Разрывать тарбаганьи норы здесь не запрещают — рой себе сколько угодно, была бы только охота: тарбаганов пропасть всюду, всем хватит, да и детям будет, тогда как в большей части швейцарских кантонов разрывать сурочьи норы запрещено законом, там этого нельзя, хотя бы и была охота поживиться жирными сурками, там и альпийские охотники бьют только старых сурков, а молодых оставляют на приплод, словом, там рассуждают иначе, да им и нельзя поступать по-сибирски.

Здешние промышленники для более легкой охоты за тарбаганами, особенно при карауле около нор, надевают на себя нарочно тарбаганьи ергачи и такие же шапочки шерстью кверху, потому что они, притаившись в таком костюме за норами, скорее обманывают их хитрых хозяев, чем в каком-либо другом. Но эта-то мера и была причиною несколько раз неумышленной смерти многих промышленников: стрелки, отправившись на охоту, даже зная друг о друге, расходились по холмистой местности так, что теряли один другого из глаз. Кто-либо из них ложился около норы караулить, но, долго не дождавшись хитрого животного, пригретый солнцем, засыпал, другой же по слепому случаю, совершенно не зная о присутствии тут товарища, издали заметя что-то похожее на тарбагана, как бы лежащего около кустика или камня, пускался его скрадывать и, конечно, без затруднения подходя в меру, с одного меткого выстрела убивал притаившегося охотника. На моей памяти вот уже три таких случая, когда подобным же образом отец убил своего сына вместо тарбагана, потом сын убил своего отца и третий, когда тунгус застрелил пограничного казака, совершенно не зная, что тот отправился караулить тарбаган. Говорят, что подобного рода охота, и именно в таком костюме, и здесь запрещена правительством, но ни строгости закона, ни страшные случаи не могут вывести такой охоты, и, как известно, она, к сожалению существует и доныне.

Про тарбагана между здешними туземцами ходит преинтересная легенда, которую, впрочем, я слышал от русских промышленников. Не ручаюсь за то, в таком ли смысле она передается туземцами, а передам читателю, что слышал от русских. Легенда говорит, что будто бы тарбаган был прежде богатый тунгус и такой стрелок из винтовки, какому не было и подобных. Однажды этот тунгус на какой-то богатой свадьбе сильно подкутил и расхвастался про свое уменье владеть винтовкой и стрелять без промаха, говоря, что он, обладая таким искусством, никого и ничего не боится. Присутствовавший тут бог заметил тунгусу, чтобы он не кичился и умерил свои восторги, что есть существо, которого он должен бояться и перед которым он ничем не должен хвастать. Но тунгус не внимал и крупно поспорил с богом. Тогда бог, осердившись, приказал тунгусу выстрелить из винтовки в летящую ласточку. Тунгус не испугался; надеясь на свою ловкость, он быстро схватил винтовку, бросил на сошки, сождал реющую ласточку, выстрелил и попал пулею ей по хвосту, выбив средние хвостовые перья, так что хвост у ласточки сделался вилкой. Бог осердился сильнее прежнего, закричал на тунгуса и наказал его так: он сказал ему: «Будь же ты тарбаганом, живи только летом, зимою спи, не наслаждайся жизнью и не пей воды». А ласточке повелел быть с выстриженным хвостом, за то что она не сумела увернуться от тунгусской пули. Вот почему, заключают рассказчики, тарбаган живет только летом, зимою спит, а ласточка с раздвоенным хвостом и вот почему тарбаган так хитер, как истый сибирский туземец!..

10. ЗАЯЦ

В Забайкалье различают две породы зайцев, которые и носят различные названия, большею частию туземные. Сибиряки, не говоря уже о тунгусах, братских и орочонах составляющих здешних инородцев, редко называют их общим названием, то есть зайцами, — нет, они зовут их обыкновенно ушканами. В некоторых частях Забайкалья простолюдины не поймут вас, если зайца будете называть зайцем, а назовите его ушканом — дело другое, затмение сибиряка уничтожится, и он рад поделиться с вами на досуге различными бывальщинами, случавшимися с ним или с кем-либо из товарищей относительно этого зверька. Разбирая в строгом смысле, ушканом здесь зовут зайца-беляка, который так общеизвестен в классе русских охотников и справедливо получил свое название по совершенно белой, как снег, шкурке в зимнее время. Русаки здесь попадаются очень редко, и народ не знает слова русак, равно, как и тумак.

В Забайкалье есть особая порода зайцев, которых здесь называют туземно тдлуями, перековеркав настоящее инородное слово ту-ула (название тунгусское). Что означают слова ушкан и ту-ула — не знаю, тогда как слова беляк, русак и, пожалуй, тумак так призвучались в ушах каждого русского охотника и так общепонятны, что пояснения излишни. Разве тумак заставит иного призадуматься и, пожалуй, не скоро дознаться, что слово это означает помесь, потому что тумаки произошли от скрещивания беляков с русаками^{47}.

