ДАЙЗЕРТ. Миссис Стрэнг, что, черт возьми, на вас нашло? Разве вы не видите, что мальчик в глубочайшей депрессии?

ДОРА (иронично). Правда?

ДАЙЗЕРТ. Конечно! Он в самой сложной стадии лечения. Он совершенно беззащитен. Подавлен. Да мало ли что еще с ним творится!

ДОРА (взорвавшись). А я? Что вы скажете обо мне?.. За кого вы меня тут держите? Я, между прочим, мать. Правда, к этому больше нечего добавить. Здесь, как видно, мать — неприличное слово, не правда ли?

ДАЙЗЕРТ. Вы сами знаете, что не правда.

ДОРА. О, я знаю. Я знаю. Я знаю, вы совершенно правы! Я выслушивала это всю свою жизнь. Это наш недостаток. Что бы ни случилось — мы виноваты. Алан — только несчастная маленькая жертва. На самом деле, он вовсе не сделал ничего плохого! (Резко.) Кому в этом мире принадлежат ваши симпатии — слепым животным?

ДАЙЗЕРТ. Сядьте, Миссис Стрэнг.

ДОРА (проигнорировав его просьбу; все более и более настоятельно). Видите ли, доктор, вы не жили с этим. Для вас Алан — всего лишь пациент, один из многих. Он — мой сын. Каждую ночь я лежу, не смыкая глаз, думая о нем. Фрэнк лежит рядом со мной. Я не слышу его. Но никто из нас не спит. Вы приходите к нам и спрашиваете: кто запрещал телевизор? кто что делал за чьей спиной? — как будто мы преступники. Позвольте-ка мне кое-что сказать вам. Мы не преступники. Мы не сделали ничего плохого. Мы любили Алана. Мы отдавали ему всю любовь, на которую только были способны. Согласна, иногда мы ссорились — все родители ссорятся, — но мы всегда миримся. Мой муж хороший человек. Он честный человек; неважно, верующий или нет. Он заботится о своем доме, о мире и о своем мальчике. У Алана была любовь и забота, и развлечения, и столько маленьких радостей, сколько у многих мальчиков на свете. Я знаю, есть дома, где любовь — абстрактное понятие, я ведь была учителем. Наш дом не был домом без любви. Я также имею представление о внутреннем мире — нельзя вторгаться в детский внутренний мир. Правда, Фрэнк здесь не совсем безгрешен — он слишком уж часто роется в нем, — но до крайности не доходит. Он не наемный убийца… (Сурово.) Нет, доктор. Что бы там ни случилось, это случилось только по вине самого Алана. Алан сам по себе. Любая душа сама по себе. Если бы вы сложили воедино все, что он когда-либо натворил от самого первого своего дня на земле до нынешнего, вы все равно не смогли бы разгадать, почему он совершил эту ужасную вещь, ибо это ОН, а не все те нюансы, которые вы собрали в одну кучу. Вы понимаете, о чем я говорю? Я хочу, чтобы вы поняли, потому что я лежу, не смыкая глаз, и думаю; и еще хочу, чтобы вы знали — я отказываюсь от мысли, что он абсолютно ничего плохого не сделал. Подглядывайте за мной, внушайте мне, что он не виноват, но это он! (Пауза. Спокойнее.) У вас свои истины, у меня — свои. Вы это называете не помню каким комплексом. Но если б вы верили в Бога, доктор, вы бы верили и в Дьявола. Вы бы знали, что Дьявол — не то, что мамочка говорит и папочка говорит. Дьявол там. Старомодная догма, но это правда… Я пойду. Все, что, я тут набедокурила, — непростительно. Но я знаю одно: он был просто моим маленьким Аланом, а потом пришел Дьявол.

(Она покидает площадку и занимает свое место. Дайзерт смотрит ей вслед, затем идет в противоположную сторону, приближаясь к Алану.)

24

(Юноша, усевшись на свою скамейку, свирепо смотрит на него.)

ДАЙЗЕРТ. Я думал, тебе нравится твоя мать.

(Молчание.)

Она ничего не знает. Я не сказал ей того, о чем ты мне говорил. Тебе это известно, ведь правда?

АЛАН. В любом случае, это была ложь.

ДАЙЗЕРТ. Что?

АЛАН. Вы и ваш карандаш. Лишь заученная наизусть хитрость и больше ничего.

ДАЙЗЕРТ. Что ты имеешь в виду?

АЛАН. Заставили меня сказать абсолютную ложь.

(Пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Правда?.. Ну, и что же было ложью?

АЛАН. Всё. Всё, что я сказал.

(Пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Понимаю.

