Дверь из кабинета быстро распахнулась. Керенский покосился одним глазом и увидел в одной руке Троцкого револьвер, в другой – широкий нож.

«Начнем, пожалуй», – вспомнились ему слова Ленского перед смертельной дуэлью.

Но, приглядевшись, он заметил, что не револьвер был в руке Троцкого, а портсигар, и не широкий нож в другой руке, а самого симпатичного вида безобидная коньячная бутылка.

«Сейчас ахнет бутылкой по голове», – подумал страдалец.

– Господи! Кого я вижу! Саша, голубчик!! Какими судьбами?.. Пойдем ко мне в кабинет. Вот-то нечаянная радость! А мне как раз нынче всю ночь красный попугай снился! К чему бы это, думаю. Все клювиком меня за ухом щекотал. Ну, брат, разодолжил. Рад, очень рад тебя видеть. Как живешь? Папироску можно? Сигарку? А то, может, коньячку рюмочку трахнешь с дороги? Как дела? Да ты садись, чудак, – чего стоишь? А мы тебя, брат Саша, часто с Володей и Анатолием вспоминаем! Да-а… Хорошие времена были. Помнишь, как мы с Володькой с балкона Кшесинской мантифолии разводили… Подумать только – на четыре года моложе были. А помнишь, как ты – ах-ха– ха! – гонял министра Переверзева для анархистов помещение подыскивать? Да, брат Саша, много воды утекло.

«А он, однако же, не гордый, – совсем успокоившись, подумал Керенский словами гоголевского героя. – Обо всем расспрашивает».

– Кстати, Саша! А я перед тобой в долгу.

– А что такое?

– Да за газету-то, что вы в Праге с Зензиновым выпускали… здорово поддержали, шельмецы.

Троцкий подошел к огромному железному шкафу, звякнул около него ключами и, обернувшись, спросил:

– Сколько?

– Чего сколько?

– Сколько я тебе за газетку должен?..

– Что ты, – смутился Керенский. – Мы… совершенно бесплатно.

– Да что ты?! Прямо первый раз слышу. А с нас, брат, всякий тянет, кому не лень. И «Дэйли-Геральд», и «Юманите», и всякая там рвань. Ну спасибо. Поддержал. Да у тебя чего вид такой нездоровый? Устал?

– Да с дороги, знаешь… Кхм!

– Ты береги здоровье, Саша. Оно пригодится. Хочешь, мы тебе профессора пришлем?.. Да! А ведь я тебя забыл, шельмеца, за самое главное поблагодарить!

– А что такое?

– Да за Врангеля. Если бы не твоя заграничная работишка – едва ли бы мы с ним справились. Ловко ты его угробил.

Троцкий снова подошел к тяжелому шкафу, снова мелодично звякнул ключами и обернулся:

– Сколько?

– Чего сколько?

– Да за Врангеля. Мы, брат, в долгу никогда не остаемся – всякий труд должен оплачиваться.

– Помилуй, – смутился снова Керенский. – Да я совершенно бесплатно.

– Черт вас знает, что вы за народ, – засмеялся Троцкий. – Не от мира сего. Я понимаю, если уж продавать что-нибудь – так гони за это монету, а продавать и ничего не получать – на это способны только круглые идио… идеологи! Гм… да. Вот мы тогда с Володей маханули у этого немчуры пятьдесят миллиончиков чистоганом, глазом не моргнул, каналья, – дал!

– А вы моргали? – пошутил Керенский.

– За нас, брат, другие наморгались достаточно. Да-а… Ну а мы, брат, так вот и живем, хлеб жуем. Воюем вот все. Кстати! А ведь я тебя за главное забыл поблагодарить – совсем из ума вон. Прямо, брат, ты золотой человек у нас, на руках тебя, канашку, носить бы надо!!

– За что?

– А за резолюцию об интервенции. То есть так кстати, так кстати…

И снова около кассы послышался мелодичный звон ключей:

– Сколько?

– Лева, ты меня обижаешь…

– Ну не буду, не буду. Надеюсь, ты поживешь у нас, погостишь, осмотришься?

«Это, однако же, хорошо, – подумал Керенский, – оставят они меня у себя, а я возьму и покажусь населению. Сейчас же меня подхватят на руки, устроят восстание, свергнут советы, народ выберет меня…»

– Право, поживи. Ты не бойся, мы тебе охрану дадим – сотню красных башкир…

– От кого охрану? – удивился Керенский.

– Как от кого? От населения. Я ведь ихнее настроение знаю: увидят тебя – в клочья! И пуговицы потом не отыщешь.

