Сияя лицом, она появилась на пороге и неожиданно резко осеклась, увидев Добрецова. Еще некоторое время губы у нее продолжали шевелиться. Костя быстро подставил табуретку, но хозяйка не села, взгляд ее торопливо перебегал с Добрецова на меня и обратно.

— Ну как съездил, что сказали? — полюбопытствовала она.

Щеки у нее напряглись, застыли в ожидании, хотя чувствовалось, она уже знает: квартиру мне не дали, а спрашивает так, чтобы подтвердить свою догадку.

— Осенью дом сдавать будут, пообещали…

Зинаиду Мироновну мой ответ чем-то удовлетворил, она успокоилась, коротко вздохнула:

— Плохо сейчас с квартирами. Строят, строят, а все не хватает. Сейчас каждый хочет жить отдельно. Это раньше было, где родители, там и дети.

Хозяйка вопросительно посмотрела на Добрецова. Еще не определив, с какой целью он здесь, она не знала, как вести себя дальше. Лешка понял ее, важно сдвинул брови:

— Я командир Степана. Вот пришел посмотреть, как он тут у вас устроился.

— Смотрите! — Хозяйка глазами поманила меня на кухню, но не остановилась, прошла к себе в комнату.

— Зинаида Мироновна, мы будем платить больше. Нам только до лета протянуть. Вы сами понимаете, ребятишки уже ходят в школу…

— Да погоди ты, куда торопиться! — остановила меня Мироновна и, понизив голос, доверительно зашептала. — Тут Валентина приходила, у нее сегодня день рождения. Приглашала тебя. Хочет с тобой насчет квартиры поговорить. И товарища можешь с собой взять.

Она хотела сказать что-то еще, даже открыла рот, но все-таки пересилила себя, торопливо прикрыла рот рукой, затем, что-то вспомнив, рысью побежала к шкафу.

— Вот дура старая, совсем без памяти. Ну, прямо как вышибло, — выругала себя.

Шкаф был обклеен дубом, кое-где фанера вспучилась, точно волдыри на коже. По всей вероятности, он был ровесником своей хозяйки. Зинаида Мироновна достала коробку с игрушечной машиной, стала совать мне:

— Валентина Косте купила. Сама-то постеснялась, попросила меня. Бери, бери, от дареного не отказываются.

Хозяйка сунула мне коробку, лицо ее расплылось в улыбке.

— Зачем она тебя звала? — спросил Костя, едва я вошел в комнату. — Что, опять гонит?

— В гости приглашала. У Валентины день рождения.

Лешка, который скучал в углу комнаты, тотчас же оживился, прицелился в меня глазом, подковкой изогнул бровь:

— О, это уже интересно.

— Так мы же к управдому собрались.

— Завтра с утра пойдем. Как говорят, утро вечера мудренее, — засмеялся он. — Племянница молодая?

— Что-то около тридцати, — рассеянно сказал я.

«Какой тут день рождения, когда живешь как на вокзале — не знаешь, где будешь ночевать завтра».

Мне не хотелось идти к управдому, не хотелось унижаться перед ним. Ожогин — мужик вредный, уговорить его — пуд соли съесть.

Костя рассмотрел машину, покрутил колесо, глянул в кабину, затем ссыпал с подоконника в нее изогнутые гвозди, их он берег для ремонта заброшенной будки, которая находилась недалеко от хозяйской кладовки.

В комнату вновь заглянула Зинаида Мироновна. Она уже успела переодеться, причесаться, синяя шерстяная кофта плотно облегала тело.

— Я уже собралась, — сообщила она. — Ребятишки пусть ко мне идут, телевизор посмотрят.

— Мы сейчас подойдем, — сказал Лешка. — Пусть племянница готовится.

— Ой, я побегу, — засуетилась хозяйка. — Мне Валентине помочь надо.

Картошка тем временем поспела. Вера слила воду, высыпала в глубокую тарелку. Я достал омуля, почистил его, нарезал крупными кусками.

— Давай парочку с собой возьмем, — предложил Лешка, — неудобно идти пустыми.

Я выбрал несколько штук, самых крупных. Добрецов аккуратно завернул их в газету, отложил в сторону, затем достал из кармана расческу, долго взбивал свои светлые прямые волосы.

— Готов, — сказал он, щелчком загоняя расческу обратно в карман. — Могу еще за жениха сойти.

Мироновна была одна, она доставала из темного полированного буфета хрустальные рюмки, протирала их, выставляла на стол — они слабо позвякивали. Добрецов заглянул в комнату.

