— А что там? — спросил Чирков.

— Кирха там. И погост ихний. Только глаза всем заморочены. И не просто заморочены, а даже сдвинулось все кругом. Если сейчас туда пойдете, товарищ капитан, то выйдете к площади, которая у нас за спиной. Такая вот геометрия, понимаешь, — усмехнулся Нефедов. Тут же посерьезнел и тихо спросил у парня:

— Никифоров, что видишь?

— Почти ничего, — отозвался светловолосый. — Вроде есть какие-то очертания. Ясно, что туда надо идти. Если бы время было, как следует подготовиться…

— Если бы нашей бабушке, да дедушкин… прибор, — отозвался Нефедов. Посмотрел на Чиркова. Капитан заметил, что глаза у старшины тоже стали черными, как у альвов — две бездонные дыры.

— Все, капитан. Попрыгали, понеслись. Ждите сигнала. Какого — не знаю, но ты точно не пропустишь. Давай, как договорились — следите. Чтоб здесь и мышь не проскочила, а главное, чтоб не шлялся никто. Всем оглобли заворачивай.

Он встал, взял за руку безмолвно стоящую в тени Ангелу, тут же отпустил, погладил по голове. Девочка серьезно, уже без страха посмотрела на него, кивнула и медленно пошла по улице.

— Warten Sie,[21] — негромко окликнул ее Степан. Девочка послушно остановилась.

— Слушай, старшина, — спросил Чирков, радуясь хоть малой отсрочке, после которой, как он ясно понимал, спрашивать будет некогда и не у кого, — а зачем ты ребенка-то с собой тащишь?

— Ты волком только на меня не смотри, — Нефедов ухмыльнулся. — Давай покурим напоследок, потому как непонятно, доведется ли потом покурить.

Они закурили, каждый свое.

— С собой ее тащу, потому что в том заклятье, которое они вокруг кирхи и кладбища сплели, есть только одна уязвимая щель. Напролом туда идти — можно хоть на танке, все без толку будет. Да ты сам видел, как тут танкисты гарцевали, опять на ту же площадь и приехали. А щель здесь такая, что пройти сквозь нее можно, но только поводырь должен быть особенный.

— Как она? — Чирков посмотрел на Ангелу.

— Как она. Девочка, да еще и сирота. Отрезанный ломоть. Объяснять всего не буду, только одно запомни — ей сейчас ничто не грозит. Если в нее выстрелить из пушки, то снаряд в стволе разорвется. Если из пулемета — в нем патрон переклинит. А если вдруг найдется ухарь, который с ножом кинется, он сам себя и зарежет. За ней пойдем, она нам откроет дорогу. А дальше уже наша забота, мы тоже вроде как не от мира сего.

— Прямо как в сказке, — удивился капитан.

— Такие сказки в гробу бы виделись, — сплюнул Нефедов. — Ладно, хорош трепаться. Пора.

Он бросил окурок под ноги, наступил на него подошвой шнурованного парашютного ботинка, и, прежде чем Чирков успел что-то сказать еще, исчез в тени, кивнув Ангеле. Девочка вышла на середину улицы и пошла вперед, зябко кутаясь в платок. Вслед за ней, нога в ногу, след в след, как волки, двинулись три темные фигуры.

«Нефедов… Никифоров… третий кто?» — подумал Чирков. Третьего он не знал, но это точно был кто-то из Особого взвода, большая часть которого невидимо и неслышно притаилась в развалинах вокруг. Уважение к Охотникам, щедро смешанное со страхом, еще возросло у Чиркова, когда несколько часов назад он увидел смертный обряд. Особый взвод отпевали живьем. Причем, и по-христиански, и по совсем древним, языческим обычаям. Каждый из Охотников становился живым мертвецом, уже не имевшим ничего общего с обычными людьми.

— Часто вы так? — спросил тогда капитан у Степана Нефедова.

— Каждый раз, — усмехнулся в ответ старшина.

— А как же ваши альвы?

— Им незачем, они и так стир'къялли.

— Кто?

— Это значит — Все равно, что мертвые. Клан их считает мертвецами, неуязвимыми.

Теперь эти стир'къялли ушли вперед, и ждали людей где-то там, рядом с вероятным проходом. Чирков еще раз глянул на светящийся циферблат часов, вздохнул и приготовился ждать. На всякий случай он проверил обойму в пистолете, хотя совершенно непонятно было, понадобится ли ему «ТТ», если из открывшейся вдруг дыры на него попрет непонятно что.

