— Это-то я знаю…

— Ну, а что еще? Людей боишься? Так какие же это люди!

— Вы бы сами все лучше сделали, чем я.

— Ах, вот в чем дело! Ну нет, милая моя, не отвертишься. Я буду делать свое, а ты свое. Можно подумать, что ты такая уж овечка. Небось Жулавскую умела поедом есть, возьмись-ка теперь за этих.

Все это было верно. Но с первого же момента, как началась работа, Ядвига жила почти в непрестанном ужасе. Придется сталкиваться с чужими и неприятными людьми, ссориться с ними. Надо дать им почувствовать, что никакие увертки не помогут, что она представляет собой до некоторой степени власть — власть, которой наделили Ядвигу избравшие ее на этот пост люди. Она приняла пост — и точка. Надо работать. И все же всякий раз ее охватывал страх перед столкновением с враждебно настроенными людьми, перед тем, что придется с ними говорить, давать им распоряжения. Она завидовала уверенности госпожи Роек. Побывав на съезде Союза польских патриотов в Москве, та развила еще большую энергию и мало-помалу становилась главным лицом среди польского населения района. Шувара остался работать в Москве.

— И правильно! — говорила госпожа Роек. — Там он нужнее, здесь и я справлюсь. Что ты так смотришь, не веришь? — вдруг обратилась она к Ядвиге.

— Почему — не верю? Конечно, справитесь. Просто я завидую.

— Есть чему! Тому, что я людей не боюсь? А чего их бояться? Если порядочный человек — его бояться нечего. А если свинья, так тем более. Сколько раз я уже убеждалась, что если кто прохвост, так обязательно и трус. Прикрикнуть на него — сразу притихнет. Ведь мы в своем праве. Так чего бояться? Помни только — с самого начала построже!.. Представляю, что у них в этом детском доме делалось. Эх, жалко, Марцыся нет, а то он бы сходил с тобой, — вздохнула она. И вдруг вспомнила: — Но Владека я на фронт не пущу, вот чтоб мне кончины не дождаться — не пущу. Ну, окажи сама, какой в этом смысл? Сопляк, совсем еще дитя — и вдруг на фронт!

— Вы же сами говорили, что там есть и помоложе.

— Мало ли что я говорю! И сейчас вот говорю, а какой толк? Как я его не пущу? Станет он меня спрашивать! Нет, так уж мне, видно, на роду писано… Хорошо хоть, что оба вместе будут, Марцысь в случае чего за ним присмотрит… Хотя… Что ж этот Марцысь может? Оба они дети…

— Марцысь уже большой парень.

— Для тебя большой, а для меня нет. Ребенок для матери всегда ребенок. Пусть даже и поседеет. А тут еще… Ну, да что ж! Раз нужно так нужно. И знаешь, что я тебе скажу? Может, когда наведем здесь порядок, я и сама махну в эту дивизию…

— Ну, уж вы придумаете!

— А что? Думаешь, не пригожусь? Еще как бы пригодилась! Я тебе даже окажу, раз уж на то пошло, что я говорила об этом с Шуварой.

— А он что?

— Не советовал, — вздохнула Роек. — Сказал, что здесь некому будет работать, а работа на местах не менее важна, чем в дивизии. Что ж, разве я не понимаю, что ли? А только вот как на духу тебе признаюсь — так мне захотелось в армию, ты даже представить себе не можешь… Думаю себе — вот бы муж, покойник, удивился, если бы меня увидел… Ну, да не в этом дело. Приехала я сюда — вижу, работы и вправду уйма. Ну уж я им покажу! Только вот ты, дитя мое, в этом детском доме все как следует…

— Не беспокойтесь, все будет в порядке, — заверила ее Ядвига, чувствуя невыносимое стеснение в груди от страха.

Детский дом помещался на окраине, в тихом, спокойном переулочке. Входные двери были полуоткрыты. Маленькое существо, чистившее в сенях картошку, подняло на входящих голубые глаза, на которые свисали растрепанные светлые, давно не чесанные волосы.

— Ты что тут делаешь?

— Картошку чищу, — шепнула девочка, стряхивая с платьица шелуху.

— А где директор?

— Госпожа директорша? Не знаю.

— Как же так, не знаешь! У себя она или ушла куда-нибудь?

— Не знаю. — Девочка поднялась с пола, неуверенно взглянула на стоящих перед ней женщин и принялась тереть грязным кулаком глаза.

