— Не приказываю, прошу. Вы — золото, мисс Лакшми. Значит я посылаю вам факс, а вы направьте его по соответствующим каналам.
— Будет сделано, мистер Джонсон.
— И, пожалуйста, дайте знать, как пройдет мое сообщение.
Послав меморандум, Джонсон набрал номер гасиенды Хосе де Торреса. До сих пор он мог относительно свободно располагать своим временем, но кто знает, чем обернется восхождение на Олимп. Чем выше, тем весомее долларовый эквивалент секунд, а, следовательно, меньше свободы. Небесная механика и фокусы Патанджали были не в его власти. Будь, что будет. Но кое-какие мины замедленного действия он еще мог обезвредить. Пока развязаны руки.
— Я высылаю за вами вертолет с охраной, — сказал Хейджберну. — В Мериде получите места на ближайший рейс. Я позабочусь. Будете сопровождать Борцова, Брюс. Жаль, что не смог переговорить с ним лично.
— Его трудно застать на месте, мистер Джонсон. Вчера вообще всю ночь провел в пирамиде. Что-нибудь передать или вы еще позвоните?
— Если получится… На всякий случай предупредите, что мы вылетаем в Париж. Он поймет.
«Храм чисел» на реке Ящерицы,
Штат Чиапас, Мексика
Змей, облаченный в зеленые перья птицы, распахнул необъятную пасть и дохнул смрадом в мое лицо. И налились огнем глаза Змея, и были они, как угли отполыхавшего костра. Острые, загнутые внутрь зубы истекали тягучими нитями яда, и гнилостный ветер выдували ноздри его.
Ослепленный, оцепеневший от ужаса, я нырнул в змеиное чрево и полетел, как электрон в ускорителе, набавляя скорость на каждом витке. Словно воды подземной реки, несла меня магнитная сила все дальше во мрак, обездвиженного, как труп, неподвластного тяготенью. Я не видел признаков света, которого ждал, и не видно было конца стремительному полету. Замершее сердце подсказывало, что так будет всегда, ибо время умерло в чреве гада Но там, где царит безвременье, нет ни «после», ни «до». Миг, которого тоже нет, выливается в вечность, а вечность умещается в квантовый миг. Вновь и вновь я переживал прошлую жизнь, рождался и умирал, чтобы опять появиться на свет, забыв, что так уже было со мной. Нет времени — нет и счета. Не дано знать, на каком круге (от — оо до + оо) я был исторгнут через черную дыру клоаки и оказался в горном ущелье, где плыл холодный туман.
Так начался путь по тропам над пропастью, по ледяным хребтам, по барханам поющих о смерти песков и рекам, цветущим, как райский сад. Слепящие радугой водопады обрушивали меня в лабиринты пещер. Между морем и мной вставала мангрова. След наливался болотным гноем и воздушные корни хватали, как волчий капкан. Но я слышал крики чаек и полз, цепляясь за осклизлые стволы, обросшие острыми, как бритва, ракушками. Пиявки, дождем опадая с ветвей, высосали мою кровь до последней капли, но я прошел сквозь джунгли. Волосы вспыхнули на голове и обгорели ресницы, когда я перебегал через огненные потоки по ноздреватым коркам лавы, как по льдинам в ледоход.
Что-то такое уже было в той жизни. Изведав полной мерой все, к чему стремился когда-то, я обречен был на повторенье сверх меры, возненавидев тщету желаний.
Крутые ступени увлекли меня в подземелье.
«Так вот какие они, врата преисподней», — помыслил я, но вместо каменных сводов увидел небо с незнакомым рисунком созвездий и обращенный долу серп умиравшей Луны, и горы мертвых тел, нагих, изможденных, увидел я, и бескрайнее поле за ними, покрытое пеплом, и рвы, забитые щебнем из обгоревших костей. Кровь и зеленый жир сочились сквозь землю, сливаясь в ручьи. Кочаны капусты поспевали на грядках, образцово расчерченных вдоль рвов, а по берегам ручьев, на стеблях из колючей проволоки наливались пунцовым соком томаты, и медная зелень глянцем лежала на огурцах.
Великан с головой орла встал у меня на пути, неподвижный, как пугало, громоздкий и омерзительный, как одетый в человечью плоть динозавр. Его удд выглядывал из-под раскинувшей крылья летучей мыши, вцепившейся в рыжую паклю паха, личинки проели бугры его атлетических мышц.
— Ты заплутал на чужих дорогах, — услышал я голос с нездешних небес. — Здесь прошлое сливается с грядущим, и нет дальше ходу.
