– Грааль, – перебил Роже де Алькамо, – видели в Европе задолго до взятия Готфридом Иерусалима. В шестом веке по Рождеству Христову, в Британии, при дворе короля Артура. Потом, как говорят, сэр Галахад отвез Чашу в Месопотамию и ее следы затерялись…

– По другой легенде, – дополнил Ангерран, – Грааль был утерян в годы прошлого Крестового похода – император Конрад или король Людовик приказали двум рыцарям-тамплиерам доставить святыню в Рим. Из Иерусалима тамплиеры выехали, последний раз их встречали в Антиохии, но потом оба храмовника бесследно исчезли. В эту легенду я верю больше, ибо знавал людей, которые вроде бы видели Грааль в Иерусалимском храме во время Второго похода. Что же до Святого Креста… Все, кто окружал реликвию на Тивериадских полях, погибли – епископы, орденские рыцари, потом Саладин приказал казнить всех до единого тамплиеров, наверное, потому, что они знали больше, чем хотелось бы султану.

– Вы участвовали в Тивериадской битве? – уважительно спросил сэр Мишель. – Говорят, была великая сеча!..

– Скорее, бойня, – уточнил де Фуа и нахмурился. – Представьте: войско короля, рыцари орденов Храма и святого Иоанна собралось на огромном холме возле деревни Хаттин, это случилось к вечеру четвертого июля 1187 года. Пятого с утра сарацины подожгли траву у подножия холма, и Саладин отправил своих вояк снизу вверх, к вершине, где стояли наши знамена. Белое знамя королевства, украшенное пятью багровыми крестами, Босеан тамплиеров, черный штандарт паладинов святого Иоанна Крестителя и десятки вымпелов наших рыцарей… Султан отрезал пехоту от конницы и перебил всех, кроме тех, кто сдался. Личная гвардия Саладина смела охрану королевского шатра, перебила священников, остававшихся с Древом Святого Креста, и захватила в плен этого идиота Гвидо Лузиньянского, из-за тупости которого и случилось поражение… Вырваться из кольца сумел только светлейший граф Триполи Раймунд II и барон Генрих фон Ибелин. Рассказывали, что они договорились с Саладином и у меня есть основания этому верить. К вечеру всех пленных привели к султану, в его шатер…

– И вас тоже? – поразился сэр Мишель. – Правда, что Саладин сам убил Великого Магистра тамплиеров и Рено Шатильонского?

– Правда, – Ангерран поднял глаза на норманнского рыцаря, а внимательный Гунтер уловил в этом взгляде некую странность. Де Фуа не лгал, но и всей правды открыть не хотел. – Саладин приказал поднести воду с медом королю, тот выпил и передал чашу в руки Райнольда из Шатильона. Потом султан сказал: «Если ты, Рено, раскаешься в совершенных преступлениях перед своим королем и мной, если примешь ислам, я оставлю тебе жизнь». Рено отказался, Саладин выхватил саблю и ударил Шатильона в голову. Дальше повелитель сарацин зарубил магистра Ордена Храма. Нас увели, в точности я ничего больше не видел. Знаю только, что половину ночи гвардейцы Саладина рубили головы тамплиерам. Их было почти двести человек.

Среди сицилийцев поднялся возмущенный шум. И после таких историй мессир Ангерран смеет утверждать, что мусульмане наделены хоть каплей чести? Гильом де Алькамо так прямо и спросил.

– Смею утверждать и клянусь всеми святыми, – безмятежно глядя в глаза сицилийца, ответил де Фуа. – Тамплиеры во многом сами виноваты. Нельзя же убивать любого неверного, встретившегося на твоем пути, как храмовники всегда и поступали? Церковь учит: «Не мечом, но словом». Если христианские проповедники слабы и скудословны настолько, что не могут обратить в католическую веру распоследнего арабского крестьянина, то стоит изгнать их и прислать из Рима лучших.

– А кто сказал: «Не мир, но меч Я принес»? – проявляя неплохое знание Евангелий, горячо возразил сэр Мишель.

