— Ну же, ответь ему что-нибудь! — проорал он.

Труп Латюиля валялся на траве между нами.

Я вырвал стрелу, пригвоздившую к земле нашего несчастного спутника, и протянул ее этому верзиле, по всей вероятности вождю. Из горла покойника хлынула потоком черная кровь, у головы натекла лужа. На ее запах уже слетались громадные мухи. Меня била лихорадка. Я весь дрожал.

Вождь схватил стрелу. Теперь он исполнял новый очень странный танец, подскакивая на пятках и раздвинув колени. Пятясь, он кружил вокруг мертвеца. На спине у него моталось ожерелье из красных перьев. Дряблые ягодицы танцора подрагивали под солнечными лучами. Он то резко крутил задом, то рывком втягивал живот. Наконечник стрелы индеец держал на уровне лица, так что вертикальная тень от нее черным бельмом прикрывала ему один глаз. Время от времени он поворачивался на сто восемьдесят градусов, тогда его спутники разражались громогласным воплем. Наконец их кольцо разомкнулось и тотчас вновь соединилось вокруг Женомора. Теперь они все подпрыгивали на одной ноге.

— Морик, не делай глупостей! — крикнул я.

Женомор между тем поносил их на чем свет стоит.

Вождь опустился на корточки, все еще умудряясь стоять на пятках. Он жонглировал тремя камешками, а стрелу воткнул в гриву своих длинных волос.

После всех этих выкрутасов индейцы поволокли нас за собой. Их флотилия стояла в камышах. Женомора они бросили в пирогу. Здоровенный старик нес тело Латюиля. Меня поместили в лодку вождя. Туда же сели два индейца, прихватив коробку с лекарствами. Ко мне они проявляли отменную предупредительность. Позже я понял, что меня с самого начала приняли за колдуна. Из-за коробки и еще потому, что я впал в состояние, похожее на транс. Самая большая пирога тащила за собой нашу парусиновую лодку, а она дергалась на привязи в мелкой волне, словно зверь, стремящийся вырваться на свободу. Наши прекрасные ружья посверкивали на корме этой драной лодчонки и одно за другим сползали в воду. Солнце еще не успело закатиться, когда впереди показалось обширное поселение индейцев; постройки в нем располагались на ветвях деревьев. Наше появление приветствовали вопли тысяч голосов.

Голубые индейцы источают особый запах, ибо все они поражены хворью, которую здесь именуют «курате». Это кожное заболевание, родственное сифилису. Оно очень заразно, к тому же передается по наследству. Начинается оно с обесцвечивания естественной пигментации, по субэпителиальному слою расползаются мутные пятна и разводы, так что тело кажется мраморным: на белесом фоне проступают своеобразные очертания материков, обычно голубоватые, словно на контурной карте. Оттенки очень разнообразны, поскольку разновидностям этой болячки нет числа. Зачастую пятна и прожилки, выступая на поверхность кожи, начинают источать сукровицу. Если их обрабатывать ртутными препаратами, лечение проходит весьма успешно. Но туземцы обращают внимание на эту свою накожную географию, только когда расчесываются до крови.

Те голубые индейцы, что захватили нас в плен, принадлежали к древнему племени ябарана. До прихода конкистадоров они были здесь полновластными хозяевами. Будучи от природы воинственными, они всегда сражались со своими соседями гуапхибо и яномама, однако с появлением европейцев их число значительно уменьшилось. При всем том испанцы никак не могли их окончательно извести, и сведения о примечательных событиях из истории племени дошли до наших дней благодаря обитателям Боготы; от последних мы знаем о верховном касике Сагуанмахика, чуть было не захватившем когда-то их собственный город, и о том, что жил когда-то великий воин Узатама — о нем хронист Мота Падилья повествует в своем труде «Завоевание Царства Новая Гранада» (глава 25, параграфы 3 и 4). Я нашел эти сведения десять лет спустя в Севильских архивах, когда готовил покушение на короля Испании.

