Ночь прошла на диване в гостиной, на территории Грейс, под грудой лоскутных одеял, с единственным светлым пятном в виде Кэт под боком. К чести мисс Бачелор, она не особенно удивилась при виде Джосс и не стала муссировать вопрос о том, что ее будят чуть ли не под утро. За это пришлось выпить громадную чашку комковатого какао.

— Предупреждаю, у меня начисто отсутствует материнский инстинкт, — заявила мисс Бачелор. — Впрочем, за этим тебе следовало обратиться в Осни.

Первым чувством Джосс поутру была сокрушительная головная боль. А теперь еще эта овсянка! С каким наслаждением она осушила бы двухлитровую бутыль ледяной воды, лучше всего в очень тихом и темном месте!

Джосс повозила в овсянке ложкой, наделав кратеров, в которых стало скапливаться молоко.

— Когда ты все это съешь, — сказала мисс Бачелор, невозмутимо намазывая кусок хлеба мармеладом, — мы вместе отправимся на виллу Ричмонд. И ни минутой раньше.

— Все я не съем…

Джосс положила в рот ложку овсянки и принялась с отвращением жевать.

— Ты хочешь жить на вилле Ричмонд?

Проглотить кашу стоило титанического усилия, так что на глаза навернулись слезы. В висках болезненно отдавалась размеренная пульсация водопроводных труб — в ванной Грейс, как обычно по утрам, истово предавалась омовению.

— Так ты хочешь там жить или нет?

— Я там и живу…

— Совсем не обязательно.

— Живу! Мне Джеймс разрешил! — Джосс атаковала овсянку, словно злейшего врага.

— Разрешил до поры до времени, а если будешь выкидывать такие коленца, выпроводит тебя — и дело с концом.

— Не выпроводит!

— Имеет полное право. В самом деле ведешь себя как ясельная!

Именно так Джосс себя и чувствовала — как ясельная. Сделав трудный глоток, она схватилась за чай, чтобы помочь овсянке провалиться в желудок.

— Ты вообще представляешь себе, что такое испытательный срок? Это когда безупречным поведением доказывают, что достойны доверия. Ты, Джозефина, поступаешь прямо наоборот. Зачем Джеймсу еще один нахлебник? Ты ему не дочь и (как сама любишь всем напоминать) даже не падчерица, он может избавиться от тебя, когда сочтет нужным.

Это заставило Джосс оторвать наконец взгляд от тарелки.

— Если хочешь и впредь оставаться под его крышей, — неумолимо продолжала мисс Бачелор, — начни наконец зарабатывать себе это право. Когда в отношения не вложено никаких усилий, они не стоят ломаного гроша. — Она поднялась. — Пойду позвоню Джеймсу, что с тобой все в порядке. Если к моему возвращению овсянка будет съедена, мы вместе отправимся на виллу Ричмонд, если нет (или если, Боже упаси, я найду ее в мусорном ведре), ты на такси отправишься в Осни.

Джосс смотрела круглыми глазами, и во взгляде ее все больше проступало облегчение.

— Слава Богу! — воскликнул Джеймс.

— Вы, конечно, натерпелись страху?

— Лично я всю ночь не сомкнул глаз! Что она себе позволяет? Как по-вашему, Беатрис, она хоть немного раскаивается?

— Полагаю, что да. Правда, с человеком, полностью лишенным дара самовыражения, трудно что-то сказать наверняка… и все же я чувствую в Джозефине зачатки раскаяния.

— Хотел бы я хоть раз их почувствовать, — проворчал Джеймс, перекладывая трубку к другому уху. — Вообще начинаю жалеть, что позволил Джосс остаться. На пару с Леонардом они сведут меня с ума!

— Так отправьте ее к матери.

— Ну, это не так просто. Как говорят, взялся за гуж… на мне лежит ответственность, а теперь, когда такое случилось, еще и определенная вина…

— Чушь! — перебила мисс Бачелор. — Джосс не беспомощная жертва обстоятельств, это личность.

— Да, но совсем юная и незрелая личность. Мне бы следовало…

— Прекратите! И чтобы я больше не слышала этой чепухи! Почему люди так любят обременять свою совесть? С чего вы взяли, что обязаны исправлять характер чужой дочери?

— Не обязан, конечно, но мог бы внести свою лепту в воспитание Джосс. Каждый ребенок имеет право на семью, и моя вина в том…

— Какая, к черту, вина! — закричала Беатрис так громко, что Джеймс чуть не выронил трубку. — Я же сказала, довольно этой чепухи! Кругом он виноват, просто тошно слушать! «Право ребенка на семью», «право ребенка на семью»! При чем здесь вы, Джеймс Маллоу? И вообще, кто когда имел нормальную семью со времен Древнего Египта? Почитайте хотя бы жизнеописание Агамемнона!