— Чего же ты плачешь? Мы детей не едим. Ну проводи нас, покажи, где здесь канцелярия.

— Да я же не знаю…

Девочка совсем расплакалась.

Кузнецова потянула Ядвигу за рукав.

— Девочка, видно, запугана, ничего мы от нее не узнаем. Идемте поищем сами.

Длинный коридор был пуст, нигде не слышно было ни звука, не видно было никаких признаков жизни.

— Странно. Не могли же все сразу уйти.

Но в конце коридора вдруг показался высокий молодой человек в куртке внакидку и в стоптанных ночных туфлях на босу ногу.

— Что надо?

— Где здесь канцелярия?

— Какая еще канцелярия?

— Канцелярия детского дома, — ответила Ядвига.

Сейчас госпоже Роек уже не пришлось бы ободрять ее. Весь ее страх исчез, уступив место гневу.

— А на что вам канцелярия?

— У нас дело к директору.

— Госпожа директорша вряд ли сейчас вас примет. Зайдите позже. А по какому делу?

— Это вас не касается. А вы тут собственно кто?

— Я? А вам зачем знать?

— Так себе.

— Ну, если так себе, так незачем совать нос в чужие дела. Тоже мне допрос…

— Так где же, наконец, канцелярия?

— Нет тут никакой канцелярии. Выдумают тоже! И без канцелярии места не хватает.

— Ну, где в таком случае принимает директорша?

— Наверно, у себя в комнате, вот там, вторые двери налево. Только я ведь сказал, зайдите позже. Сейчас она, вероятно, еще спит…

— В одиннадцать часов?

Молодой человек свистнул сквозь зубы.

— А что, в одиннадцать часов спать не разрешается? Новый закон вышел? Мы тут что-то о нем не слышали.

— Вы тут, кажется, о многом еще не слышали.

— Может быть. Только я бы вам посоветовал не шнырять здесь, делать вам тут совершенно нечего.

Пожав плечами, Ядвига постучала в указанную дверь. Изнутри не ответили. Она постучала громче.

— Кто там? — раздался из комнаты хриплый женский голос. — Чего надо?

— Откройте. Комиссия.

Внутри послышалось движение, шлепанье босых ног. Дверь приоткрылась, в щели появился один глаз и розовая щека.

— Что за комиссия? Приходите позже, я еще не встала.

Дверь явно собирались захлопнуть, но Ядвига, сама удивляясь своей смелости, вставила ногу в щель.

— Прошу немедленно открыть. Понятно? Комиссия по приему детского дома!

— Что? Что? Какому приему?

— Будьте любезны, прочтите. — Ядвига просунула в щель свой мандат. С минуту бумага шелестела в невидимых руках.

— Я не умею читать по-русски.

— Там есть и польский текст. По-польски вы тоже не умеете?

В глубине комнаты послышался шепот. Ему ответил другой.

— Я сейчас… — Дверь, наконец, приоткрылась, но лишь настолько, чтобы выпустить в коридор молодую особу в ярком халатике, и поспешно захлопнулась.

— Я ничего не знаю, — тотчас заныла особа. — Никто мне ничего не говорил… Дом находится под контролем господина уполномоченного Фиалковского… Господин Фиалковский не дал мне никаких указаний, без него я не имею права…

— Вы ознакомились с нашими полномочиями?

— Ознакомилась. Вот только если бы господин Фиалковский…

— Господин Фиалковский нас пока не интересует. Будьте любезны сдать счета, документы, запасы, показать списки инвентаря… И потом, быть может, у вас найдется все же какое-нибудь место, где мы с вами поговорим?

— Место, место… У нас так тесно… — Дамочка с минуту соображала. — Тогда, может, в столовой?

— Давайте в столовой.

Дом оживал. Послышались шаги, хлопанье дверей, отголоски приглушенной ссоры.

— Сюда, пожалуйста!

Столовая оказалась довольно большой комнатой, где на круглом столе громоздились горы грязных тарелок, валялись пустые бутылки, недоеденные ломти хлеба, — все это в достаточной степени объясняло заспанный вид и директорши и встреченного комиссией в коридоре молодого человека.

— Вот здесь можно присесть. — Дамочка в халатике указала на диван с высокой спинкой.

— К сожалению, там кто-то спит, — заметила Ядвига.