Их можно игнорировать, совершая Великий Отказ.
Правда, иногда такой Великий Отказ, предполагающий полное отстранение от империи и от ее дел, может быть нарушен — когда постоянные попытки империи достать поэта в его внутреннем уединении окажутся удачными. Тогда море в душе поэта будет убито. Так произошло с Анной Ахматовой, которая не выдержала семнадцати месяцев ожидания в тюремных очередях Ленинграда, добиваясь свидания с сыном:
Империя точно так же пыталась достать К. Ясперса, но порвать его связь с внутренним морем все же не смогла, как ни старалась. В годы нацистского правления Карлу Ясперсу, либералу, женатому на еврейке, запретили преподавать и публиковать свои работы. За взятку— этой болезни подвержены все этатистские режимы — ему удалось узнать точную дату, на которое была намечена депортация в концентрационный лагерь его и жены. До этой даты оставалось восемь лет. (Империи любят планировать). Все эти годы К. Ясперсу, отстраненному от преподавания и лишенного возможности публиковать свои работы, исправно привозили продукты и дрова, как профессору университета. (Ordnung muss sein!)
За несколько дней до запланированного срока депортации Ясперса спасли американцы, вошедшие в город. Но все восемь лет обреченный профессор, с которым поддерживали связь только самые близкие и верные друзья, неустанно трудился — писал книги. Остальные задавали недоуменные вопросы: «Зачем вы пишете? Ведь публиковаться вам запретили, а после депортации из ваших рукописей вряд ли что сохранится».
Вынести все это позволял только образ родного моря — в душе. Если в детстве Карл Ясперс признавался, что его родной город вызывал у него ощущение «тоски по родине», то на закате жизни он мог бы сказать, что это же ощущение у него вызывали все места, где ему пришлось проживать. Только вокруг обретенного в детстве внутреннего моря он чувствовал себя дома.
Иногда прослеживание аналогий между вещами объясняет много больше, чем рассмотрение вещей по отдельности. То же можно сказать и о человеческих судьбах. Когда размышляешь о море, которое существовало в душе Карла Ясперса, невольно вспоминаешь жизнь русского писателя — экзистенциалиста А. С. Грина, автора «Алых парусов». Когда его будили ночью и подробно расспрашивали, как пройти из Лисса в Зурбаган, он всегда описывал путь неизменно, во всех мельчайших деталях, каждый поворот, каждый мост, каждое дерево у дороги. Будившие его заключали пари, спутает или не спутает ли он эти детали, описывая вымышленный мир, всячески пытались сбить его, прерывали, уточняли путь, задавая самые каверзные вопросы. Они полагали, что фантазия это произвол, и два раза представить одно и то же стереотипно она не в силах. Но они просто не понимали, что А. Грин не воображал себе этот мир периодически — он непрерывно жил в нем, изредка выбираясь в мир реальный. Он не просто воображал себе дорогу из Лисса в Зурбаган — он помнил ее наизусть, потому что ходил по ней тысячи раз. Потому что он жил там, у себя на внутренней родине, а не на внешней чужбине, где пребывал вынужденно. Чужбина не любила его.
Грин был на чужбине полным неудачником.
Он даже родился на чужбине (так однажды сказал о себе К. Ясперс).
А. Грина постоянно били дома, его исключили из училища. У него рано умерла мать, ему пришлось жить с мачехой и добывать деньги тяжким трудом. Родина была для него чертом и чужбиной. Несчастья преследовали его и в зрелые годы. Вот что пишет К. Г. Паустовский:
«Грин принадлежал к числу людей, не умеющих устраиваться в жизни. В несчастьях он терялся, прятался от людей, стыдился своей бедности. Богатая фантазия мгновенно изменяла ему при первом же столкновении с тяжелой действительностью. Уже в зрелом возрасте, чтобы уйти от нужды, Грин придумал клеить из фанеры шкатулки и продавать их на рынке. Было это в Старом Крыму, где с великим трудом удалось бы продать одну — две шкатулки. Так же беспомощна была попытка Грина избавиться от голода. Грин сделал лук, уходил с ним на окраины Старого Крыма и стрелял в птиц, надеясь убить хоть одну и поесть свежего мяса. Но из этого ничего, конечно, не вышло. Как все неудачники, Грин всегда надеялся на случай, на неожиданное счастье. Мечтами об “ослепительном случае” и радости полны все рассказы Грина, но больше всего — его повесть “Алые паруса”. Характерно, что эту пленительную и сказочную книгу Грин обдумывал и начал писать в Петрограде 1920 года, когда после сыпняка он бродил по обледенелому городу и искал каждую ночь нового ночлега у случайных, полузнакомых людей… Он жил случайным, копеечным трудом: забивал сваи в порту, счищал краску со старых пароходов, грузил лес, вместе с босяками нанимался гасить пожары на нефтяных вышках. Он умирал от малярии в рыбачьей артели и едва не погиб от жажды на песчаных смертоносных пляжах Каспийского моря между Баку и Дербентом. Ночевал Грин в пустых котлах на пристани, под опрокинутыми лодками или просто под заборами»[30].
Дело, однако, не просто в неудачах.
И не только в том, что все мы больше любим не те города, в которых родились, а те, которые завоевали.
Грину, как и Ясперсу, была ненавистна буржуазность, та самая, которой на поверку оказалось воспетое просветителями царство чистого разума (на самом деле — царство голого расчета). Каперна, с такой ненавистью описанная Грином в «Алых парусах», весьма напоминала Ольденбург Ясперса — город серых дождей и запотевших окон.
Грин был эсером, он хотел удержать деревню от обуржуазивания — и с горечью видел, что попытка не удается. Патриархальность и истовость, те самые, которые так ценил в дедовском хозяйстве Ясперс, уходили безвозвратно. Приходила мерзость пошлого всенародного прагматизма.
В «Алых парусах» есть собиратель песен, легенд и сказок Эгль; он показался Ассоль самым главным волшебником на свете. Этот Эгль так описал Ассоль деревню Каперну, откуда она была родом, где жила, но чувствовала себя на чужбине:
«Я был в той деревне, откуда ты… У вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен. А если рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых мужиках и солдатах, с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом…»[31]
Портрет пошлых, ненавистных капернцев дополняется у Грина описанием их любви:
«Капернцы обожали плотных, тяжелых женщин с масляной кожей толстых икр и могучих рук; здесь ухаживали, ляпая по спине ладонью и толкаясь, как на базаре. Тип этого чувства напоминал бесхитростную простоту рева»[32].
Представляется, что родной и такой чужой город Ольденбург казался К. Ясперсу таким же. А кто же был противопоставлен у А. С. Грина буржуазно — торгашеской Каперне? Ремесленники и аристократы, которых так любил К. Ясперс. Правда, они отступали под напором буржуа. Благородного Грэя мещане вытеснили в море. Ему пришлось стать капитаном, потому что рожденные ползать, но шустрые буржуа не оставили ему места на земле. Отец Ассоль, ремесленник Лонгрен, делал игрушки, напоминавшие о прекрасном романтическом прошлом, и разорился под напором машинной индустрии, массами производящей игрушки про отвратительное настоящее — «складные модели зданий и железнодорожных мостов; миниатюрные отчетливые автомобили, электрические наборы, аэропланы и двигатели. Все это пахло краской и школой… Выходило, что дети в играх только подражают теперь тому, что делают взрослые»[33].