– Эх, сударь… – вздохнул Ангерран. – Эти речи Спасителя относились совсем к иному вопросу. Когда Иисус сказал, что Он принес на землю меч, это означало, что против Него ополчатся все демонические и адские силы, и меч этот выкован не из железа, но являет собой Божественное Слово, которым будут разрушены козни дьявола.

– А-а… – протянул рыцарь, наконец уяснив истинный смысл запомнившегося стиха из Писания. – Как вы много знаете, мессир!

– Возраст и опыт, – снисходительно усмехнулся Ангерран. – Доживете до моих лет, дражайший шевалье де Фармер, станете знать ничуть не меньше, а, наверное, и больше. Возвращаясь к Тивериаде, скажу одно: не все в окружающем нас мире может разрешить меч. Лучше прислушиваться к голосу разума. Господа, мой бокал пуст! Роже, вино принесли?

– Вы меня разорите, – состроил притворно-кислую мину де Алькамо-старший. И получил в ответ дружное «Разорим!»

Сицилийские вина, особенно напиток, являвший собой даже не вино, а перебродивший виноградный сок, выдавленный из ягод сбор этого года, весьма способствовали отвлечению от мрачных разговоров и Гильом первым завел песню. Остальные хором подхватывали. Ритм, как и полагалось, отбивали кружками по столу.

Песенка отнюдь не куртуазная. Невозможно услышать нечто подобное из медвяных уст Бертрана де Борна – фаворит Ричарда предпочитал всяческие слезы-грезы-розы, оброненные платочки, вздохи при луне, трагическую любовь и откровенные признания на смертном одре. Песни военных выгодно отличались от точащих слезу лэ менестрелей, которые только и делали, что сочиняли душещипательные истории для романтических девиц, наслушавшихся легенд о Галахаде.

Далее беседы окончательно и бесповоротно вошли в русло Крестового похода. Сицилийцы из тех, что помоложе, огорчались, говоря о короле Танкреде, который не принял на себя крест и недвусмысленно намекнул вассалам о необходимости оставаться дома. Сицилия и ее владения на Апеннинском полуострове были под угрозой – буйный сынок Фридриха Барбарросы, герцог Швабский Генрих фон Штауфен, желая урвать побольше владений, счел себя наследником сицилийского трона и оспаривал права молодого Танкреда. По новостям, пришедшим с полуночи, Генрих вместе со своей армией двигался к Риму, намереваясь затем высадиться на Сицилии, предварительно захватив земли Танкреда на материке. Единственно, младший Штауфен не осмелится начать войну, пока на Сицилии находятся могучие противники – Филипп-Август, верный союзник Танкреда, и Ричард Львиное Сердце, которому глубоко плевать, с кем драться, лишь бы драться. И потом, святейший Папа Климент объявил Божий Мир и, если герцог Швабский нарушит папское слово, ему не миновать самых крупных неприятностей, вплоть до отлучения.

Мирное, хотя и громкоголосое празднество во дворе семьи Алькамо вдруг прекратилось. Гунтер, обсуждавший с недоверчивым Гильомом преимущества плотного пехотного строя перед неорганизованной рыцарской конницей (этот факт доказала не столь уж давняя битва при Леньяно, когда ломбардцы в пух и прах разгромили Барбароссу), вдруг заметил, как во дворе появился всадник, быстро спрыгнул с седла и, поискав глазами Роже, подбежал к главе семьи. Шептались они недолго.

– Тихо! – рявкнул Алькамо-старший, с легкостью перекрыв шум во дворе. – Тихо, я сказал! Приказ короля!

Выглядел Роже превесьма озабоченно. Видать, новости, доставленные из мессинского замка, ему не понравились.

– Всем рыцарям и оруженосцам сейчас собраться, взять доспех и оружие! – громко распорядился Роже. – Королем Танкредом нам приказано занять ворота святой Терезии. Нет, нет, не война! Просто король хочет обезопасить город.