В конце своего царствования Петр отправил за границу и другого впоследствии знаменитого труженика русской науки. Мы встретились с Татищевым на Екатеринбургских заводах, где Геннин умел отличить его способности. Петр, впрочем, не исполнил желание Геннина, не оставил Татищева начальником заводов, а вызвал его в Петербург. Сам Татищев рассказывал, что Демидов обвинял его во взяточничестве. На вопрос Петра, справедливо ли обвинение, Татищев отвечал: «Я беру, но в этом ни пред богом, ни пред вашим величеством не погрешаю» – и начал рассуждать, что судья не виноват, если решит дело как следует и получит за это благодарность; что вооружаться против этой благодарности вредно, потому что тогда в судьях уничтожится побуждение посвящать делам время сверх узаконенного и произойдет медленность, тяжкая для судящихся. Петр отвечал: «Правда; но позволить этого нельзя, потому что бессовестные судьи под видом доброхотных подарков станут насильно вымогать». Другие современники передавали ответ Петра так: «Ты забыл, что для доброго судьи служба есть священный долг, причем ему и в мысль не приходит временная корысть, и что ты делаешь из мзды, то он делает из добродетели». Понятно, что Татищев должен был произвести на Петра такое же впечатление, какое произвел на Геннина: понравиться он ему не мог, но в то же время нельзя было отрицать у него больших способностей. Петр не отправил Татищева на заводы, где он мог прилагать свою теорию о благодарности судьям, но отправил в Швецию для призыва потребных к горным и минеральным делам мастеров; при отъезде Петр поручил Татищеву осмотреть знатные строения, работы, горные промыслы, заводы, денежное дело, кабинеты, библиотеки и особенно канал Обигский, достать по возможности всему чертежи и описания; взять из школ молодых русских людей и раздать в Швеции для научения горному делу; смотреть и осведомляться о политическом состоянии, явных поступках и скрытных намерениях Швеции. Татищев возвратился в Россию уже по смерти Петра и представил отчет о полезных учреждениях в Швеции и вредных условиях. Нанимать мастеров в Швеции его не допустили; он мог принять в русскую службу только одного мастера, умеющего резать твердый камень и обтирать, но он успел раздать 16 русских учеников на разные заводы. В 1723 году приехали в Петербург ученики, которые в Париже учились философии: Иван Горлецкий, Тарас Посников, Иван Каргопольский. Петр велел Синоду освидетельствовать их в науках и определить к делу. Неизвестно, к какого рода русским ученикам в Англии относился указ 1723 года: «Ведомо нам учинилось, что некоторые из вас, будто боясь наказания за непорядочное житье в Англии, опасаются ехать по нашему указу в отечество: того для сим всемилостивейше повелеваем вам, чтобы по нашему указу, когда станет господин Гольден, купец английский, вас отправлять в Россию, чтобы без всякого прекословья ехали в отечество без всякой боязни, понеже мы всех, хотя кто что и непотребно сделал, во всем прощаем и милостиво обнадеживаем, что никакого наказания не понесут, но паче милостиво будут приняты, как уже некоторые из вас, приехав сюда, дела свои, чему учились, отправляют и награждены нашим жалованьем и домами».

