В армии всегда существовал культ «настоящего» генерала, располагавшего неограниченным доверием подчиненных. «Кавказские войска с восторгом узнали о назначении главою их Ермолова, героя Бородина и Кульма, любимца народной молвы, стяжавшего себе громкую славу и качествами опытного и талантливого вождя, обходимого официальными реляциями, но популярнейшего в войсках, и своей неподкупной честностью, и своей истинно русской душой, и меткими злыми остротами над господствовавшими тогда всюду в России "немцами", народное нерасположение к которым усилилось недавней народной войной 1812 года. Даже в блестящей плеяде деятелей того недавнего прошлого нашей народной и государственной жизни Ермолов принадлежит к числу тех немногих, на которых во все грядущие века с удивленным вниманием и глубоким сочувствием остановится взор всякого русского, кому дорога русская национальная слава», — писал историк Кавказской войны В.А. Потто[866].

Представление о Ермолове как о покорителе Кавказа во многом родилось в умах кавказских солдат и офицеров, помнивших о тех временах, когда их походы имели видимый конечный результат: горцы терпели одно поражение за другим и часто при одном появлении русских войск изъявляли покорность. Это было представление о своеобразном «золотом веке». Когда в 1830-е годы такая мощная военная машина, как русская армия, стала буксовать в лесах Чечни и горах Дагестана, начали искать виновных и «назначили» таковыми военачальников, сменивших победоносного Ермолова. Официальная историография, адекватно оценивая статус Ермолова в общественном сознании, сочла полезным представить всячески ею возвышаемого Барятинского его «наследником». Соединение этих двух имен можно рассматривать как своеобразный мостик между двумя либеральными «александровскими» эпохами. Все главнокомандующие на Кавказе — от И.Ф. Паскевича до Н.Н. Муравьева-Карсского — были «николаевскими» и расплачивались за то, что находились на службе у «душителя свободы». Жертвой симпатий историков и мемуаристов к «проконсулу» стал не только И.Ф. Паскевич, представляемый как соучастник свержения Ермолова (либеральная историография не могла простить ему участие в суде над декабристами, подавление восстания в Польше 1831 года и поход против восставших венгров в 1849 году), но даже граф И.В. Гудович. Силой своего обаяния, за счет своих действительных талантов и заслуг Ермолов преодолел тот порог, за которым человеку прощаются любые грехи, а неудачи переводятся в разряд успехов. Он «пролонгировал» сладкое чувство победы 1812—1814 годов своими викториями на Кавказе. Он сумел до самой своей кончины, не занимая никаких видных государственных постов, сохранить представление о себе как о человеке значительном, его мнением дорожили, его похвалы жаждали, а порицания боялись. Визиты к Ермолову считались едва ли не обязательными для всех, кто ехал на Кавказ. Отставного «проконсула» навещали А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов, будущий военный министр Д.А. Милютин, десятки офицеров, продолжавших его дело. Имам Шамиль, привезенный в 1860 году после пленения в Москву, нанес свой первый визит Ермолову. После смерти генерала сохранению славы покорителя Кавказа стали служить его мемуарные «Записки», представляющие собой ценнейший исторический источник.

