В триклинии Суллы собралось множество приглашенных, принадлежащих к разным слоям римской аристократии. Первым из гостей был председатель сената Марк Эмилий Скавр, беспокойный старик, глаза которого сверкали огнем молодости, высокий, прямой, суровый. Рядом с ним сидел Цецилий Метелл, дядя молодого Квинта, далее Лутаций Катулл, Октавий и Марк Антоний, известный оратор. Все они принадлежали к олигархии и, конечно же, были консерваторами. Кроме них вокруг стола возлежали Сервилий Чензон, Луций Кальпурний, Пизон Бестиа, Постулий Альбан, Луций Опимий. Последние пользовались самой дурной репутацией у народа и были ему ненавистны. Многие открыто обвиняли их в казнокрадстве. Чензон, несомненно, приложил руку к исчезновению тулузского золота, Бестий и Альбин нажили состояние, получая взятки от Югурты, Опимий подозревался в грабеже Гракхов. Все эти римские граждане как нельзя лучше могли служить орудием в достижении корыстных целей гостеприимного хозяина дома, весьма разумно опасаясь, что рано или поздно народ может привлечь их к ответу за расхищение общественного достояния и злоупотребление властью.

Здесь также оказались трибун Бебий, триумвир Марк, Спурит Фуфей и удачливые авантюристы Главк и Сатурнин, в данную минуту друзья и сообщники Суллы, что не помешало им в подходящий момент переметнуться на сторону Мария. Не было недостатка и в паразитах-прихлебателях вроде паяца Метробия или Целия.

Появление Тито Вецио с нумидийцем привлекло внимание всей компании. Их приветствовали очень любезно, хотя многие из присутствующих с удовольствием прикончили бы их не сходя с места. Сенатор Скавр с излишней любезностью пожал руку молодого человека, вероятно рассчитывая породниться с наследником сказочно богатого старика Вецио и таким образом обеспечить роскошную жизнь своей хорошенькой дочери Эмилии. Даже супруг красавицы Цецилии постарался изобразить на своем лице самую любезную улыбку при появлении бывшего обожателя своей жены. Вообще все устроилось как нельзя лучше и самые заклятые враги Тито Вецио казались его лучшими друзьями. Любезный хозяин не замедлил подать сигнал к началу ужина.

Надо сказать, что ужин у Тито Вецио отличался куда большей изысканностью, чем угощения Суллы. Вкусы и того и другого проявились совершенно отчетливо. Несмотря на то, что Сулла, приглашая гостей на ужин, обещал им фалернское вино, в чрезмерно дорогих кубках оказалась какая-то подозрительная беловатая жидкость, вряд ли удовлетворившая даже завсегдатаев таверны Геркулеса — победителя. Зато у будущего повелителя Рима оказались прекрасные андалузские танцовщицы. Такой соблазнительной роскоши за ужином у Тито Вецио не было.

Хотя беловатая жидкость, постоянно подаваемая в драгоценные кубки, не отличалась вкусом, опьянение от нее наступало довольно быстро. К середине ночи многие из гостей вынуждены были временно покидать триклиний, чтобы не смущать остальных весьма неприятными последствиями чрезмерного чревоугодия и невоздержанности в употреблении хмельной жидкости. Облегчив свои желудки, они возвращались и снова принимались есть и пить, как ни в чем не бывало.

Тито Вецио и Гутулл, евшие и пившие очень умеренно, тихо беседовали между собой, оставаясь в триклинии только потому, что этого требовали правила приличия. Они давно порывались уехать, но этого нельзя было сделать, не нарушая установившегося этикета.

Незаметно для всех их выручил Аполлоний. Он подал сигнал хозяину и Сулла, поняв его, сказал:

— Вы, друзья мои, кажется, заскучали. А ты, Тито Вецио, выглядишь каким-то утомленным. Искренне сожалею, что вы не получили того удовольствия, которое я хотел вам доставить и не смею больше злоупотреблять вашим терпением. Поезжай домой Тито Вецио, ты, кажется, не совсем здоров, отдохни. Кстати, ты не мог бы оказать мне небольшую услугу. Будь так добр, передай письмо сторожу Эсквилинских ворот. Я тут пишу по поводу оружия, которое надо будет отправить моим гладиаторам. Извини, что я к тебе обращаюсь, но ведь ты будешь ехать мимо.

— С удовольствием, давай письмо, я его передам, — отвечал Тито Вецио, обрадовавшись возможности немедленно покинуть порядком надоевшее ему общество. У него и мысли не было о возможном предательстве.