– Нет, лучше я назад, за границу поеду, – печально сказал Керенский.

– И то поезжай. Там ты гораздо больше пользы принесешь, чем здесь. А знаешь, что мы сделаем? Мы тебя за границу в пломбированном вагоне отошлем. Ха-ха-ха! Вот будет штука! Они тогда нас, а мы им теперь тебя. Работай, голубчик, работай, не покладая рук!! А если там понадобятся деньжата или что…

– Лева, ты меня оскорбляешь. Я разве из-за денег? Я единственно из-за чистоты партийной программы…

– Впрочем, нам один черт – из-за денег ли, из-за чистоты ли… Еще дешевле! Ну, всех тебе благ! Зензинова от меня чмокни в щечку, Лебедеву кланяйся… Эй, кто там есть! Вагон товарищу Керенскому! Да запломбируйте его покрепче, чтобы по дороге никакая дрянь его не обидела… да ковров ему положите, чтобы помягче было, да чтоб тепло ему было – угля побольше, угля-то! Ну, трогай! Эх вы, залетные!

Керенский

(Третий портрет)

Ряд волшебных изменений милого лица…

Однажды Александр Керенский сидел среди блестящего заграничного общества и блестяще говорил:

– Большевизм – это свирепый чугунный колосс на глиняных ногах! Подрубите ему ноги – и он рухнет. Мы, старые революционеры…

Мрачный чернобородый нахмуренный человек вдруг завозился в кресле и быстро перебил:

– Чего, чего?..

– Я говорю, что большевизм – это чугунный колосс на глинян…

– Нет, не это! А чего вы сказали: старый – чего?

– Я говорю, что я, как старый революционер…

– Это вы-то?

– Ну да, я, а то кто же?

– Послушайте… – вдруг совсем тихо, пониженным голосом и очень задушевно заговорил чернобородый. – Ну какой вы революционер? Как за копейку постоять. Разве такие революционеры бывают? Большевизм уже четвертый год, как сел на шею России – а как вы с ним боролись? Палец о палец не ударили! Только и делали, что под ногами путались – сначала у Корнилова, потом у Деникина, у Колчака, а в конце концов – у Врангеля… «Мы, старые революционеры». Эх, вы! Молчали бы лучше!

– Однако, послушайте…

– Да чего там слушать! Четыре года слушаем вас, а говорите вы и пишете так, будто чешется у меня правая нога, а вы скребете левую.

– Слушайте, я не советовал бы со мной таким тоном…

– Действительно, стану я с вами тон подбирать! Цаца какая! «Старый революционер!» Нет, брат, если ты старый революционер – так не болтайся здесь, за границей, не путайся между ногами у занятых людей, а поезжай в Россию и устраивай там революцию… А то отсюда-то, брат, легко кукиши всем сучить…

Чернобородый был тверд, резок, даже груб, но говорил он таким тоном, что нужно было или трахнуть его кулаком по темени, или покрыть еще более твердым тоном, чем тот, которым говорил он.

Керенский выбрал второе:

– И поеду!

– Куда?

– А в Россию.

– Ой, заливаешь?

– Виноват, я вас не понимаю…

– Да чего там понимать. Я тебе, Саш, скажу так… (Чернобородый перешел определенно на «ты», и голос его потемнел, сделался нежным.) Я тебе, Саша, скажу вот что: ежели ты да действительно поедешь в Россию – первым ты для меня человеком будешь!

– И поеду. А ты что думаешь? Мои рабочие, чай, заждались меня! Вот-то кому заварю. Я понимаю, что им действительно настоящий вождь нужен; а без вождя они что? Поеду! Так что-то. И когда я приеду, большевики у меня ко всем чертям полетят! Вот уж теперь я церемониться не буду… Не-ет, брат! Сам-с-усам.

– Вот это по-нашему! Люблю парня за ухватку. А я, брат, с тобой вместе поеду. Со мной не пропадешь. Когда едем? Завтра?

– Ну уж ты тоже скажешь – завтра… Вот бороду отпущу – и поедем.

– И верно. Отпусти ее, Сашенька, бог с ней. Так едем, Саша? Ай, молодца!

Расцеловались.

Керенский сидел дома и никого не принимал:

– Дома барин?

– Так точно, дома. Только они заняты.

– Чем?

– А бороду отпускают.

– Послушай, голубчик, какое же это занятие – отпускать бороду? Ведь он может со мной говорить, а борода все равно в это время будет отпускаться.