Практичный сын банкира никогда ничего не делал впустую. Он сам собирался стать великим — в тот краткий срок, который ему отпустила жизнь. Именно для этого он изучал величие человеческое во всех областях, которые оказались доступными для него в университете. Сами эти области, как таковые, его не интересовали, интересовала только возможность стать великим, которую предоставляла (или не предоставляла) каждая из них. (Конечно же, право такой возможности не представляло, являя собой царство анонимной вселенской справедливости; последние авторские законы были в Древней Греции, а с возникновением римского права именно деиндивидуализация закона только и делала его правовым.)
Итак, К. Ясперс промчался галопом по всей доступной ему культуре, выясняя, в какой ее области можно быстрее всего достичь величия — чтоб запомниться. Именно этим объясняется, по всей видимости, тот факт, что он взял всего один (!) урок графологии у Л. Клагеса, поскольку интересовала его не столько сама графология, сколько графолог Клагес, впоследствии ставший одним из известнейших философов Германии:
«…Урок состоялся у него на квартире. Она представляла собой несколько едва убранных комнат, в которых, как мне показалось, я почувствовал дух необузданности. Я проникся им. В своем энтузиазме этот человек горел своим собственным светлым пламенем. Я ощутил страх перед чем‑то первобытным в нем и постарался держать дистанцию. Ведь я, несмотря на его необыкновенную любезность, почувствовал нечто великолепно — бездушное, что меня притягивало и отталкивало…»[72].
Спустя несколько лет Ясперс попытался подвигнуть Клагеса хабилитироваться, т. е. защитить работу на соискание звания доцента в Гейдельберге. Но тот отказался, поскольку предпочел сохранять абсолютную свободу. (С необузданностью, стало быть, Ясперс угадал — людей он умел понимать с юных лет.)
В остальном К. Ясперс продолжил уже освоенный им в предыдущем семестре полубогемный образ жизни: принимал участие в литературных вечерах, которые устраивала Хелене Бёлау, а также активно приобщался к искусству, посещая выставки. На изучении права, похоже, втихомолку уже был поставлен крест.
В конце августа того же, 1902 года, К. Ясперс по рекомендации Френкеля отправился поправлять здоровье в Швейцарию, в Верхний Энгадин. Там, на высоте 1811 метров, расположен климатический курорт Сильс Мария: покрытые лесом горы укрывают долину от ветров, в изобилии солнце и чистый горный воздух, альпийские виды успокаивают расстроенные нервы. Пребывание в этом благословенном месте всегда было показано больным хроническим воспалением легких, малокровием, атонией желудка и кишок. (Именно поэтому в Сильс Марию с 1879 года стал ездить Ф. Ницше, который называл это место «землей обетованной».)
Однако Ясперс вовсе не собирался вести там праздную жизнь курортника. Жизнь не оставляла ему на это времени. Он усердно штудировал И. Канта, а также психолога и философа Т. Липпса, а кроме того, занялся изучением естественных наук. Судьбой юноши занялись два профессора, приехавшие на курорт, физиолог Фона из Флоренции и историк искусства Корнелиус из Фрайбурга. Оба принялись уговаривать его стать медиком, в особенности физиолог, постоянно расписывавший жизнь врачей. Историк искусства посоветовал пойти в психиатры, чтобы, наконец, заняться изучением феномена «истерии среди университетских профессоров»[73].
Сохранилась шуточная фотография К. Ясперса с курортными наставниками. «В центре стоял я, во всю свою длинную тощую величину, а слева и справа от меня преклонили колени оба профессора. Каждый из них положил свою руку на раскрытую мной книгу и клялся в верности духу науки»[74].
