— Клод Оври, кутюрье. Не из первой десятки, но довольно известный.

— Тогда понятно. Зачем им лишние хлопоты?

— Что и говорить, деньгами таких не соблазнишь.

— Смотря какими деньгами, — уточнил Джонсон.

За стеклом автомобиля открылся сияющий простор площади Согласия. Карнакский обелиск с картушом фараона, подсвеченный прожекторами, возник нежданно и грозно, словно знамение.

Швейцар в цилиндре степенно приблизился к затормозившему «мерседесу».

Авентира пятая

Каир, Египет

Бирюзовый попугай влетел в кабинет, сел на лампу и затрещал, тряся головой. Пришлось отложить фотокопию папируса, присланного из Лондона, и заняться клеткой: подсыпать семян, сменить воду.

Бутрос Сориал по праву считался одним из наиболее выдающихся египтологов мира. Ему посчастливилось прочитать бесчисленное количество магических свитков и так называемых пирамидальных надписей, украшавших стены заупокойных храмов. Принадлежность к древнейшей христианской общине коптов ничуть не мешала ему восхищаться практической мудростью жрецов Осириса и Исиды. Иногда он ловил себя на мысли, что древние, всеми забытые боги вовсе не умерли, подобно греческому Пану, с приходом Христа, но лишь удалились в некие сумеречные пространства, доступные зову ищущих душ. Но кто искал их — прекрасных, волшебных, звероголовых, — увенчанных коронами Юга и Севера, защищенных знаками вечной жизни от бурных катаклизмов безумного века?

Археологи, методично просеивавшие пески пустыни? Грабители могил, поставляющие заморским коллекционерам бесценные памятники золотой зари человечества? Или такие книжные черви, как он сам, чья душа раздвоена, а мозг заворожен призраками, блуждающими среди исполинских лотосовых колонн?

Погружаясь в бездонную глубину коптских текстов, он жадно, с неизъяснимым наслаждением вслушивался в голос Гермеса Трисмегиста, звучащий в мозгу. В редкие минуты предельной концентрации мысли казалось, как откуда-то проецируется фосфорическая тень обнаженного по пояс жреца с головой птицы и уходит сквозь стену. Но еще до того, как возникало видение и таяли стены, открывая бесконечный, пронизанный лучами простор, Сориал сердцем угадывал приближение мудрого бога с тонким, книзу изогнутым клювом ибиса, книгой судеб и писчей тростинкой в руках. Да, это был он, бог превращений и таинств, великий Тот, покровитель писцов и ученых. Откуда являлся он, повинуясь тайному зову души? Из мрачных подземелий дуата[26]? Из зала Двух Истин, где, стоя рядом с Анубисом — взвешизателем сердец, записывал грехи и благие деяния душ на последнем суде? Было ли то болезнью, вызванной чрезмерным напряжением мозга и неизбежными гормональными изменениями стареющего тела? Сориал не доискивался причины, чураясь психиатров, словно бродячих псов, расплодившихся на каирском кладбище, в этом городе мертвых двадцатого века, где ютились в чужих гробницах бездомные парии.

Отец восьми детей и дед четырнадцати внуков, Сориал прожил долгую и счастливую жизнь. Те внутренние перемены, что дали знать о себе на астральном рубеже Водолея, он воспринял как дар свыше, о котором нельзя рассказать никому, ибо недалек час, когда сама собой разрешится последняя тайна. Гностик и монофисит, он был добрым отцом и мужем и, хотя редко посещал церковь, щедро жертвовал на благотворительные нужды прихода. Профессорское жалование и должность консультанта музея позволяли ему жить, если не на широкую ногу, то вполне достойно и даже оказывать помощь различным организациям, включая общество защиты китов. Кто бы ни встретил его — святой ли Петр с ключами, или Осирис со знаками фараоновой власти — у него найдутся слова оправдания:

«Слава тебе, владыка правды! Я пришел к тебе… Я не творил неправды… не творил зла… не делал того, что мерзость перед богами», как гласит 125 глава «Книги Мертвых».