— Спасибо. Этим ты делаешь мне большое одолжение, поскольку в этот поздний час мне не хотелось бы отправлять письмо с кем-то из моих слуг, а просить кого-то из гостей, кроме вас, невозможно. Ты сам видишь, они совсем пьяны.

— Пожалуйста, не обращай внимания на такие пустяки и не сомневайся, что твое поручение будет исполнено, — говорил Тито Вецио, прощаясь с любезным хозяином.

Сопровождаемые самыми добрыми напутствиями, молодой квирит и его друг вышли во двор, сели на лошадей и рысью отправились по Тиволийской дороге, ведущей через поле Сестерцио к Эсквилинским воротам.

Была темная безлунная ночь, на небе, укутанном свинцовыми тучами, не горело ни одной звезды, дул сильный, порывистый ветер, с шумом наклоняя верхушки столетних деревьев. Окружающие предметы принимали какие-то страшные, фантастические формы. Это была одна из тех бурных январских ночей, в которую, по мнению суеверного человека, злые силы глумятся над запоздалым путником, сбивают его с дороги, ведут к топкому болоту или пропасти и, адски хохочут, видя гибель своей жертвы.

— Ну уж ночь! — вскричал Тито Вецио, поплотнее закутываясь в плащ. — Как, нравится она тебе, Гутулл? Кажется, ее нельзя сравнить с прелестными африканскими ночами?

— Нет, там в пустыне иногда бывают ночи и похуже. Впрочем, я рад возможности освежиться. Я чуть было не задохнулся у Суллы.

— Вот, мой друг Гутулл, тебе наконец довелось увидеть кое-кого из наших знаменитых сенаторов и патрициев. И эти люди хотят диктовать свои законы всему миру!

— Они отвратительны, но хуже всех Сулла. С каким ужасным хладнокровием и цинизмом он планирует грабежи, убийства и всеобщее порабощение. Когда он пил вино, мне казалось, что в чашу была налита теплая кровь, которую этот лютый зверь в человеческом образе потягивал с наслаждением, сверкая своими страшными глазами. Я тебе говорю, Тито, он навел на меня страх.

— Тебе ли бояться римлянина, если ты не боялся африканских львов, — смеясь заметил Тито Вецио.

— Африканец, который не боится львов, может бояться змей. А в этом человеке уживается кровожадность льва и смертоносность змеи. Он напоминает мне Югурту. Горе Риму, если Сулла возьмет власть в свои руки.

— Свобода римская, к счастью для всех нас, в настоящее время настолько сильна, что над кровожадными замыслами Суллы можно только посмеяться, как над выдумками ребенка.

— Не говори так, Вецио, в Риме есть много людей, очень похожих на Суллу и мне, как иностранцу — человеку новому, кажется, что болезнь республики гораздо серьезнее, чем ты думаешь… Но где мы? Что это за черная масса вдали? И эти белые предметы, над которыми вьются стаи птиц?

— Эта черная масса — позор Рима, трупы замученных рабов, пригвожденных к крестам по приказу господ. Хищные птицы днем и ночью находят здесь себе пищу. Распятые на кресте, как ты знаешь, не сразу умирают, иногда несчастные мучаются в течении нескольких суток и умирают от жажды или холода, но чаще их заклевывают хищные птицы, вырывая куски плоти своими острыми клювами и когтями. С правой стороны от нас поле Сестерцио. Ни один простолюдин Рима не пройдет здесь ночью даже за все золото мира. Слышишь, как скелеты стучат о кресты, как жалобно воет ветер, будто отпевает усопших мучеников.

— А этот свет, который виднеется там вдали?

Это не больше ни меньше как дом палача рабов Кадма. Там он предварительно пытает рабов, после чего приколачивает их к крестам. Место также проклятое, как и все поле Сестерцио.

— А эти блуждающие огоньки?

— Люди с предрассудками говорят, что это маленькие факелы колдуний, которые ищут коренья для своих волшебных напитков.

Беседуя на эту мрачную тему, наши друзья приблизились к полю Сестерцио и стук скелетов о кресты становился все громче и громче. Ночные птицы, испуганные появлением людей, черными стаями отлетали от крестов и вились над головами людей, но видя, что всадники не претендуют на их добычу, они вновь садились на кресты и продолжали свое ужасное занятие, как это было десять и сто лет тому назад, и будет еще через двести и триста лет.