Нынешние ябарана, называемые голубыми индейцами за поганую болезнь, обезобразившую их кожу, имеют крепкое телосложение и высоки ростом. Их ноги и руки несколько длиннее, чем у прочих обитателей севера страны, и по-особенному тонкокостны. Голову они держат высоко и малость откинув; она у них почти кубической формы, а пропорции лица близки к центральноевропейским. Шея удлиненная и тонкая. Прямые черные волосы, густые и блестящие, закрывают часть лба, посредине их делит пробор, и они двумя крылами ложатся на плечи. Раскосые глаза с круто забирающимися вверх наружными уголками — маленькие и пронзительные. Нос у основания тонок, но книзу резко расширяется вывороченными ноздрями над большим ртом с полноватыми губами и прогалами выбитых зубов в верхней и нижней челюсти. Тело мускулисто, особенно ноги и руки, а у женщин весьма круто обрисовывается выпуклость пониже поясницы. Ладони и стопы средних размеров, пальцы обычно коротковаты и очень подвижны. У женщин лобок почти не выдается, груди яйцевидные с приплюснутыми сосками.

Мужчины носят узкую набедренную повязку, которую называют «гуйяко»; женская повязка несколько длиннее и называется «фуркина». Свои прически туземцы украшают перьями квезала и попугая, но чаще всего они ходят с непокрытой головой. На шее у каждого — ожерелье из звериных зубов или разноцветных зерен. В ушах торчат деревянные либо бамбуковые палочки. К арсеналу кокетливых ухищрений подобного рода относятся также прилаженные к ушным мочкам кусочки ванили или пахучих корешков. Мужчины покрывают руки, ноги и лица татуировкой из широких красных полос, женщины украшают точечным узором нижнюю губу, руки ниже локтя, запястья и лодыжки. Все эти узоры невозможно вывести, они делаются с помощью смолы, именуемой «урукаи».

Ежедневное занятие мужчин — это рыбная ловля и охота, то, что у них называется одним словом «марискар». Они пользуются луком из пальмовой древесины и легкими тростниковыми стрелами «араксос». Наконечником служит специально заточенный зуб какого-то зверя. Женщины ловко мастерят гамаки, выстланные перьями. Еще они плетут очень крепкие веревки и ткут полотно из дикого хлопка. Умеют также обрабатывать шкуры ламантина и речного дельфина. Хотя это племя не знает ни флейты, ни трубки для метания стрел, страсть во что-то дуть, свойственная, по-моему, всем популяциям Южной Америки, нашла у них весьма диковинное применение. Они изготавливают пористые крынки и кувшины, у которых внутри две полости. По форме эти сосуды похожи на зверей или птиц, что водятся в тех краях. В каждую полость набирают немного воды. У такого гончарного изделия в боку имеются отверстия, куда можно дуть, и, если подуешь, эта диковинная окарина издает звук, напоминающий крик того животного, которое данный сосуд изображает. Размеры этих крынок могут быть самыми разными: от малого свистка до кувшина в половину человеческого роста. С их помощью извлекаются звуки невероятного тембра и окраски. У каждого индейца есть собственная «гагер», и он по сто раз на дню оглашает округу криком своего тотемного зверя. Сливаясь в единую какофонию, все эти звуки производят поистине незабываемое впечатление. Вот таким концертом нас и встретило племя в день нашего первого появления около их жилья.

Индейцы ябарана отдают дань еще одному ремеслу, которому могли бы позавидовать прочие краснокожие охотники за скальпами. Они владеют необычайным искусством сохранять не только головы, но и тела убитых. Чтобы не загромождать свои обиталища, висящие высоко над землей, они уже давно, с тех пор как расселились в этой озерной чаще, научились высушивать до весьма малого размера трупы своих жертв из числа местных аборигенов либо белокожих пришельцев. Заменяя скелет и череп каркасом, сплетенным из древесных корней, они доводят голову взрослого покойника до размеров апельсина и превращают его тело в небольшую куклу. Их чувство пластической соразмерности столь совершенно, что мумифицированные лица сохраняют узнаваемые черты и прежнее выражение, а тела, несмотря на несоблюдение пропорций в размере кистей рук и ступней, хранят в уменьшенном виде некое сходство с позами, что были свойственны несчастным при жизни. Я присутствовал при подобной операции, когда они обрабатывали останки бедняги Латюиля. Да, не повезло нашему трепачу: его засушенная куколка — один из самых знаменитых экспонатов в коллекции «цанцаров» парижского музея Трокадеро.