ему что-нибудь, сверх условленного с Борухом. Парень ехал лихо.

Зачернела одна хата, другая. Карвовский враждебно поглядывал на тростниковые крыши. Перед хатами играли в пыли дети.

— Погоняй! — сказал он парню. Но в эту минуту из хаты вышел старик Макар. Прикрыв ладонью глаза, он поглядел на бричку.

— Эй, вы там, стой!

— Что?! Погоняй живей! — крикнул Карвовский, но возница уже натянул вожжи. Старик крестьянин положил темную, сожженную солнцем руку на край брички. И сразу, неизвестно откуда, высыпал народ и обступил бричку густой толпой.

— Погоняй! — еще раз крикнул инженер, но паренек пожал плечами.

— Людей давить, что ли?

Макар сильнее оперся на крыло брички.

— Что-то больно заспешил господин инженер…

— Да, спешу! — дерзко бросил Карвовский, глядя прямо в колючие серые глаза.

— Куда же это так срочно? — спросил молодой насмешливый голос.

Карвовский невольно обернулся.

— А, это ты, Совюк… А тебе что за дело, куда я спешу?

— Мне что? Так спрашиваю…

— Расступитесь, люди добрые, мне ехать надо, — сдерживая себя, ласково сказал инженер.

— Куда это? — жестко, хмуро спросил Павел, и сидящие в бричке услышали в его голосе угрозу.

— Куда мне надо, туда и еду, — сухо отрезал Карвовский.

Но Павел покачал головой.

— И жену господин инженер с собой забрали, и чемоданы, вижу, есть… Видать, в дальнюю дорогу собрались.

— Не ваше дело!

— А может, и наше… Может, и наше… Раньше господин инженер с ольшинцами толковал, а вот теперь и нам охота потолковать с господином инженером.

— Не о чем мне с вами разговаривать.

— А у нас есть о чем поговорить, — сказал Макар, и в толпе раздался ропот:

— Об озере хотелось бы потолковать!

— Об уловах, о рыбе!

— О гнилых сетях!

— О том, как мы на господина инженера работаем.

— Об Иванчуке…

Карвовский побагровел.

— Да что вы мне тут будете рассказывать! Трогай! — крикнул он съежившемуся на козлах пареньку.

Макар положил руку на вожжи.

— А он не поедет. Господин инженер захватили, что удалось — наш пот и кровь, наш труд, — и теперь все это куда-то хочет увезти. Так, что ли?

Карвовский выхватил из кармана револьвер. Но прежде чем он успел взвести курок, из толпы грянул выстрел, и инженер, широко раскинув руки, упал из брички. Карвовская пискнула нечеловеческим, птичьим голосом.

— Так, — глухо сказал Макар. — Вот и конец.

Совюк стоял с пистолетом в руке. Карвовская пискнула еще раз. Ее душила нервная икота.

— А ты не кричи. Ничего мы тебе не сделаем. Ему так и следовало, а ты поезжай, куда хочешь. У нас против тебя ничего нет.

Она, не понимая, что ей говорят, смотрела на них безумными глазами. Макар обратился к пареньку на козлах:

— Куда это они?

— Известно куда… К румынской границе…

— Ну и поезжай, куда едешь.

Макар наклонился к трупу и ощупал карманы. Вынул из-за пазухи убитого большой кожаный бумажник, открыл его. Он был набит банкнотами.

— Это ты себе возьми.

Карвовская, ничего не понимая, держала в руках поданный предмет. Деньги выпирали из набитого бумажника. Глаза крестьянина равнодушно смотрели на это непонятное, огромное богатство.

— Закрыть надо, растеряются, — сказал Макар. Но Карвовская смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Он взял из ее рук бумажник, тщательно закрыл его и вложил в сумочку, которую она держала в руках.

— Ну, трогай!

Паренек хлестнул лошадей. В траве возле дороги лежало тело Карвовского, неестественно съежившееся, словно это был комок смятой одежды.

Клубы пыли поднялись на дороге. Бричка быстро удалялась.

— Ну, ребята, давайте похороним его, — распорядился староста.

— Похоронить, конечно, надо бы…

Народ медленно расходился по домам, останавливаясь и переговариваясь.