АЛАН. Вам бы надо маскировать. Свои мерзкие хитрости.

ДАЙЗЕРТ. Я думал, тебе нравятся маленькие хитрости.

АЛАН. Потом будет сыворотка. Я знаю.

(Дайзерт поворачивается, резко.)

ДАЙЗЕРТ. Какая сыворотка?

АЛАН. Я слышал. Я не полный балбес. Я знаю, чем вы тут занимаетесь. Впихиваете в людей иглы и закачиваете «сыворотку правды» до последнего предела, чтобы они даже на помощь не могли позвать. Дальше сыворотка, ведь так?

(Пауза.)

ДАЙЗЕРТ. Алан, ты знаешь, почему ты здесь?

АЛАН. Так значит, вы уже можете дать мне «сыворотку правды».

(Он свирепо смотрит на доктора. Дайзерт порывисто встает и возвращается на площадку.)

25

(Одновременно с другой стороны выходит Эстер.)

ДАЙЗЕРТ (возбужденно). Он действительно думает, что она существует! И, конечно, хочет ее попробовать.

ЭСТЕР. Мне так не кажется.

ДАЙЗЕРТ. Конечно же, это так. В противном случае зачем бы он о ней упоминал? Он ищет возможность открыться. И рассказать мне, в конце концов, что же все-таки случилось в этой проклятой конюшне. Диктофон и трюк с гипнозом, это, по большом счету, только предлог.

ЭСТЕР. Сегодня он уже говорил с вами?

ДАЙЗЕРТ. Я не видел его. Сегодня утром я отменил прием, дав ему возможность попариться в собственных страхах. Теперь же я почти соблазнился устроить ему настоящую хитрость.

ЭСТЕР (садится). Какую?

ДАЙЗЕРТ. Старое доброе успокоительное.

ЭСТЕР. Вы имеете в виду безвредную пилюлю?

ДАЙЗЕРТ. Которая сыграет роль мнимой Сыворотки Правды. Возможно, это будет аспирин.

ЭСТЕР. Но он откажется. Как от еще одной мерзкой хитрости.

ДАЙЗЕРТ. Нет. Потому что он готов к страданию.

ЭСТЕР. К страданию?

ДАЙЗЕРТ. Пережить это еще раз. Он не только все мне расскажет — он вывернется передо мной наизнанку.

ЭСТЕР. Вы можете заставить его?

ДАЙЗЕРТ. Думаю, да. Он уже близок к этому. За ширмой своих сердитых взглядов он доверяет мне. Вы разве этого еще не осознаете?

ЭСТЕР (с жаром). Я уверена, что вы правы.

ДАЙЗЕРТ. Бедный гаденький дурак.

ЭСТЕР. Прошу вас, не начинайте сначала!

(Пауза.)

ДАЙЗЕРТ (спокойно). Вы когда-нибудь думали о том, что самое худшее зло, которое только можно причинить человеку, — это отнять у него божество.

ЭСТЕР. Божество?

ДАЙЗЕРТ. Да, опять это слово!

ЭСТЕР. Вы не чувствуете, что слегка хватили через край?

ДАЙЗЕРТ. Точнее, достиг точки экстремума.

ЭСТЕР. Обожествление не разрушительно, Мартин. Я это точно знаю.

ДАЙЗЕРТ. А я нет. Я только знаю, что это суть его жизни. Что еще у него есть? Подумайте о нем. Он с трудом может читать. Он знает, что ни физики, ни инженеры не сделают для него мир более реальным. Ни одна из картин, показанных ему, не доставит удовольствия. Ни история, исключая сказки отчаявшейся матери. У него нет друзей. Ни один сверстник не станет иметь с ним никаких дел, пока не почувствует, что Алан — такой же ординарный, как он сам. Он современный гражданин, для которого не существует общества. Один час в каждые три недели он живет, воюя с кем-то в тумане. После коленопреклонения перед рабом, который возвышается над ним суровым хозяином… Вы говорите, почитать друг друга телом и душой!.. [13] Когда очень многие мужья просто не ощущают жизненной необходимости в соитии со своими женами.

(Пауза.)

ЭСТЕР. Но ведь они, как правило, не выкалывают глаза своим женам, не правда ли?

ДАЙЗЕРТ. О, продолжайте, продолжайте!

ЭСТЕР. Не правда ли?

ДАЙЗЕРТ (саркастически). Вы хотите сказать, он опасен? Страшный кровавый маньяк, который шатается по стране, снова и снова творя свои злодеяния?

ЭСТЕР. Я хочу сказать, что он болен. Он был болен большую часть своей жизни. В конце концов, вы сами это знаете.