Паручиха была на всех в страшной обиде.

— Вот дурость-то! Такие деньги! И откуда эти деньги? Все наш пот, наша кровь… Взял да все дамочке в сумку и поклал…

— А что ему было делать?

— Как что? Разделить, чтобы всему народу…

— Вам бы все равно немного досталось, — ехидно заметила Параска, — вы рыбу не ловите, вас он не грабил.

— Разве я о себе? Глядите-ка! Я о людях говорю…

— Что-то никто, кроме вас, не обижается, одна вы.

Паручиха пожала плечами.

— Макару охота из себя барина корчить…

— Мы не разбойники, чтобы людей по дорогам грабить, — сурово сказал Макар. — Надо было задержать, пока те не придут, а тогда суд устроить. Суд мог и деньги забрать. Но раз уж так вышло…

— Что ж, мне надо было ждать, когда он в вас выстрелит? — забеспокоился Данила Совюк.

— Никто и не говорит. Все было по справедливости. Раз он хотел стрелять, и мы имеем полное право в него стрелять.

— Люди добрые… Как лежит-то, — вздохнула какая-то баба.

Павел пожал плечами.

— Жалеть нечего. Собаке собачья смерть. Грабитель был, живьем шкуру драл с народа. Как знать, может, останься он в живых, ему бы еще хуже пришлось…

— Тогда не надо было и его бабу отпускать, — упорствовала Паручиха.

— Что там еще с бабой возиться? Пусть едет на все четыре стороны. Может, и доедет куда.

— Правильно, на что нам тут такие?

Хмелянчук узнал о событии к вечеру и задами пробрался к попу.

— Плохо дело! Убили человека среди бела дня на большой дороге — и ничего.

Поп вытаращил глаза.

— Что такое? Кого убили? Кто?

— Да мужики… Инженера Карвовского.

У попа ноги подкосились. На лбу выступили мелкие капельки пота. Он тяжело опустился на стул.

— Господи боже, почему, за что? Господи…

— А что ж, узнали про то самое, вот и начинают свои порядки заводить.

— И где же это?

— А у нас, возле Макаровой хаты. Он, видно, в Румынию бежать собирался. Застрелили.

Поп, держась за сердце, с трудом ловил ртом воздух. Капельки пота стекали уже со лба на нос, одна повисла на самом кончике. Он стер ее и стал машинально водить руками по плечам, по коленям, словно желая убедиться, что он еще жив. И это немного успокоило его. Первая мысль, которая у него мелькнула после внезапного испуга, была о том, что нужно взять себя в руки. Конечно, Хмелянчук как будто и свой человек, но никогда нельзя знать. Нельзя выдавать свой страх. Поп покачал головой, подавляя дрожь в голосе.

— Так… Ну и что?

— А ничего. Убили и спокойно разошлись по домам.

Поп горько вздохнул.

— Начинается… Конечно, чего ж другого ожидать?.. Почуяли, что свои недалеко.

Хмелянчук переступал с ноги на ногу.

— Что же теперь будет?

— Да чему ж быть? Ничего другого не остается, как сидеть и ждать. Все в руце божьей. Как он захочет, так и будет. От десницы господней не уйти…

— Батюшка, а может, лучше бы?..

— Что лучше? Нет, я отсюда никуда не пойду, не пойду я… Будь, что будет…

Он тяжело вздохнул и отер пальцы о засаленную рясу.

Хмелянчук нерешительно протянул:

— Все-таки страшно…

— Чего бояться? — тоскливо сказал поп. — Все в руце божией… Может, и неправда еще, что идут?

Хмелянчук только рукой махнул.

— Куда там! Они уж и бумажки кидали с самолетов. Идут. Вот-вот здесь будут…

Глава III

В Порудах строили арку из обтесанных сосновых бревен. Впервые люди смело отправились в лес, лесников не видно было, лес стоял без хозяина — приходи и бери. Сосенки попались невысокие, стройные, в самый раз. Девушки увили арку зелеными гирляндами, украсили букетами осенних красных георгин. Собрались толпы народу — и не только из Поруд, — пришли посмотреть и из соседних деревень, стоящих в стороне от большой дороги.

— Ничего арка, — говорили они, отступая на несколько шагов и прищуриваясь, чтобы посмотреть, как она выглядит с дороги.

— Что ж, ничего. Как полагается!

