ЭСТЕР. Да.

ДАЙЗЕРТ. Это именно обвиняющий взгляд. Жестоко обвиняющий. Но в чем?.. Тот, кто его успокаивает, сам начинает трепетать. Особенно в моем теперешнем положении. Он неожиданно перестал петь. И сейчас меня беспокоят его высказывания.

ЭСТЕР (удивленно). Он опять с вами разговаривал?

ДАЙЗЕРТ. О, да. Это нашло на него после двух дней коммерческой рекламы, и с тех пор он огрызается. По любому поводу. Подозреваю, что это как-то связано с его ночными кошмарами.

(На площадку выходит Медсестра с перекинутым через руку одеялом, в той же руке она держит тетрадь для записей.)

ЭСТЕР. У него кошмары?

ДАЙЗЕРТ. Жуткие.

МЕДСЕСТРА. Мы дали ему два успокоительных, доктор. В прошлую ночь все снова повторилось.

ДАЙЗЕРТ (Медсестре). Что он делал? Кричал?

МЕДСЕСТРА (заглядывая в тетрадь). Истошно визжал, доктор.

ДАЙЗЕРТ (Медсестре). Визжал?

МЕДСЕСТРА. Я отчетливо различила одно слово.

ДАЙЗЕРТ (Медсестре). Вы имеете в виду какое-то особенное слово?

МЕДСЕСТРА. Выкрикивал снова и снова… (заглядывает в тетрадь)… звук, похожий на «Эк!»

ДАЙЗЕРТ. Эк?

МЕДСЕСТРА. Да, доктор. Эк… «Эк! — кричит, — Эк!»

ЭСТЕР. Какая жуть.

МЕДСЕСТРА. Когда я будила его, он вдруг вцепился в меня, будто хотел сломать мне руку.

(Она подходит к кровати Алана. Тот садится. Она укутывает его в одеяло и возвращается на свое место.)

ДАЙЗЕРТ. А потом он ворвался сюда — внезапно — без стука, без ничего. К счастью, у меня в тот момент не было пациентов.

АЛАН (резко встает). Папа?

ЭСТЕР. Что?

ДАЙЗЕРТ. Это ответ на вопрос, который я задал ему два дня назад. Отчего он и рассердился во время пения своих коммерческих арий.

ЭСТЕР. Что еще за папа?

АЛАН. Который ненавидит телик.

(Он ложится на авансцене так, будто смотрит телевизор.)

ЭСТЕР. Вы хотите сказать, что отец запрещал ему смотреть телевизор?

ДАЙЗЕРТ. Да.

АЛАН. Это опасный наркотик.

ЭСТЕР. О, в самом деле?!

(На авансцену выходит Фрэнк, мужчина пятидесяти лет.)

ФРЭНК (Алану). Да, он не похож на него, но по сути это одно и то же. Абсолютно смертельная отрава. Если ты понимаешь, что я имею в виду.

(Дора следует за ним. Дора — женщина средних лет.)

ДОРА. Дорогой, по-моему, это уже крайность.

ФРЭНК. Когда ты долгое время сидишь перед этой вещью, то начинаешь глупеть, как большинство населения. (Алану.) Эта вещь — обман. Кажется, что тебе что-то дают, но в действительности у тебя что-то отнимают. Отнимают твой ум и твою сосредоточенность, каждую минуту, что ты смотришь телевизор, ты навсегда теряешь из своей жизни. Это настоящий обман, ты не находишь?

(Усаживается на пол. Алан пожимает плечами.)

Я не хочу говорить гадких слов, старик, но эта вещь никогда не заменит тебе чтения. Что ты сказал? Тебе что-то не нравится?

АЛАН. Все нормально.

ФРЭНК. Я знаю, ты думаешь, это не мое собачье дело, но ведь ты хорошо понимаешь… Хотя это очень скверно, когда ты так думаешь. Ты сын печатника, но ты никогда не читаешь книги! Если бы весь мир был таким, как ты, я бы остался без работы! Если ты понимаешь, что я имею в виду.

ДОРА. Опять одно и то же. Времена меняются, Фрэнк.

ФРЭНК (убежденно). Они меняются, если позволяешь им меняться, Дора. Пожалуйста, завтра же утром верни в магазин эту штуку.

АЛАН (кричит). Нет!

ДОРА. Фрэнк! Не надо!

ФРЭНК. Очень жаль, Дора, но я больше не потерплю эту вещь в своем доме. Говорю тебе, я не хочу, чтобы все началось сначала.

ДОРА. Но, дорогой, в наши дни все смотрят телевизор!

ФРЭНК. Да, и что же они там видят? Жестокое насилие! Грубые шутки! Каждые пять минут какой-нибудь улыбающийся идиот продает товар, которой вам не нужен, какой-нибудь болтик нашей экономической системы… (Алану.) Мне очень жаль, старик.

(Он покидает авансцену, возвращаясь на свое место.)

ЭСТЕР. Он что, коммунист?