Письмо из Лондона, в котором ему предлагали принять участие в исследовании нетронутой гробокопателями гробницы фараона XXI династии, воспринял с энтузиазмом. Представился случай вновь побывать в Луксоре и Карнаке, столь щедро одаривших его счастьем открытий. Один только бог знает, какие тайны хранит подземная усыпальница! Конечно, работать в Долине Царей нелегко. Даже в молодые годы раскаленная каменная пустыня, кишащая змеями и скорпионами, — не подарок. Да и времена наступили лихие. В борьбе с террором власти продемонстрировали полнейшую беспомощность. Кого обрадует перспектива заполучить пулю или взорваться на мине, подложенной мусульманским фанатиком? Изуверы из Тегерана и этот кошмарный Каддафи мехами ненависти раздувают пламя войны и льют и льют в него масло своих нефтедолларов.

И все же Сориал склонялся принять заманчивое предложение. Мгновенная смерть на стократ священной земле, где в окружении магических символов пробуждаются бессмертные тени, не показалась такой уж страшной в сравнении с перспективой мучительной агонии на больничной койке. Никто ведь не застрахован от подобного конца. Еще хуже превратиться, разрывая сердца рыдающих родственников, в орущее мясо. Нужно особое везение, чтобы мирно уснуть в собственной постели. Но будет ли явлена такая милость?

Фотокопия, доставленная электронной почтой, поступила от того же лондонского адресата. Это был неизвестный математический папирус, в котором, насколько можно судить, были изложены правила измерения углов. Все бы ничего, но в вычислениях обнаружилась непонятная заковыка астрономического характера.

Лучшим знатоком жреческой математики считался русский профессор Коростовцев, но он умер несколько лет назад, и Сориал не знал, к кому обратиться за советом.

Загадочный папирус, в котором присутствовали иероглифы часов Дуата — времени безвременья, заставил профессора отбросить последние сомнения.

В ответном письме Сориал дал понять, что предложение его заинтересовало, но окончательное решение он сможет принять лишь при личной встрече, ибо существуют проблемы, которые следует всесторонне обсудить. Не прошло и нескольких дней, как в его университетском кабинете требовательно заклекотал телефон.

Звонили, однако, не из Лондона, а из Парижа. Дама отрекомендовалась доктором Милдред Крисст. Она сообщила дату прибытия и попросила о встрече. Предложив на ее выбор: музей или университет, он назвал присутственные часы.

— Боюсь, профессор, наш разговор может несколько затянуться, — ее определенно не устраивало ни то, ни другое место. — Я бы предпочла неофициальную обстановку, где нам никто не помешает.

Сориал понял ее с полуслова. Беседа о таком предмете, как захоронение и, тем более, хранящиеся в нем ценности, не для посторонних ушей. Разграбят подчистую, да еще и пристрелят.

— В неофициальной обстановке, но с официальными полномочиями? — уточнил он на всякий случай.

— Безусловно! В полном соответствии с египетскими законами.

Он назначил ей встречу у себя дома, на Абиталь эль Тахрир, возле отеля «Рамсес».

Доктор Крисст оказалась миловидной шатенкой средних лет, весьма подкованной в археологических тонкостях, что выяснилось с первых минут разговора. Не скрывая восхищения фаюмскими портретами, украшавшими стены кабинета, она так и прилипла к застекленным шкафам, где хранились всевозможные мелочи, столь дорогие сердцу каждого египтолога: деревянные и глиняные ушебти, каменные канопы и всевозможные скарабеи из синего фаянса, аметиста и серпентина. Особый интерес у нее вызвала богиня Бастет — длинноногая диабазовая кошка, добытая на раскопках мемфисского храма, и черная бронзовая Исида, кормящая грудью младенца Гора, привезенная из Ливийской пустыни.

— Истинная мадонна! — вздыхала толстушка Милдред, подслеповато щурясь из-под многодиоптрийных линз. — Александрия?.. Скорее всего время царствования Птолемея и Арсинои.

Ее терминология была безупречна, а датировка более-менее верна. Во всяком случае, в пределах относительной точности. Сердце старого профессора окончательно размякло, когда коллега из прославленного археологического общества Великобритании попала в десятку, определив происхождение ибиса из алебастра и позеленевшей бронзы. Благоговейные восклицания в честь всеведущего Тота пришлись как нельзя более кстати: «Не ибис Тота, но сам Тот в образе священной птицы! Психопомп — водитель душ!»