Мысль о русской истории не переставала занимать Петра; если он видел по опыту Поликарпова, что рано было думать о ее сочинении, по крайней мере он хотел приготовить материалы к великому делу и в феврале 1722 года приказал из всех епархий и монастырей взять в Москву, в Синод, все рукописи, заключающие в себе летописи, степенные книги, хронографы и т. п., списать их, списки оставить в библиотеке, а подлинники отослать в прежнее место, откуда взяты. Составление истории своего времени Петр поручил Феофану Прокоповичу. Во время Персидского похода он думал об исправлении и пополнении этой истории и пересылал Прокоповичу указания. Прокопович отвечал ему: «Что присланным ныне вашего величества указом в достопамятной славных вашего величества дел истории пополнить и исправить мне повелено, то делом исполнить усердно тщуся. А понеже оная история не беструдно собиралась и не без того, чаю, что иные славные и знатные дела неведением или небрежением журналистов и без описания оставлены суть: того ради пришло мне ныне на мысль, дабы нынешний вашего величества поход обстоятельно был описан и, что где знатное и к истории достойное случится, не оставлено бы было, но все бы записывано с надлежащими обстоятельствы, а удобный к тому способ видится мне сей, чтобы повелено было наблюдать всех сих случаев и действ адъютантам или кому то наипаче прочих свойственно есть и, наблюдая вся сия, описывать им или объявлять определенным на то собственным журналистам, а те записки сообщалися б обретающемуся при вашем величестве в оном походе Лаврентию, архимандриту Воскресенскому, который содержать сие может и записывать будет без всякого украшения, простым стилем, из чего можно будет своим временем и с украшением историю сию собрать».

Специальные школы продолжали возникать вследствие сознания той или другой потребности. В новых правительственных и судебных учреждениях нельзя было обойтись без знающих делопроизводителей, иностранцы были крайне неудобны, посланных за границу молодых русских было очень недостаточно, и в ноябре 1721 года Петр предписал: «учинить школу, где учить подьячих их делу, а именно цифири и как держать книги, ко всякому делу пристойные; и кто тому не выучится, к делам не употреблять; к сему ученью определить, а именно: арифметику, форму книгам, табели, стиль письма и прочее, что доброму подьячему надлежит, куды б приказные люди детей своих повинны были отдавать, також из стороны кто похочет быть приказным; також учиться определенным в коллегию молодым дворянам, и сие в Сенате определить». Выражение о молодых дворянах при коллегиях имеет тот же смысл, какой мы видели уже в наказе герольдмейстеру, где сказано: «Пока академии исправятся, чтобы краткую школу сделать, дабы от всяких знатных и средних дворянских фамилий обучать экономии и гражданству».

«Пока академии исправятся», т. е. пока академии дадут возможность иметь образованных молодых людей для гражданской службы. Что же это были за академии? О них объявился указ 28 января 1724 года, изданный, следовательно, ровно за год до смерти преобразователя: «Учинить академию, в которой бы учились языкам, также прочим наукам и знатным художествам и переводили бы книги. На содержание оных определить доходы, которые сбираются с городов Нарвы, Дерпта, Пернова и Аренсбурга, таможенных и лицентных 24912 рублей. К расположению художеств и наук употребляются обычайно два образа здания: первый образ называется университет, второй – академия, или социетет художеств и наук. Понеже ныне в России здание к возращению художеств и наук учинено быть имеет, того ради невозможно, чтоб здесь следовать в прочих государствах принятому образу, но надлежит, смотря по состоянию здешнего государства, как в рассуждении обучающих, так и обучающихся, и такое здание учинить, чрез которое бы не токмо слава сего государства для размножения наук нынешним временем распространилась, но и чрез обучение и расположение оных польза в народе впредь была. При заведении простой академии наук обои намерения не исполнятся, ибо хотя чрез оную художества и науки в своем состоянии производятся и распространяются, однакож-де оные не скоро в народе расплодятся, а при заведении университета меньше того, ибо когда рассудить, что еще прямых школ, гимназиев и семинариев нет, в которых бы молодые люди началам обучиться и потом выше градусы наук восприять и угодными себя учинить могли, то невозможно, дабы при таком состоянии университет некоторую пользу учинить мог. И тако потребнее всего, чтоб здесь такое собрание заведено было, ежели б из самолучших ученых людей состояло, которые довольны (способны) суть: 1) науки производить и совершить, однакож-де тако, чтоб они тем наукам 2) молодых людей публично обучали и чтоб они 3) некоторых людей при себе обучали, которые бы младых людей первым фундамент всех наук паки обучать могли. И таким бы образом одно здание с малыми убытками то же бы с великою пользой чинило, что в других государствах три разные собрания чинят» (академия, университет и гимназия).