ДАЙЗЕРТ. Я бы сказал, социалист старой закваски. Ярый борец за самоусовершенствование.

ЭСТЕР. У меня такое ощущение, что они оба старше, чем вы предполагаете.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо, я учту.

ДОРА (глядя на Фрэнка). Правда, дорогой, ты бросаешься в крайности.

(Она покидает авансцену и садится рядом с мужем.)

ЭСТЕР. Она, если не ошибаюсь, бывшая школьная учительница?

ДАЙЗЕРТ. Да. И парень страшно этим гордится. Мы выяснили это сегодня после обеда.

АЛАН (воинственно вскочив). Она знает больше, чем вы.

(Эстер садится возле Дайзерта. Юноша прохаживается вокруг площадки, обращаясь к Дайзерту, но не глядя на него. Доктор отвечает в точно такой же манере.)

ДАЙЗЕРТ (Алану). В самом деле?

АЛАН. И, готов поспорить, я тоже. Готов поспорить, что я лучше знаю историю, чем вы.

ДАЙЗЕРТ. Ну, а я готов поспорить, что нет.

АЛАН. Ладно, тогда кто был Покорителем Шотландии?

ДАЙЗЕРТ. Не знаю — кто?

АЛАН. Король Эдвард Первый. [1] Кто никогда не улыбался?

ДАЙЗЕРТ. Не знаю; кто?

АЛАН. Вы ничего не знаете? Это же Генрих Первый. [2] Я знаю всех королей.

ДАЙЗЕРТ. И кто тебе больше нравится?

АЛАН. Джон. [3]

ДАЙЗЕРТ. Почему?

АЛАН. Потому что он выколол глаза этому жестокому маленькому… (Пауза. Чувствует, что сказал что-то не то.) Ну, ничего не случилось. Его остановили. Там тюремщик оказался милосердным!

ЭСТЕР. О, Боже.

АЛАН. Его остановили!

ДАЙЗЕРТ. А потом последовало что-то совсем странное.

АЛАН. Кто сказал: «Религия — это опиум для народа!»?

ЭСТЕР. Господи Боже!

(Алан хихикает.)

ДАЙЗЕРТ. Странно было то, что он сказал это с какой-то злобной усмешкой. Фраза была произнесена с плохо скрываемым волнением.

ЭСТЕР. И что вы ответили?

ДАЙЗЕРТ. Я дал ему правильный ответ. (Алану.) Карл Маркс.

АЛАН. Нет.

ДАЙЗЕРТ(Алану). Тогда кто?

АЛАН. Не ваше собачье дело.

ДАЙЗЕРТ. Возможно, это его отец. Он вполне мог сказать подобную вещь, чтобы позлить жену.

ЭСТЕР. Вы считаете, она набожна?

ДАЙЗЕРТ. Может быть. Я попытался это уточнить, но безуспешно.

АЛАН. Не ваше собачье дело!

(Алан возвращается к своей кровати, которая почти не освещена, и ложится.)

ДАЙЗЕРТ. Так или иначе, в воскресенье я выясню, в чем тут загвоздка.

ЭСТЕР. Каким образом?

ДАЙЗЕРТ (встает). Мне хочется посмотреть их дом. Поэтому я пригласил себя к ним в гости.

ЭСТЕР. Неужели?

ДАЙЗЕРТ. Если там проблема с религией, то это выяснится только в священный день отдохновения! Я дам вам знать.

(Он целует ее в щеку, и они вместе покидают площадку. Эстер возвращается на свое место. Дайзерт обходит вокруг площадки и на авансцене встречает Дору, которая стоит там, поджидая его.)

7

ДАЙЗЕРТ (пожимая ей руку). Миссис Стрэнг.

ДОРА. Мистер Стрэнг все еще в типографии. Я уже начинаю волноваться. Он должен вернуться с минуты на минуту.

ДАЙЗЕРТ. Он что, в воскресенье работает?

ДОРА. О, да. Он не придает большого значения воскресеньям.

ДАЙЗЕРТ. Может быть, мы с вами могли бы поговорить, пока его нет?

ДОРА. Конечно. Не хотите ли пройти в гостиную? (Ведет его на площадку. Она очень нервничает.) Пожалуйста.

(Предлагает ему сесть. Стоит, скрестив руки на груди.)

ДАЙЗЕРТ. Миссис Стрэнг, у вас нет никаких мыслей — почему это все случилось с вашим сыном?

ДОРА. Не могу вообразить, доктор! Это просто невероятно!.. Алан всегда был таким воспитанным тихим мальчиком. Он любил животных. Особенно лошадей.

ДАЙЗЕРТ. Особенно?

ДОРА. Да. У него в спальне даже висела фотография лошади. Прекрасная белая лошадь, выглядывающая в ворота. Это ему отец дал. Несколько лет назад. Вырезка из календаря, отпечатанного в его типографии; и он ни разу не отклеил эту картинку. А еще, когда ему было лет семь или восемь, я часто читала ему одну книжку, много раз подряд, все о коне.