Много не разговаривали. Все еще чувствовали себя как-то неуверенно, словно над ними еще тяготела паленчицкая комендатура, хотя там уже не было ни коменданта Сикоры, ни его подчиненных. Народ стоял на краю дороги, перед своей аркой.

— Как знать, может, и сегодня?..

Работа по хозяйству сегодня не спорилась. Все стояли, глядя в ту сторону, куда уходила дорога. Часы шли, а ничего не было видно.

— Вот что, люди добрые, так у нас ничего не выйдет, — сказал староста Паранюк. — Простоим здесь, а это, может, еще и не сегодня и не завтра будет. Нужно мальчишек поставить, пусть сторожат.

Охотников нашлось много.

— Мы хоть ночь здесь переночуем, возле арки. Вдруг ночью начнется?

— Чуть что, бегите к школе и бейте в рельс!

— Как на пожар? — обрадовались мальчишки.

Староста кивнул головой.

— Как на пожар. Только еще крепче.

Счастливые, они уселись на краю придорожной канавы, глядя на пустынную белую дорогу. Крестьяне неохотно расходились по домам. Но теперь уж не отговоришься тем, что нужно целый день простоять на дороге, — иначе прозеваешь. Расходились медленно и нехотя брались за работу. Кто колол дрова, кое-кто вспомнил, что надо бы подмести двор. Нельзя же иначе! Раз есть арка, пусть и вокруг хаты будет по-праздничному. Но при этом все поминутно прислушивались.

Больше всех волновалась старая Ковалюк:

— Тоже еще посадили сторожей… Молодое — оно дурное. Заболтаются, а то и проспят. Что тогда будет?

— Ничего, ничего, бабушка, мальчонки и не думают о сне, так глаза и таращат.

Медленно тянулся день, золотой, согретый солнцем, как все эти сентябрьские дни. Ни тучки, ни облака. Проходил час за часом, а сигнала так и не было слышно.

— Может, сказки? — усомнился было кто-то. Но на него все закричали:

— Глупости болтаешь! Тебе кажется, что от границы — только прыгнуть! Идут себе, наверно, потихоньку, вот и все.

— Может, и так…

Золотой день тянулся, как клей. Прошла и ночь, звездная, пахнущая осенними листьями. Ранним утром народ снова потянулся к арке. Мальчишки сидели съежившись, мокрые от тумана, который по вечерам росой оседал на луга.

— Ну, как дела?

— Да ничего. Сторожим.

— И ничего не видать?

— Пока ничего.

Люди покачали головами и снова разошлись по домам.

Лишь поздно вечером, когда уже забелел поднявшийся с озера туман, когда все уже думали, что вот и еще день прошел в напрасном ожидании, вдруг загудел, зазвенел рельс возле школы.

Каждый, поспешно бросив все дела, бегом устремлялся на дорогу. Скрипели открытые ворота, темнели раскрытые настежь двери. Вмиг опустела деревня. Торопливо, боясь не поспеть, ковыляли старики.

Но все успели.

— Ну, что там?

— Идут! Слышно!

— Тише!

Толпа сразу утихла. И вот среди молчания, сквозь стрекотание сверчков, сквозь далекое лягушечье пение донесся другой звук — далекого, далекого топота.

— Видать, кавалерия впереди идет…

— Кавалерия. Лошади топочут!..

— Что-то мало их…

— Передовые, наверно. В разведку послали.

Разговаривали шепотом, наклоняясь друг к другу. На лицах застыло суровое, сосредоточенное выражение. Староста оглядел людей.

— Ну, стало быть, так. Становитесь по обеим сторонам дороги, ровно. На дорогу не выпирать. Зажечь смоляки, а то никого не увидишь. Есть смоляки?

— Ну, как же? Вы же десять раз говорили, — возмутился кто-то из крестьян.

— Ну, значит, так. По два человека со смоляками у арки. Сейчас зажигайте по одному здесь, на дороге.

Затрещали пучки смолистых щепок, привязанных к длинным палкам. Ночь вокруг сразу сгустилась. На лица упал красный отсвет, из темноты вынырнула ярко освещенная арка. Замелькали тени.

Топот на дороге рос, приближался. Всадники как будто приостановились на мгновение.

— Должно быть, увидели огни.

— Не знают, что оно такое.

— Вот, вот! Едут!

— Как же теперь? Скажет кто что или разом, всем народом?