ДАЙЗЕРТ. Он обнимается с одним удивительным созданием по кличке Самородок. Животное тычется своим потным лбом в его щеку; и так они стоят в темноте час, два — словно милующиеся влюбленные. Я придерживаюсь мысли, что среди всех чудес мира самое невероятное — это Лошадь! Нет, парень, лошадь, уверяю тебя, и ничего тут не поделаешь. Посмотрите только, как огромная голова целует юношу своим обезображенным уздечкой ртом. Я чувствую, что это существо находится во власти какого-то смутного желания, абсолютно не относящегося к инстинкту набивать брюхо или совокупляться. Что же это за желание такое? Может, перестать быть лошадью? Вырваться из связывающих его генетических уз вида? Можно ли представить, что при определенном стечении обстоятельств животное в силах сконцентрировать все свои страдания, унылые, нескончаемые — в судорогу, встряску посреди размеренного движения жизни — вылепить из них себе одно единственное Горе? Но какое может быть Горе у лошади?

(Алан уводит Самородка со сцены, и они исчезают в тоннеле анатомического театра. Копыта коня нежно цокают по доскам.

Дайзерт поднимается на площадку и обращается к трибунам, стоя вполоборота к зрителям.)

Видите ли, я выдохся. Послушайте, могу я задать вам несколько вопросов как перегруженный работой психиатр провинциальной клиники? Дело в том, что я напялил на себя лошадиную голову. Именно так я это чувствую. Но меня еще связывает с миром людей старый язык, старые видовые особенности, хотя я ощущаю явственно, что ноги мои оставляют на земле следы нового существа. Мне не дано этого увидеть, потому что моя образованная светлая голова — самостоятельная личность с извращенной точкой зрения. Я не могу мчаться галопом, потому что мне не позволяют удила, а мои собственные силы — моя лошадиная сила, если вам нравится, — очень малы. И еще одно я знаю наверняка: я не умею думать головой лошади. Так что пока мне приходится возиться лишь с головами детей, которые предположительно более сложны в обращении, чем лошадиные, но, невзирая на это, находятся в области моих первостепенных забот… Кстати, это не относится к тому парню. Старые сомнения медленно накапливались, вырастая в огромную кучу посреди наших однообразных полей. И только чрезвычайность этого случая вернула им актуальность. Теперь я точно это знаю. Чрезвычайность, вот в чем штука! Все то же самое: те же самые доводы, те же самые животрепещущие сомнения, но кроме них — какое-то неопределенное беспокойство, какое-то невыносимое… Прошу прощения. Я больше не буду отвлекаться. Позвольте мне приступить к главной теме. Итак, по порядку. Все началось в один из понедельников прошлого месяца с визитом Эстер.

2

(Свет ярче.

Дайзерт сидит на скамейке. На площадку поднимается Медсестра.)

МЕДСЕСТРА. Доктор, вас желает видеть Миссис Соломон.

ДАЙЗЕРТ. Приведите ее, пожалуйста.

(Медсестра уходит и направляется туда, где сидит Эстер.)

Однажды я нагрубил Эстер. Она привела его ко мне. Конечно, это нелепость. Какая, к черту, последняя соломинка? Какой последний шанс? Хотя, если не он, то был бы другой пациент, за ним еще и еще. И так до бесконечности.

(На площадку поднимается Эстер, женщина лет сорока пяти.)

ЭСТЕР. Привет, Мартин.

(Дайзерт встает и целует ее в щеку.)

ДАЙЗЕРТ. Мадам Судья! Добро пожаловать в палату пыток!

ЭСТЕР. Как мило с вашей стороны, что вы приняли меня немедленно.

ДАЙЗЕРТ. Вы вносите желанное разнообразие в мою жизнь. Садитесь на диван.

ЭСТЕР. Много новеньких?

ДАЙЗЕРТ. Нет. Только пятнадцатилетний шизофреник, да девочка восьми лет, избитая своим отцом до кататонии. Как обычно, правда… вы со своим заявлением.

ЭСТЕР. Мартин, это самое большое потрясение, которое я когда-либо испытывала.

ДАЙЗЕРТ. Именно так вы сказали по телефону.

ЭСТЕР. Потому что именно это я и хотела сказать. Присяжные намерены отправить мальчика в тюрьму. Пожизненно, если прокурор справится. Это дало мне возможность после двух часов крепкой перепалки требовать его обследования у вас.

ДАЙЗЕРТ. У меня?

ЭСТЕР. Да, в вашей клинике.

ДАЙЗЕРТ. А теперь послушайте меня, Эстер. Прежде чем вы скажете еще что-нибудь в этом роде, хочу предупредить, что в данный момент не могу принимать пациентов. Я кое-как управляюсь с теми, что есть.