Шаг в шаг. След в след. Еще раз. Еще раз. Двести шагов. Триста. Четыреста.

Улица по бокам стремительно чернела, мир распадался на хлопья, подобные горелым обрывкам черной бумаги. Эти хлопья кружились и дергались, застилая все поле зрения. Чувствуя, как начинает болезненным током пронизывать зубы сунутая под язык пластинка оберега, Нефедов аккуратно двигался вслед за еле виднеющейся в сумятице черных хлопьев фигуркой Ангелы. Девочка двигалась безжизненно, как автомат, не прибавляя шаг.

Позади дышал Никифоров — долгий вдох, три коротких выдоха. Транс.

Старшина не видел, но знал и чувствовал, что их малая группа входит сейчас, словно узкий острый клинок, в тело сплетенного вражескими магами заклинания, раздвигая и разрезая руновязь. Где-то там, вокруг защиты, которой сейчас прикрывала их, сама о том не зная, Ангела, бесновались такие силы, которые могли бы превратить в лужи кипящего металла целую танковую дивизию, испарить озеро или город. Но внутри руненшутца стояла мертвая тишина, нарушаемая только звуком шагов и дыханием.

Глядя в спину Ангеле, старшина видел, как постепенно тает иней, покрывающий ее платье между лопаток. Руненшутц отдавал свою силу без остатка.

Внезапно вокруг будто лопнул невидимый гигантский пузырь. Хлынули звуки — безжизненный хор тянул литанию на латыни, что-то скрежетало, щелкало в такт.

Они прорвались внутрь.

— Ложись! — шепнул Нефедов, сильным толчком свалил Ангелу на землю и зажал ей рот. Девочка, которую до сих пор прикрывало охранное заклятье, заворочалась протестующе, ее зубы впились Нефедову в ладонь.

— Тихо, тихо… — прошептал он. — Аккуратно.

Девочка слабо простонала что-то непонятное.

— Спи, — сказал Степан. Рисковать было нельзя, поэтому он не стал произносить Слово Силы, а вместо этого легонько царапнул Ангелу по шее острым костяным шипом, который вынул из наплечного кармана. Девочка моментально обмякла, задышала медленно и почти неразличимо, потом слабое дыхание и вовсе прекратилось. Степан приложил два пальца к тонкой шее. Пульса не было.

Хорошо.

Мартаан, альвский яд, состав которого не был известен даже Нефедову, гарантированно превращал любого человека в труп. Но только ночью и только до восхода солнца. Пока в небе царило Солнце Мертвых — Луна — такой человек не дышал, его сердце не билось. С восходом солнца он просыпался, чувствуя тяжелую слабость, но больше никаких неприятных последствий для организма не было.

Хорошо. Теперь даже те, кого может исторгнуть из себя кладбище, примут Ангелу за мертвую, сродни себе, а значит, никакого интереса не проявят.

Нефедов осторожно положил Ангелу на траву, огляделся вокруг. Пение лезло в уши, но пока что никого не было видно. Группа оказалась на самой окраине кладбища. Прямо на Степана слепо уставился замшелый, изъеденный временем и дождями каменный ангел на чьем-то покосившемся надгробии. Сзади из темноты вынырнул Никифоров, набросил на тело девочки плащ-палатку, обшитую лоскутами ткани. Теперь, даже вблизи Ангелу нельзя было отличить от заросшего травой могильного холмика.

Впереди мигнул огонек. Ласс. «Никого. Можно», — понял Степан. Под языком нестерпимо саднило, лютая горечь стояла во рту. Он выплюнул истончившуюся пластинку амулета, скрипнул зубами.

Через кладбище они пробирались, чувствуя, как под ногами шевелится земля. Там, в глубине, под каменными плитами, в истлевших гробах все сильнее ворочались те, от кого должен был остаться только прах. Но сила, которая звала их наружу, была сильнее смертной. Кости срастались с корнями. Прах замешивался с глиной. То, что вскоре должно было вырваться на свободу, ничего общего с приличными немецкими покойниками уже не имело.

Пение нарастало. Нефедов почувствовал, как в виски будто вворачивают тупые коловороты. Покосился на Никифорова и Турухая — те тоже выглядели в неестественном полумраке, будто мертвецы. Только Ласс и Тэссер двигались свободно — никто не знал, почему, но на альвов не действовала смертная магия, хотя руническая накрывала так же, как людей.