И я увидел, как вращаются горизонты и меняются декорации, и ночь без звезд и серебряного серпа вновь объяла меня. Лишь где-то далеко впереди слабо фосфоресцировало треугольное отверстие, напомнившее что-то о прошлой жизни: пирамиду, лестницу, замурованный склеп.
— Не кара, но испытание, — оповестил голос. — Не воздаяние, но осознание. Иди, если искал высшую справедливость. Там нет ни ненависти, ни любви.
В мерцающей дымке отверстой двери обрисовался скелет с обезьяньим хвостом. Перьями птицы кетцаль колыхались у него на черепе полосатые змеи. Мухи ползали по лезвию кремниевого ножа, намертво зажатого в белых, как фарфоровые изоляторы, фалангах. Живые глаза ягуара золотыми монетами горели на завитке его жезла. Ужасный видом, он не внушал ни страха, ни отвращения.
— Кто ты, — спросил я, — призрак или демон?
— Я Первая смерть — Владыка Шибальбы. Назови свое имя, прежде чем войдешь в «Дом мрака».
Я назвал.
— Нет, — вперились в меня пустые глазницы и змеи нацелили копьевидные головы на меня. — Это имя уже не принадлежит тебе. Оно умерло вместе с телом. Скажи мне имя твоей души.
— Я не знаю его, Владыка Шибальбы.
— Разве тебе не дали тайного имени? — весело осклабился череп. — И ты осмелился безымянным пуститься в последний путь? Не смеши меня, человек. Когда смеются боги Шибальбы, дрожит земная кора.
И тут я вспомнил, что у меня есть тайное имя, и достал синий паспорт с серебряным американским орлом, и предъявил его Первой смерти.
— Знак орла не дает пропуска, — сказал он, взглянув на герб, и щелкнул зубами, а змеи негодующе зашипели, потянувшись ко мне. — Нужен знак ягуара. У тебя нет такого знака, а имя ты выдумал сам, и оно недействительно.
— Да, выдумал, но мне его дали при переходе в новую жизнь, — попытался я возразить, отметив, что Владыка Шибальбы даже не заглянул в паспорт. — Оно не хуже других.
— Злостный обманщик! Сочинив себе тайное имя, ты хитроумно использовал прежнее, но оно мертво, как и твое тело.
— Пока хоть один человек держит в руках мою книгу, его нельзя считать мертвым, и это все, что я могу сказать в свою защиту. Поступай, как знаешь, Первая смерть, но мне некуда больше идти.
— Ты прав, — он уставился черными дырами в мою грудь. — Я вижу, что есть на земле глупец, который читает твою книгу. Плоха она или хороша, не имеет значения. Сам факт, что слово пережило мясо, служит достаточным основанием. Войди в «Дом мрака».
Я оказался внутри пирамиды, на скрещении коридоров, ведущих неизвестно куда. Что-то подсказывало мне: нужно идти на запад, но я не знал направления. Пока стоял, пытаясь вспомнить, на какую сторону света смотрит треугольный проем, меня обступили жители преисподней: кролик с топором в лапах, крыса с огнивом на хвосте, кузнечик в пончо и улитка с веретенцами вместо рожек. Все звери были ростом с ребенка, который только начал ходить, и суетились, как дети.
— Возьми это, — сказал кролик и вручил лучину из смолистой сосны.
— И это, — дал припрятанную под пончо сигару кузнечик.
— Добудь огонь, — вильнув хвостом, засунула в мой карман свое огниво крыса.
— Чтоб не сбиться с пути, — пропищала улитка, неуклюже ворочая огромной раковиной, и принялась сматывать шерстяные нитки с живых веретен.
— Спасибо тебе, Ариадна, — я поклонился улитке, — спасибо вам, милые звери. Что мне делать с вашим добром?
— Зажги лучину, закури сигару и смело иди вперед, — сказали они хором. — Но помни: на заре завтрашнего дня все должно быть в целости и сохранности.
Кролик сиганул в левый проход, крыса шмыгнула в правый, кузнечик ускакал прямо вперед, а улитка медленно поползла в обратную сторону. Твердо зная, что путь назад мне заказан, я призадумался, как быть. Прежняя память подсказывала, что оказавшись у истоков волшебной сказки, нужно подчиняться ее законам, а значит — перехитрить богов. Я включил фонарик, который всегда брал в путешествия, привязал к камню шерстяную нить и решил пойти вслед за кузнечиком, то есть вперед. Поймав по пути светлячка, насадил его на кончик сигары и, пригнув голову, протиснулся в штольню, обшарив стены бледным лучом. Как не слабы были батарейки, их хватило до утра. Выбравшись из «Дома мрака», я смог предъявить неистраченные припасы: лучину и скрученные жгутом табачные листья.