ЭСТЕР. Вы должны.

ДАЙЗЕРТ. Почему?

ЭСТЕР. Потому что большинство людей питает отвращение к высшей мере наказания. Включая врачей.

ДАЙЗЕРТ. Могу я напомнить вам, что арендую это помещение совместно с двумя другими высококомпетентными психиатрами?

ЭСТЕР. Беннет и Торогуд? Они будут возмущены не менее остальной публики.

ДАЙЗЕРТ. Абсолютно бездоказательное утверждение.

ЭСТЕР. О, они будут хладнокровно неумолимы. И под влиянием своего возмущения начнут прикидываться непреклонными чопорными англичанами. Такими же, как присяжные.

ДАЙЗЕРТ. Хорошо, ну и а я-то кто? Полинезиец?

ЭСТЕР. Вы отлично знаете, что я имел в виду. (Пауза.) Прошу вас, Мартин. Это необходимо. Вы — единственный шанс этого мальчика.

ДАЙЗЕРТ. Почему? Что он натворил? Подсунул какой-нибудь маленькой девочке средство, повышающее сексуальную активность? Какое преступление могло ввергнуть ваших присяжных в двухчасовые конвульсии?

ЭСТЕР. Он железным гвоздем выколол глаза у шести лошадей.

(Долгая пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Выколол глаза?

ЭСТЕР. Да.

ДАЙЗЕРТ. У всех разом или через какое-то время?

ЭСТЕР. Всё в одну ночь.

ДАЙЗЕРТ. Где?

ЭСТЕР. В конюшне клуба верховой езды неподалеку от Уинчестера. Он работал там по выходным.

ДАЙЗЕРТ. Сколько ему?

ЭСТЕР. Семнадцать.

ДАЙЗЕРТ. Что он говорил в суде?

ЭСТЕР. Ничего. Он только пел.

ДАЙЗЕРТ. Пел?

ЭСТЕР. Когда его спрашивали о чем-нибудь. (Пауза.) Пожалуйста, возьмите его, Мартин. Это будет последнее одолжение, о котором я вас попрошу.

ДАЙЗЕРТ. Нет, этому не бывать.

ЭСТЕР. Нет, этому не бывать — ведь он такой отвратительный. Но я знаю одно — вы нужны ему. Потому что в радиусе сотни миль от вашей конторы нет никого, кто мог бы с ним управиться. И, возможно даже, нет никого, кто мог бы понять, что с ним. А также…

ДАЙЗЕРТ. Что?

ЭСТЕР. С ним творится что-то экстраординарное.

ДАЙЗЕРТ. О чем вы?

ЭСТЕР. О припадках.

ДАЙЗЕРТ. Теперь вы добрались до припадков.

ЭСТЕР. Они просто поразительны. Вы увидите.

ДАЙЗЕРТ. Когда он будет здесь?

ЭСТЕР. Завтра утром. Хорошо, что нашлось место в Невилской тюрьме. Я знаю, это грубое нарушение закона, Мартин, но, честное слово, я понятия не имела, что еще можно сделать.

(Пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Сможете подойти ко мне в пятницу?

ЭСТЕР. Храни вас Бог!

ДАЙЗЕРТ. Если придете после работы, я, может быть, даже предложу вам выпить. В 6.30 вас устроит?

ЭСТЕР. Вы душка. Вы просто душка.

ДАЙЗЕРТ. На том стоим.

ЭСТЕР. До свидания.

ДАЙЗЕРТ. Кстати, как его зовут?

ЭСТЕР. Алан Стрэнг.

(Она покидает площадку и возвращается на свое место.)

ДАЙЗЕРТ (аудитории анатомического театра). Что я ожидал от него? Очень немногого, уверяю вас. Еще одно маленькое безумное лицо. Еще один маленький уродец. Нормальный ненормальный. Есть одно важное преимущество в работе настройщика: никогда не остаетесь без клиентов.

(В тоннель анатомического театра входит Медсестра, ведя Алана. Она поднимается на площадку.)

МЕДСЕСТРА. Алан Стрэнг, доктор.

(Входит юноша.)

ДАЙЗЕРТ. Привет. Меня зовут Мартин Дайзерт. Очень рад с тобой познакомиться.

(Он подает ему руку. Алан не отвечает.)

Сестра, вы свободны, спасибо.

3

(Медсестра сходит с площадки и возвращается на свое место.

Дайзерт садится и открывает регистрационный журнал.)

ДАЙЗЕРТ. Итак: путешествие было приятным? Надеюсь, они догадались тебя покормить? Не очень большая разница между пищей Британской Железнодорожной компании и здешней.