Но именно князя Павла Дмитриевича Цицианова Ермолов называл своим единомышленником, строителем фундамента русского господства на Кавказе. В письме Воронцову 1 июня 1816 года Ермолов писал: «…Грузия, о которой любишь ты всегда говорить, много представляет мне занятий, Со времени кончины князя Цицианова, который всем может стать образцом и которому не было там не только равных, ниже подобных, предместники мои оставили мне много труда. Мне запрещено помышлять о войне, и я чувствую того справедливость; позволена одна война с мошенниками, которые грабят там без памяти и в отчаяние приводят народы. Вот чего я более всего боюсь»[867]. Полгода спустя, 29 декабря 1816 года, он сетовал тому же Воронцову, что чиновники в Грузии, к его сожалению, «отдохнули от страха, который вселяла в них строгость славного князя Цицианова, пустились в грабительство и меня возненавидят!». Через две недели он опять вспомнил первого главнокомандующего, будучи сильно недоволен грузинами вообще: «…Этот народ не создан для кроткого правления Александра: для него надобен скипетр железный. Прочие здесь народы гораздо лучше. Они знают свое невежество, не в претензии быть людьми. Их так разумеешь и по мере того терпеливо ожидаешь их образования. Оно только тогда возьмет свое действие, когда в ханствах введено будет российское правительство и истребятся ханы, в пользу которых даны чрезвычайно выгодные трактаты, вначале вырванные у нас необходимостью, в продолжение времени утвержденные здесь слабостью и неспособностью начальствовавших здесь после князя Цицианова, человека единственного! Граф Гудович, гордейший из всех скотов, по ненависти к князю Цицианову, вменил себе в долг делать все вопреки его предначертаний, принят беглеца из Персии и сделал ханом Шекинским… Здесь надобно другого князя Цицианова, которому я удивляюсь и которого после смерти почувствовали здесь цену»[868]. 9 июля 1818 года из лагеря на Сунже, характеризуя обстановку на Северо-Восточном Кавказе, Ермолов пишет своему другу: «Таким образом исчезли все предприятия славного и необыкновенного Цицианова. Злоба и невежество Гудовича изгладили до самых признаков». В письме Воронцову от 20 октября 1818 года мы читаем: «Мне приятно было прочесть и другие книжки, в которых справедливо говорится о славном Цицианове. Поистине после смерти его не было ему подобного. Не знаю, долго ли еще не найдем такового, но за теперешнее время, то есть за себя, скажу перед алтарем чести, что я далеко с ним не сравняюся. Каждое действие его в здешней земле удивительно; а если взглянуть на малые средства, которыми он распоряжался, многое должно казаться непонятным. Ты лучше других судить можешь, бывши свидетелем дел его. От старика Дельпоццо знаю я, как он любил тебя, и ты все право имеешь хвастать, что служил под начальством сего необыкновенного человека. Меня бесит, что я никого при себе не имею, кто бы мог описать время его здесь начальствования, но думаю, что и материалов для того достаточных не найдется…» 16 ноября Ермолов пишет одному из самых влиятельных людей в окружении Александра I — дежурному генералу Главного штаба: «Не уподоблюсь слабостью моим предместникам, но если хотя бы немного похож буду на князя Цицианова, то ни здешний край, ни верные подданные Государя нашего ничего не потеряют». В другом его письме тому же адресату читаем: «По несчастию, после славного Цицианова был глупый Гудович, а что еще хуже, непримиримый Цицианова неприятель… Все исчадие здешних царей и владетельных князей одной бешеной собаки не стоит! Много у меня дела, а то бы я принялся за них и припомнил им времена князя Цицианова, которого одна память в трепет приводит».

Столь лестные слова в адрес одного из своих предшественников на посту главнокомандующего на Кавказе не помешали Ермолову занять чрезмерно жесткую позицию по отношению к родственнику Павла Дмитриевича — князю Парсадану Цицианову. Дело, хранящееся в Российском государственном военно-историческом архиве, начинается прошением последнего Ртищеву о награждении его орденом Святого Владимира 4-й степени: «Руководствуемый благодетельными вашими о человечестве попечениями и незабвенною снисходительностью к взыскующим вашего покровительства, я предпринял смелость обеспокоить ваше сиятельство сим всепокорнейшим прошением. По принесенной мною просьбе об исходатайствовании всемилостивейшего вознаграждения услуг моих, засвидетельствованных и одобренных командовавшим в Грузии господином генерал-фельдмаршалом графом Гудовичем, под начальством которого я находился в походах 1807 года против Турков и 1808 года против