По-моему, толуи по образу жизни и месту жительства, наконец, по наружному виду чрезвычайно сходны с тумаками. Беляков здесь очень много, но русаков чрезвычайно мало, а толуев только в степных местах весьма достаточно. Известно, что русак одного возраста с беляком несравненно больше его и тумака; здешние же толуи гораздо меньше беляков.

Выражаясь по-сибирски — ушкан, или заяц-беляк, как и везде, живет преимущественно в лесах, в лесных колках, на падях, поросших кустарником, по-нашему ерником, по отклонам гор и оврагам с мелким лесом и кустами, даже на самых хребтах, в тайге в непроходимой чаще, в трущобе. Толуй же держится только в степных местах Забайкалья или таких, которые составляют переход от лесистых мест к степным и принимают более или менее характер последних. Редко встречаются места, где водятся и беляки и толуи. Последние живут обыкновенно по открытым широким логам, покрытым высокой травой и поросшим небольшими степными кустарниками, ерником и тальником, по оголенным отрогам хребтов и отдельным голым сопкам южной части Забайкалья, в небольших овражках и буераках. Он не боится поселяться около самых селений и часто посещает даже огороды и хлебные гумна. Беляк как бы боится приближаться к человеку и живет в лесу, в тайге, как бы прячась от солнечных лучей, а толуй, напротив, как бы любит крики петухов, слушает собачий лай, привык к пасущемуся скоту и с наслаждением лежит под лучами даурского солнышка.

Ушкан и толуй отнюдь не хищные и не плотоядные звери. Они питаются преимущественно растительностию, едят траву, зимою ветошь, грызут ерничные и таловые прутики, едят осиновую корку, а поселившись около селений, любят молодые всходы овса и зерновой хлеб. Тот и другой страшные трусы, недаром говорит пословица: труслив, как заяц. Здесь относительно трусости этого зверька в народе существует презабавная легенда. Вот она.

«Ушкан, испуганный неожиданным взлетом каменного рябчика (серой куропатки), думал: «Что я за зверь, когда испугался птицы, которая гораздо меньше меня и не может принести мне никакого вреда? Что и жить на свете такому трусу, как я? Боюсь всегда и всего, нахожусь постоянно в тревожном состоянии, покоен никогда не бываю; упавший лист с дерева и тот меня пугает. Все твари смеются над моей трусостью; прыгнувшая в болоте лягушка, уже последнее создание в мире, и та наводит на меня страх. Что и жить в таком случае? Пойду лучше и утоплюсь в речке, чтобы рода моего не существовало на белом свете!» Порешив таким образом свою судьбу, заяц отправился топиться к ручейку, но подбежав к берегу, уже совсем готовый броситься и захлебнуться хрустальной струйкой ручейка, вдруг увидал, что овца, пьющая воду, испугалась неожиданного его присутствия и бросилась от берега. Тогда заяц, сев на корточки, удивился и увидал, что есть создание, которое боится и его; он ободрился, не стал топиться и самодовольно отправился на свое логово — доживать свои красные дни до предела божьего». Рассказы этой легенды в подобном повествовании я не раз слышал от здешних малоразговорчивых промышленников.

Да и как не быть трусливым зайцу, когда все хищные звери и птицы, не говоря уже о главном его враге — человеке, пользуются вкусным заячьим мясом! Волки и лисицы истребляют зайцев в огромном количестве, когда они еще молоды и не имеют диковинной быстроты заячьего бега. Даже горностай и, еще удивительнее, ласки давят этих несчастных; орлы, беркуты, совы и даже вороны обижают их. Рассказывают, будто бы большие совы ночью, притаившись где-либо за кустом около заячьей тропы, дожидаются их по нескольку часов сряду, и лишь только заяц побежит мимо засады, как сова, держась одной лапой за куст, другой вкогтится в спину зайца и, остановив беднягу, тотчас действует своим клювом. Я не раз слышал от здешних промышленников, что некоторым из них случалось добывать зайцев с иссохшей лапкой совы на спине, почему можно предположить, что сове не всегда удается пользоваться заячьим мясом, а приходится иногда и самой поплатиться лапкой, а быть может, и жизнию. Вероятно, сова, схватив таким образом матерого зайца, а тем более на бегу, не в силах удержать его, отчего и бывают такие случаи, что заяц, вырываясь из острых когтей и бросаясь во все стороны, кончает тем, что, собравшись с последними силами, до смерти перепуганный нападением, бросается вдруг со всех ног и убегает с лапкой совы, которая, в свою очередь, стараясь удержать добычу, прибегает к последним усилиям, а видя оплошность со своей стороны, второпях не в состоянии скоро вытащить своих глубоко запущенных когтей и крепко держась за куст, чтоб не быть увлеченной отбивающимся зайцем, уступает силе и лишается лапки. Дворовые собаки нередко одни отправляются на охоту за зайцами, и случается, что пользуются свежинкой.