Известная Кэмпиону история пальто гласила, что сей наряд неоднократно закладывался. Дядюшку Хьюберта отличала небрежность в денежных вопросах, так что мисс Уорбертон, приятная пожилая девица, обитавшая в одном из приходских домиков и полностью посвятившая свою жизнь делам церкви, по смерти жены настоятеля взяла на себя все заботы о его домашнем бюджете. Раз в неделю она выдавала ему деньги на карманные расходы, помещая их в латунную коробочку на каминной полке в его кабинете. Мисс Уорбертон была тверда как алмаз. И если каноник успевал все истратить в начале недели, то оставался без единого пенни до самого выплатного дня.
Стесненные в средствах прихожане из небогатых окрестных улочек знали об этом ничуть не хуже его самого, и по возможности старались под конец недели не докучать старому священнику своими просьбами. Но уж если, как это иногда случается, возникала некая срочная и жизненно важная надобность, всегда имелся в запасе дополнительный выход. В таких случаях пальто отца настоятеля торжественно переносилось средь бела дня через соборную площадь, переброшенное через руку самого должника, в маленькую закладную лавочку на углу, и старый мистер Герц платил за него сорок три шиллинга и шесть пенсов. Таких денег оно, разумеется, не стоило, и ворчун-еврей ни разу не утерпел, чтобы об этом не напомнить. Так что все представление являлось одновременно и епитимьей, и благотворительностью. Правда, надо сказать, лишь самые старые и уважаемые прихожане удостаивались подобного, да и то лишь в исключительных случаях, но тем не менее в определенных кругах выражение «пальто каноника» служило расхожим обозначением предела платежеспособности.
Эйврил, нужно отдать ему должное, вполне ведал, что творил. Иллюзий он не питал и обладал, при всей своей чудаковатости, способностью к внезапным мощным проблескам здравого смысла. Почти всегда ему приходилось выкупать заклад самому. Он не считал сие особой заслугой и не умилялся сам себе, а напротив, был скромен и радовался, что может помочь неимущим и что ему доверяются в тяжелую минуту.
Более того, подобно многим истым христианам, он по-настоящему ощущал радость и душевный покой, лишь отдав все, что имел, как игрок при распасовке мяча. Взамен он обретал особую свободу от материального. Всю жизнь он словно бы шел по воде яко по суху. Ограничивая себя в мелочах, он получал взамен заботу мисс Уорбертон. Весьма выгодный обмен!
Он уверенно шагал по направлению к Крамб-стрит бесчисленными проходными дворами, а племянник и Чарли Люк доверчиво следовали за ним, держась за руки. К цели они вышли как-то вдруг: последний рывок сквозь непроглядный мрак каких то конюшен — и вот они уже на самой середине длинной и сумрачной улицы, откуда рукой подать до полицейского участка. Там каноник остановился, обернувшись к своим спутникам:
— Так где же этот бедняга?
— Проезд Памп, — поспешно ответил Люк, — отсюда прямо, а потом направо, сразу после «Перьев».
Лишь теперь в этих глухих дебрях колонн и фасадов инспектор узнал свои владения и уже по-хозяйски поспешно повел спутников темным переулком мимо зашторенных витрин магазинов. То была не лучшая ночь для прогулок. Прохожих им почти не встретилось, если не считать недогулявшей компании, околачивавшейся у неосвещенной арки близ пивной «Четыре пера», заведения из самых непритязательных. Оно искоса выглядывало из тумана с залихватской небрежностью кое-как намалеванной вывески и криво положенной черепицы, в то время как из окон сквозь стеклянные ромбики, окантованные латунной решеткой, причудливо преломлявшиеся лица завсегдатаев пялились на улицу.
Пробираясь сквозь кучку выпивох, они заметили блеснувший в глубине проезда серебристый лучик, и подоспевший констебль отдал Люку честь.
— Это случилось в том конце, у выхода на Бурн-авеню. Вам не обойтись без фонарика. Там вообще ничего не видно.
Люк к тому времени свой фонарик уже включил. Он был обвязан желтым шелковым носком, чтобы свет меньше рассеивался в тумане, но даже с таким усовершенствованием идти вперед казалось непросто.
Истертая за столетия брусчатка со сточной канавой посредине приобрела вид желоба, а справа и слева стены домов наклонялись друг к другу, словно темные утесы.