— Валя в магазин побежала, должна скоро вернуться, — поймав его взгляд, сказала Мироновна. — Вы пока присаживайтесь, слушайте музыку. Я эту холеру включать не умею. — Она показала глазами на магнитофон.

Леша подал хозяйке омуля, прошел в комнату, сел в кресло рядом с магнитофоном, огляделся. В углу поблескивало пианино, стену напротив закрывал красивый ковер, слабый свет торшера делал комнату теплой и уютной.

— Сразу видно человека со вкусом, — громко сказал он.

— Уж чего не отнимешь, того не отнимешь, — просияла Мироновна. Она смахнула тряпкой невидимую пыль с буфета, затем достала из тумбочки альбом с фотографиями, протянула Добрецову.

Альбом был тяжелый, в бархатной обложке. Лешка осторожно взял его, но посмотреть не успел. В комнату быстро вошла Валя, приветливо поздоровалась, сняла платок, подула на пальцы, отогревая руки.

Лешка бросился помогать, на лице появилась жениховская улыбка.

— Что вы, сидите, сидите, — пыталась остановить его Валентина, но Лешка все-таки помог ей раздеться, повесил пальто на крючок.

Она подошла к зеркалу, поправила прическу, волосы у нее были покрыты лаком, видно было, она только что из парикмахерской.

— Тетя Зина, я там консервы рыбные принесла, достань из сумки.

— Ты где их брала, в гастрономе? — полюбопытствовала Мироновна.

— Нет, мне знакомая оставила.

— А-а, вон что, а ребята здесь омуль принесли. Малосольный.

— Ой, как я его люблю! — воскликнула Валентина.

— Так мы вам привезем. Вы только скажите, — заворковал Добрецов, обшаривая племянницу глазами.

— Все, ловлю на слове! — засмеялась Валентина. — Степан, привези мне омуля. Ну что ж, давайте за стол, — скомандовала она, подхватила, усадила меня за стол рядом с собой. Под тонким платьем угадывалось крепкое сильное тело. Я даже взмок от ее прикосновения, горячей волной в голову ударила кровь.

— Вы чего ребятишек не взяли? — спросила она.

— Им еще уроки делать надо.

— Я и отмечать-то не хотела, да потом думаю, как не отметить, решила среди своих. Должна была подружка прийти, да не идет что-то.

Зинаида Мироновна примостилась сбоку, но уже через минуту выскочила на кухню, опрокинула там железную кружку, испуганно оглянулась на племянницу. Разливал водку Лешка. Получилось у него здорово — всем поровну.

Некоторое время каждый молча смотрел на свою рюмку, затем Валентина решительно поднялась.

— Помирать, так с музыкой.

Водка обожгла горло, Мироновна предусмотрительно пододвинула тарелку с огурцами.

— Сейчас другая жизнь пошла, — между тем говорила Валентина. — Мало кто хочет жить в таких домах. То ли дело, пришел с работы, отвернул кран: тут тебе и горячая вода, и холодная, дрова рубить не надо. А если ребятишки маленькие!

— Детей сейчас помногу не имеют, — сказал Лешка. — Больше всего один, два.

— Раньше по шесть и даже по восемь человек семьи были, и ничего, вырастали, — сказал я.

— Так то раньше, — поблескивая водянистыми глазами, вмешалась в разговор Мироновна. — Что есть — на печи слопают, а сейчас ничем не удивишь. Купишь им одно, другое — повертят, сломают и выбросят. А кто вырастает? — продолжила она. — Вон у Раи Колотовой чем не воспитание! Отец — инженер, она — врач, а сын в кого такой. Первый раз машину угнал, второй раз в магазин залез. Чего бы, казалось, не хватало — сыты, обуты, одеты. Сейчас живи да радуйся, не то что мы.

— Так то война была, сейчас другое время, — сказала Валентина. — Вот у меня, казалось бы, все есть, чего уж еще, а посмотрю на других: покупают одежонку — платьица разные, аж завидки берут. Уж я-то бы ребятишек одевала, как куколки бы они у меня ходили!

Глаза у Валентины смотрели не мигая в одну точку, голос был жестким, но где-то в глубине чувствовался надлом, что-то сорвалось у нее внутри со стопора, выплеснулось затаенное.

Мироновна как-то рассказывала: Валентина выходила замуж, прожила три или четыре года, но детей почему-то не было. Хотела взять ребенка из детдома, но в это время муж ушел к другой.