Эта невольно вспоминающаяся при чтении статьи пессимистическая песня была явно не к лицу степенному теоретическому журналу.
Но сама статья была содержательна, интересна и как бы перекидывала мост между двумя чигоринскими журналами, повествуя о крупнейших соревнованиях начала восьмидесятых годов.
Далее в журнале приводились таблицы международных турниров в Берлине 1881 года, в Вене 1882 года и в Лондоне 1883 года и делался справедливый вывод:
«Деятельное участие Чигорина в этих турнирах завоевало России прочное место в шахматном мире. Всякий согласится с нами, что деятельность Чигорина имеет не личное его, а общерусское значение в области шахматной игры».
Затем следуют теоретические анализы шотландского гамбита и контргамбита Эванса, девять партий Лондонского турнира, включая выигранную Чигориным у Стейница с переводными примечаниями побежденного, и три партии Чигорина из отечественных соревнований. В конце – шахматные задачи и этюды.
В таком же стиле, напоминающем современные нам журналы, выдержаны и следующие номера «Шахматного вестника».
Глубже, разностороннее стали чигоринские комментарии к партиям, их анализ и статьи.
Сам журнал менее эклектичен и уже не забит огромными переводными околошахматными материалами. К сожалению, в нем сохранился шашечный отдел и печатались большие теоретические статьи по шашкам.
Все эти шашечные материалы занимали в журнале относительно много места, но не привлекали новых подписчиков. Шашки тогда были популярны лишь среди мещанства и купечества, которые теорией игры не интересовались и журналов (тем более шахматных!) не читали.
Начиная с № 3 за 1885 год в четырех номерах «Шахматного вестника» под заголовком «Русские и заграничные шахматисты» идет серия статей, агитирующих за создание Всероссийского шахматного союза.
В страстном полемическом тоне, оперируя фактами и цифрами, взятыми из корреспонденций с мест, Чигорин доказывает, что количественный контингент русских шахматистов, интерес к шахматам в русском обществе ничуть не ниже, чем за рубежом. В этом он был прав: например, в те годы в Берлине было два шахматных клуба: в одном 64 шахматиста, в другом – 28. В Вене, Париже, Лондоне количество членов шахматных клубов не превышало двухсот человек.
Объяснив расцвет шахматной жизни в Европе и США обилием соревнований и постоянным творческим и спортивным общением зарубежных шахматистов, Чигорин приходит к горькому выводу: «Картина шахматной жизни на Западе выходит, как-никак, блестящей, поражающей. Что же у нас на Руси? Лишь „вековая тишина“?» И отвечает на вопрос так: «Мы имеем полное основание оставаться при нашем утверждении, что отсутствие среди русских шахматистов общественности скрывает истинную суть дела, истинное отношение русского человека к нашей благородной игре…
В общей работе, удесятеряющей силу отдельной личности, – писал далее Чигорин, – есть нечто удивительно привлекательное. Матчи, конкурсы, турниры и составляют в деле шахмат формы обмена между собою знаниями и наслаждениями, и в них члены шахматного общества находят то связующее, которое нелегко разорвать. Таким образом, в бойких, живых формах заграничной шахматной жизни – залог их устойчивости.
В этом решение нашего вопроса», – делал вывод Чигорин.
В следующем номере журнала Михаил Иванович так оптимистически характеризовал поставленную перед собою задачу:
«Организация и деятельность! – вот пароль и лозунг борца за будущее процветание шахмат в нашем отечестве. Недостаточно любить шахматы и работать над ними, нужно всем шахматным любителям соединиться воедино для достижения общих целей. Недостаточно соединяться в общества, нужно, чтобы общества эти жили полной жизнью, работали, сами шли и других вели вперед.
Перед нами прямо и открыто поставят вопрос, – продолжает Чигорин, – чего же мы хотим, что разумеем под вышесказанным? Если бы уж пошло дело о нашем личном мнении, о наших стремлениях, то мы поставили бы, не обинуясь, не колеблясь, предложение радикальное, самое действительное – основать Общероссийский шахматный союз с ежегодными конгрессами и турнирами поочередно в разных городах.
И что же мешает этому…»
После дальнейшей аргументации Чигорин приходит к выводу, что «мешает» только «недостаток инициативы и настойчивости».
Вскоре Чигорин убедился, что он не прав и что дело совсем не в этом, а «отсутствие в нашей шахматной жизни общественности» объясняется не пассивностью русских шахматистов, а общим политическим гнетом и произволом царского правительства.