— Вот уж где помирать паршиво, — бросил инспектор с омерзением.
— И жить тоже, — мягко заметил мистер Кэмпион. Он уже миновал стену дома и подошел к покосившемуся деревянному забору, который бы и для иного — сассекского захолустья показался бы слишком деревенским. За забором виднелся оранжевый квадрат освещенного окна.
— Задний двор дома тридцать семь по Гроув-роуд, где адвокатская контора, — бросил через плечо Люк. — Последняя достопримечательность в этом роде (руки прочь от наших достопримечательностей!). Да тут их целая улица была, но все уже перестроены. А в этом живет адвокатский сторож. Летом тут даже ничего. Клумбы с ноготками. У старика-сторожа, правда, с головкой не все в порядке. Каждую пятницу приходит к нам на что-нибудь жаловаться. Интересно, не слышал ли он чего нынче вечером. Осторожно, сейчас начнется спуск. Ага!
Луч фонарика метнулся чуть в сторону, и следуя в том же направлении, они вышли к месту происшествия. Перед ними предстало драматическое зрелище. Какой-то находчивый полисмен раздобыл старинную калильную лампу, пожалуй, единственное, что может помочь в тумане, и сейчас, как живой плюмаж, она шипела и плевалась огнем над головами стоящих во тьме мужчин. Мощный дымный хвост, смешиваясь с туманом, придавал картине своеобразный, какой-то рембрандтовский колорит.
— Шеф? — глухо донесся до них бодрый голос сержанта Пайкота, и одновременно его коренастая фигура выступила из сплошного мрака.
— Здорово, Джордж, — ответил Люк своим обычным свирепо-веселым голосом. — Удалось что-нибудь?
— Вполне достаточно, сэр. Отошли бы вы, что ли, в сторону, тут и так не повернешься. Врач уже прибыл!
О последнем, впрочем, Люк догадался и сам, узнав эту не слишком любезную манеру выражаться.
Пришедшие осторожно шагнули вперед сквозь расступившееся перед ними небольшое скопление людей.
Между двух соседних домов, чьи стены сходились под острым углом, оставалась щель около фута шириной и глубиной в восемнадцать дюймов, туда-то и было втиснуто тело мертвого Шмотки — несчастный как бы сидел, вытянув вперед ноги и опустив голову на грудь. Поражало, что человек может занимать так мало места — ни дать ни взять сверток ненужного хлама. Он сидел, и темно-алая клякса расползалась как нагрудник, по его спортивной куртке. Это алое стекало по его пальцам на камни мостовой. В круге черных силуэтов, сомкнувшихся над ним, он казался слишком маленьким и ничтожным, чтобы вызвать хотя бы ужас.
Люк присел на корточки, констебль поднес калильную лампу чуть поближе, а Пайкот наклонился к шефу:
— Один из наших людей обнаружил его в шесть сорок вечера, только тело, видно. К тому времени пролежало тут не меньше часа, — негромко произнес сержант, фонарик Люка осветил его грубоватые черты. — Этим проездом пользуются редко, а если кто и пробегал тут мимо, то навряд ли смог бы его заметить.
— А, заметив, остановиться и полюбоваться. Этакий цветочек у обочины, — пробормотал Люк, подымаясь, чтобы пропустить мистера Кэмпиона. — Во сколько он вышел от нас, сержант? Если поточнее?
— В шестом часу. Точно не скажу, сэр. Я думал, вы сами засекли время. Я сюда прибыл, разумеется, как только нам сообщили. Мы вызвали фотографа и произвели съемку. А это врач, сэр!
Последнее сообщение явно оказалось избыточным. Уже какое-то время из-под локтя старшего инспектора доносилось нудное ворчание. Наконец Люк обратился в темноту не без любезности.
— А забавно, что мы вам все время портим обед, доктор. Между прочим, я привел с собой и священника. Вот он, у меня за спиной. Уж вы не взыщите, — а может, вам будет интересно.
Ворчание прекратилось, и хорошо поставленный голос ядовито отвечал:
— Как предусмотрительно с вашей стороны, инспектор, проявить такую трогательную заботу о моей душе! Вот только боюсь, что на вашей я уже крест поставил — жду вас тут битых полтора часа, хотя любой осмотр в таких условиях абсолютно бесполезен. Если вы его заберете, то я сделаю вскрытие завтра к девяти.