Юноша сделал свой выбор. Первым медиком, поразившим его воображение, был Френкель. Т. Липпс и Л. Клагес воспринимались им как психологи, то есть почти что врачи. Фано и Корнелиус довершили дело. В Сильс Марии Карл Ясперс написал родителями «меморандум», в котором объявлялось, что он меняет жизненные планы:
«С месяц назад я решил для себя, что хочу оставить изучение права и заняться изучением медицины; если бы я обладал необыкновенно одаренным умом, то я начал бы прямо с изучения естественных наук и философии, чтобы встать на академическую стезю… Я бы сделал свою докторскую диссертацию по философии. Разумеется… я также обстоятельно штудировал бы и медицину как одну из основ, на которой могут строиться и психология, и философия… Но поскольку необходимое условие отсутствует, я буду поначалу изучать медицину… Мой план таков: после предписанного числа семестров — их будет одиннадцать или двенадцать — я сдам свой государственный экзамен. Если я тогда все еще буду верить, как верю сейчас, что у меня есть способности, я перейду к психиатрии и психологии; затем я, видимо, стану, прежде всего, врачом психиатрической лечебницы или ассистентом университетского профессора, который преподает психиатрию. Наконец, я, вероятно, изберу университетскую карьеру, по примеру Крепелина в Гейдерберге… Философия… благодаря медицине и естественным наукам, еще больше, вероятно, оживится во мне. Возможно, она, как я надеюсь, убережет меня от односторонности, которую обычно влечет за собой зазнайство естествоиспытателей. Она, возможно, вообще даст содержание моей жизни, и она тоже необходима, чтобы оградить от абсурдности естественнонаучного мышления… Липе говорит так: если человека вынуждают к тому, чтобы отвергнуть часть его предшествующей жизни и сделаться другим, это дается ему очень тяжело. Этого мнения… я не разделяю. Я пришел к такой точке моей жизни, в которой я порываю с предшествующим. Но я охвачен радостью от сознания правильности поступка»[75].
Есть несколько моментов, которые следует особо отметить в этом «меморандуме» (он остался неотправленным, но вскоре К. Ясперс изложил его содержание отцу в Ольденбурге лично).
Во — первых, медицина рассматривалась К. Ясперсом с самого начала как путь к философии, как промежуточная стадия в движении к ней. Это не принижает ни философию, ни медицину. Медицина мыслится Ясперсом как научная основа для философии. Такая постановка вопроса кажется странной только тем, кто не знаком с культурными традициями начала двадцатого века. Именно тогда в Германии рождается идея построить философскую антропологию строго на научной основе. Для этого надо начать с точных наук о человеке — и на основании их данных сформировать исходную «модель человека». Когда эта модель позволит ответить на вопрос, что такое человеческое здоровье и что такое болезнь, можно будет вывести из этих представлений знание обо всех человеческих достижениях — о политике и искусстве, о религии и культуре, о философии и науке, о технике и литературе.
В соответствии с этой программой, которую яснее всего сформулировал М. Шелер, действовала «философская антропология» в Германии (М. Шелер, Г. Плесснер, А. Гелен и др.). В соответствии с этой программой, в сущности, действовали в Австрии 3. Фрейд и его последователи. Эту же программу, как видим, собирался реализовать и К. Ясперс.
В — вторых, начинающий студент К. Ясперс по — прежнему — как и в гимназии — был не уверен в своих силах и талантах. Если бы он был уверен в них, он занялся бы философией сразу же. Но он боялся откровенных споров с «чистыми» философами, в которых многое определяется харизмой, несмотря на всю и всяческую логику. Против таких харизматичных оппонентов из разряда «чистых» философов он и собирается использовать дополнительное оружие — данные опытных наук о человеке. (Этот трюк активно используется в начале XX века, когда появляются подобные Ясперсу маргиналы, которых философы считают естествоиспытателями или врачами, а врачи и естествоиспытатели — философами; ни у кого не хватает смелости таких маргиналов опровергать.) К. Ясперс — по обыкновению своему — избирает вкрадчивый окольный путь к философии, потихоньку, через медицину, ступенька за ступенькой, зарабатывая все больший и больший авторитет в университете.