Трубку бросили.

— Кто звонил? — громко осведомился сверху Леонард.

— Беатрис. Джосс у нее.

— Уфф! Что она сказала?

— Что по сравнению с Агамемноном у меня все о'кей.

Леонард, к которому сразу вернулся весь его юмор, засмеялся старческим кудахтающим смехом, а Джеймс закрыл глаза и прислонился к стене рядом с умолкшим телефоном. Он бы отдал все, буквально все, чтобы хоть на несколько минут ощутить слепой, безудержный, праведный гнев на Кейт.

Сервируя столы для вечерней смены, Кейт напевала без слов. Снизу, с кухни, доносился непрерывный поток проклятий в адрес соуса — на этот раз Бенджи приходилось бороться не только с врожденным отвращением к понедельникам, но и с тяжелейшим похмельем, благоприобретенным за прошедшие выходные. Кристины в пиццерии не было, она уехала на турнир по фехтованию болеть за сына. На прощание она оставила ворох указаний, которые Кейт старательно записала и отложила в сторонку, чтобы не мешали притворяться временной хозяйкой заведения.

В выходные она тоже не скучала. Марк взял ее на роскошную вечеринку, как раз такую, какие она когда-то любила и каких не случалось очень-очень давно, по меньшей мере десять лет. Забылось даже самое ощущение этого события — весь подъем, легкость и довольство, которые чувствуешь после многих туров танца. Домой они с Марком вернулись пешком, через весь воскресный полуночный Оксфорд, необычайно тихий и мирный, словно затаивший дыхание перед очередным рывком к знаниям. На улицах, всю неделю бурливших энергией, хозяйничала тьма, местами разреженная светом фонарей. Они шли не спеша, напевая отрывки из песен, под которые танцевали. Кейт держала Марка за руку и в какой-то момент, переполненная счастьем, увлекла его за собой бегом, мимо сонных домов, мимо освещенных витрин с манекенами в неестественных позах. У одной витрины они остановились отдышаться. Магазин был фирменный, поэтому фигуры не имели голов (над воротниками торчали лишь закругленные верхушки полированных шей), и это вдруг показалось ужасно смешным.

— Ах, взгляни ж на меня хоть один только раз! — пропел Марк, опустившись на колено перед самой расфранченной дамской фигурой и бряцая по струнам воображаемой гитары.

Кейт смеялась до упаду.

Понятное дело, перед тем как расстаться, они поднялись к ней в комнату. Марк, как и положено тайному любовнику, снял ботинки и шел за Кейт на цыпочках, след в след.

— Думаешь, Уинтропа так просто разбудить? — прошептала она, едва сдерживая смех. — У него слух понижен от постоянного рева музыки. И даже если б не был, ему глубоко плевать, кто ко мне ходит — лишь бы вовремя вносила плату. К тому же скоро по этой лестнице будет ходить Джосс. — Она сразу посерьезнела. — Ох, скорее бы! Это мой последний повод для беспокойства, последняя проблема.

— Ну да, Джосс…

Марк подавил вздох. Он тоже мечтал, чтобы эта проблема исчезла, причем навеки. А еще лучше, чтобы вовсе не возникала, чтобы никакой Джосс просто не было. Со дня знакомства он мысленно называл ее не иначе как «противная девчонка». Он не любил думать о Кейт как о чьей-то матери, предпочитая видеть в ней свободное существо, прекрасную птицу, которую он освободил из опостылевшей клетки. Освободил, между прочим, для себя.

Кейт, однако, не слишком рвалась снова принадлежать кому бы то ни было, в том числе Марку. Она была теперь восторженной, беззаботной — в точности такой, какой он желал ее видеть поначалу, — но все изменилось, и этого уже было мало. Его чувство достигло той стадии, когда хочется гарантий: признаний, обещаний, доказательств любви. Этого не удавалось добиться от Кейт ни в постели, ни вне ее. Она была покладистой, но до определенных границ, а Марк жаждал, чтобы она отдавалась ему с полным самозабвением, позволяла увлечь, куда ему вздумается, допускала все, что ему придет в голову. Немного здорового насилия, например. «Доверься мне полностью!» — умолял он, предлагая то и это, но Кейт только качала головой. Однажды у него вырвалось: «Черт возьми, ты что, представляешь себе Джеймса?» Как будто искренне удивленная, она ответила: «Конечно, нет!» Марк не поверил. Готовый на все, лишь бы привязать ее к себе, последней ночью он постарался быть нежным и осторожным, но ничего не вышло: он попросту не умел управлять своей страстью. Несколько раз у Кейт вырывался протестующий крик, и в конце концов она воскликнула: «К чему такая гонка? Это ведь не кросс!..»