Персиян, господин управляющий военным министерством князь Горчаков истребовал отношение от начальствовавшего в Грузии генерала от инфантерии Ртищева подробные о моей службе сведения, которые ныне находятся во втором отделении Главного штаба, и я еще не удостоен Монарших милостей. В настоящих обстоятельствах я прибываю под покров вашей благожелательности и, приложив при сем в копии донесение генерала от инфантерии Ртищева об одобрительном засвидетельствовании службы моей, учиненном от господина генерал-фельдмаршала графа Гудовича, всепокорнейше прошу ваше сиятельство осчастливить меня благодетельным вашим предстательством у Его императорского величества исходатайствовать мне Монаршую милость в вознаграждение моей службы в изъясненных походах. Великие благотворения ваши пребудут вечно запечатленными в усерднейших чувствованиях моего сердца как священный залог вашего правосудия». Ртищев донес управляющему Военным министерством, что, получив отношение от 10 февраля 1818 года с приложением аттестата, данного ему от генерал-фельдмаршала графа Гудовича, предписал «гражданскому на правах военного» губернатору генерал-майору Симановичу навести необходимые справки. Симанович сообщил следующее: «…В 1808 году по воле генерал-фельдмаршала приглашались… генерал-майором Ахвердовым грузинские князья и дворяне к походу, но кто именно из них был и находился ли в числе оных князь Парсадан Цицианов, по делам не видно, кроме того что генерал-фельдмаршал… в 1807 году от 29 июля из лагеря при реке Арпачае, уведомляя от себя генерал-майора князя Атара Амилахвердова о поражении Турецких войск, находившихся под предводительством сераскира Иссуф-паши, свидетельствовал, что грузинские князья и дворяне, бывшие при главном корпусе войск, отлично храбро сражались с неприятелем, и требовал собрать еще известных ему Амилахвердову в храбрости и усердии князей и дворян и прибыть в главный корпус, но кто именно находился, также неизвестно: по частным же собранным мною сведениям оказалось, что и князь Цицианов в числе прочих был в тех походах и сражениях с неприятелем… Я присовокупляю, что по засвидетельствованию господина генерала-фельдмаршала графа Гудовича и Грузинского католикоса царевича Антония князь Парсадан Цицианов заслуживает награды орденом Святого Владимира 4-й степени». Если бы Ртищев еще какое-то время пробыл на своем посту, то грузинский князь, скорее всего, получил бы вожделенную награду, тем более что ходатаем о награждении выступил член грузинской царской фамилии: «Грузинский царевич Католикос, свидетельствуя об отличных услугах, трудах и усердии находящегося при нем князя Парсадана Цицианова, содействовавшего к спасению его во время нашествия неприятеля на Москву, испрашивает обращения на него Высокомонаршего благоволения пожалованием ему ордена Святого Владимира 4-й степени». Но этот вопрос «по наследству» достался Ермолову, которому ненавистно было само имя Гудовича и неприятны все, кому граф протежировал. Отсюда содержание и тональность письма Ермолова дежурному генералу Главного штаба А.А. Закревскому: «…Князь Парсадан Цицианов, представивший аттестат господина генерала-фельдмаршала графа Гудовича, свидетельствующий о службе его против турок и персиян, ничего отличного никогда не сделал и потому подобно многим другим не получил награждения. Если ему дать оное, то многие и другие, столь же мало заслуживающие, потребуют такового же. Аттестат был ему выдан во время пребывания генерала-фельдмаршала в Москве, и совсем не удивительно, если он по прошествии уже нескольких лет мог забыть, сколько заслуги князя Парсадана Цицианова были ничтожны, и склонился на просьбу его дать ему свидетельство. Я могу к сему присоединить, что сей князь Цицианов весьма на худом у меня замечании и не по одному только подозрению. Прошу ваше превосходительство покорнейше собственно для пользы службы не оставить сообщать мне, когда кто из царевичей Грузинских предстательствовать будет о награждении кого из грузин, ибо не один уже раз дознано, что их ходатайство не только неосновательно, но даже причиняет большие запутанности. К тому же время уже грузинам вразумить, что лучший свидетель заслуг их есть начальство, и требовать справедливого за оные воздаяния прямейший путь через власти, на то постановленные. Одни грузины могут двадцать лет отговариваться незнанием узаконенного порядка, и я заметил, что оно всегда сильнее, когда чем-нибудь желают они воспользоваться. В сих случаях прибегают они к царицам и царевичам, и просьбы, предстательства и свидетельства являются во множестве». Словом, в награде было отказано[869].