В № 1 за 1886 год был напечатан проект Русского шахматного союза, а в № 7– циркуляр, разосланный редакцией «известным ей провинциальным любителям шахматной игры». В нем они приглашались агитировать за создание Всероссийского шахматного союза и вовлекать в него знакомых местных любителей.
Чигорин радостно потирал руки.
– Ну, вот, кажется, дело в шляпе, – говорил он свояку Дубравину. – А Настя каркала: «Ничего не выйдет!» Я ведь чего хочу: как мы с тобой открыли шахматный клуб за два года до утверждения его устава, так мы явочным порядком создадим и русский шахматный союз, а уж потом со всеми козырями в руках, с тысячным списком членов пойдем в министерство насчет устава. Ловко?
– Твоими бы устами да мед пить! – осторожно отвечал Дубравин, не желая охлаждать радость Михаила Ивановича. – Хорошо бы!
– Подумай только! – мечтал Чигорин, – наладим сеть провинциальных отделений – клубов, как за границей, будем следить за всеми новыми молодыми дарованиями, помогать им, наладим регулярные гастроли русских и зарубежных маэстро в Питере, Москве, провинции, матчи знаменитостей с местными чемпионами, а там, глядишь, по примеру зарубежных союзов, каждый год будем проводить отечественный чемпионат и, скажем, на рождественские каникулы, а весною, на пасхальные каникулы, – закатывать международные конгрессы. Главное – объединиться, выявить силы, хороших людей, создать костяк, а он тотчас обрастет живым мясом. Господи, да нешто в России мало талантов! Дайте им только дорогу, случай показать себя, выйти из «Домиников» на публичную арену!
Радости Михаила Ивановича не было границ, особенно когда начали прибывать списки любителей, желающих вступить в Русский шахматный союз: из Красноярска, Ташкента, Верного, Казани, Рыбинска, Ревеля, Риги, Харькова и других городов и прежде всего, конечно, из Москвы, где пульс шахматной жизни не уступал Петербургу благодаря энтузиасту Павлу Павловичу Боброву, в будущем издателю-редактору московского журнала «Шахматное обозрение».
Но бюрократические силы Российской империи, страшащиеся любого общественного начинания, были начеку. Цензурный комитет обратился к петербургскому градоначальнику с запросом, имеет ли право чигоринский журнал пропагандировать объединение шахматистов в союз. Намек был понят, и уже в 10–12 номере журнала за 1886 год появилось краткое, но многозначительное сообщение, что «пока мы не можем открыто и свободно действовать в пользу осуществления нашей мысли», то есть для организации Всероссийского шахматного союза.
Не ладилось снова дело и с самим журналом. В № 1 за 1886 год вновь появилась горькая заметка о недостатке подписчиков, предвещавшая начало конца.
В этом была какая-то ирония судьбы. С одной стороны, журнал угасал из-за недостатка средств, с другой – от номера к номеру становился лучше, интереснее. В нем были не только содержательные статьи, освещавшие русскую и зарубежную шахматную жизнь, детальные дебютные анализы, прекрасно прокомментированные Чигориным партии, но и обсуждались общие теоретические проблемы, волновавшие тогда шахматный мир. Умы шахматистов занимала идейная борьба между принципами «старой школы», классиками которой являлись Лабурдоннэ, Андерсен, Блекберн, Цукерторт, и установками «новой школы», которые формулировались ее создателем Стейницем.
Не меньший интерес вызывала и проходившая весной 1886 года в различных городах США борьба за доской между корифеями обеих школ. Это был первый матч на мировое первенство между двумя сильнейшими и авторитетнейшими маэстро того времени. Морфи уже умер с 1884 году, прожив 47 лет, из которых только два года отдал шахматам, завоевав за столь краткий срок бессмертную славу. Любопытно, что родственники Морфи сразу забыли о своем презрении к его шахматному заработку и поторопились продать с аукциона все его шахматные реликвии, вместо того чтобы пожертвовать их в национальный музей. Золотые и серебряные шахматы с драгоценной доской, стоимостью в 5000 долларов, пошли за треть цены. Серебряная корона, поднесенная Морфи после его победы в американском чемпионате, – за 250 долларов, а серебряный сервиз – первый приз этого же турнира – за 400 долларов. Плантаторы боялись, что о Морфи вскоре забудут и призы обесценятся, и не подозревали, что его имя навсегда останется в памяти шахматистов всего мира, а цена «вещичек» подымется в десятки раз.