Гитлер утверждал преимущество арийцев над другими народами и навеки опозорил Германию, Сталин добивался всемирного торжества коммунизма, он разорил Россию, уничтожил цвет народа, подорвал его жизненные силы и изуродовал мечту о коммунизме.

Как причудливо совпадают, перекрещиваются жизни гениев, оказывается, жизни злодеев так же. Как одновременно во всем мире наступает пауза. Например, сейчас нигде никого, к кому прислушивался бы мир.

В КПСС — Коммунистической партии Советского Союза, чудовищно огромной, больше двадцати миллионов, на самом деле с годами появилось отличие — коммунисты и члены партии. Последних становилось все больше, в партию вступали для карьеры, для преимуществ — получить квартиру, поехать за границу, всякого рода льготы. Были и коммунисты, те, что верили в создание власти справедливого свободного общества.

Я принес на помойку мусор. У контейнера стояли два мешка. Возле них валялись книги. Я заглянул в мешки. Они были набиты книгами. Новенькими и старыми. Там было собрание сочинений Гладкова. В синих переплетах — Новиков-Прибои. Страницы слиплись. Попробовал листать. Видно было, что книгу никогда не читали. Так они простояли десятки лет. Кажется, этот писатель писал что-то морское. У Гладкова я читал роман «Цемент». Наверно, про строителей. Или завод? Когда-то известный автор.

Мужик из соседнего дома швырнул свой мусор в зеленую пасть контейнера.

— Книги стали выбрасывать. Новенькие, — сказал он.

Мы разговорились. Он тоже потихоньку избавлялся от книг. Зачем они? У него есть интернет, вполне заменяет, даже словари. Букинисты старье не покупают. Да и где они, букинисты, в нашем районе? Я не мог ему подсказать. Действительно, букинистов не стало. Личные библиотеки исчезают. Какой смысл приобретать, собирать редкости, если редкость перестала быть редкостью. Любую редкость можно скачать за несколько минут. В цвете, с картинками. Любое собрание сочинений умещается в крохотном чипе. У меня три полки занимает энциклопедия Брокгауза и Ефрона, 80 томов. Интернет ее обесценил. Не надо больше ставить лестницу, лезть к полкам, искать том, искать там слово, отщелкал несколько кнопок — и через три секунды экран моего компьютера заполнен.

Книги тихо покидают нашу жизнь. Освобождают книжные шкафы. В квартирах, в библиотеках. А Министерство культуры вообще обрадовалось. Министерство, очевидно, вполне устраивает блестящая идея — стоит постепенно закрывать библиотеки в поселках, малых городах. Сразу как гора с плеч, сколько жалоб на низкие зарплаты, на бедность, на скудное пополнение новой литературой. Уговорили. И началось избавление. Пошло успешно, никакое другое решение так гладко не выполнялось. Культура в России была подвижницей только при царе.

Будем делать все, чтобы целки были сыты, а волки целы.

Чтобы писать на заборе, хороший почерк не нужен.

Не все, что написано на заборе, находится за забором.

Как сказал мне Володя Смирнов про одного олигарха: «Гроб карманов не имеет».

Самое летучее у нас министерство — это Министерство культуры. Все время там сменяются министры. Сколько их было — не вспомнить. Разве что Фурцеву. Интересно, почему она помнится? Ответа у меня нет. Но знаю про один эпизод, который кое-что проясняет. Фурцева как-то поехала на ВАЗ и заказала партию автобусов. Для артистов. Заявила: «Хватит им трястись в грузовиках». Речь шла о гастрольных поездках в регионы. Автобусы обеспечили нормальные человеческие условия для театральных коллективов.

Она понимала, что культурой нужно не руководить, культуре надо помогать. Заботиться о ней, а не указывать.

«Дорогой Даниил Александрович, вот Вам одна миниатюра:

Поликлиника. Пришли с сыном оформлять медкарту для детского сада.

В числе прочих числится врач-психоневролог. Заходим в кабинет.

Здороваемся, отдаем доктору направление. Тот начинает было задавать ребенку какие-то вопросы.

Резко, без стука открывается входная дверь. Заваливается уборщица (а-ля Баба-Яга) с ведром и шваброй и заявляет доктору, типа „щас я тут у вас уберу“. Врач тихо возмущен, но вежливо говорит: „Нина Сергеевна, а почему сейчас, а не после работы? Тут же я сижу, и люди вот пришли“. Та с ходу отвечает: „А мне сегодня раньше надо уйти!“ И начинает елозить шваброй по полу.

У доктора выражение лица, конечно, недовольно-возмущенное, но — интеллигент, к тому же психоневролог, сдерживается. Работница швабры и ведра резво оттесняет своим инструментом от стола и в 3 секунды делает имитацию протирки чистого пола грязной тряпкой. Далее подъезжает шваброй к ногам сына, недовольно заявляет ребенку: „А ты, мальчик, чего тут стоишь, не видишь, подвинуться надо побыстрее, я ж сказала, что убираю тут!“

Сын поднимает на нее свои наивные детские глазки и, не задумываясь ни на секунду, громким, звонким голосом выдает: „Пошла в жопу!“

„Баба-Яга“ замирает камнем от такого поворота дел. Резко краснеет, хватает свои инструменты и пулей покидает недоубраный кабинет.

Доктор, ни слова не говоря, берет направление и пишет: „Психически здоров“».

Это прислал мне мой друг, биолог Михаил Голубовский.

Сбили немецкий самолет. Все соседние части стали присваивать себе эту заслугу. Сбили винтовками, что, конечно, было чудо. Летчик успел прыгнуть на парашюте. Найти его не могли. Через два дня наш патруль задержал какого-то русского. Подозрительным показался его здоровый румянец и акцент. Привели в батальон. Ротный стал допрашивать. Оказалось, это летчик с того самого сбитого самолета. Откуда он знает русский? Под Липецком была школа немецких летчиков. Перед войной их тренировали на немецких самолетах, сделанных на заводе Фолкера в Голландии. Истребители и пикирующие бомбардировщики.

Рассказывал он охотно, все данные выложил, пока ротный не спросил: «Тебя разве учили бомбить русских?» — «Мы сбрасывали бомбы на учебные цели над Доном, у нас был армейский полигон под Воронежем».

— Сколько вас там было?

— Не могу говорить, я давал подписку.

— Твоя подписка тю-тю.

— Почему тю-тю?

— А ты прыгнул в расположение русских войск, так что ты предатель.

— Нет, — твердо сказал немец, — я имею право спрыгнуть.

— Видали, подписку он давал. Соблюдает правила, сука.

Действительно, они всегда чего-то соблюдали.

16 октября 1941 года черный день для Москвы. Немцы подошли вплотную к городу. Поднялась паника. Правительство эвакуировалось в Куйбышев. Оставался Сталин в Москве — неизвестно. По-моему, Косыгин, рассказывая мне про этот день, тоже не знал. По улицам громыхали грузовики, груженные скарбом. В булочных отоваривали карточки вперед за целый октябрь. На работе выдавали деньги вперед. Повсюду жгли бумаги, повсюду летела копоть, пепел. На помойках валялись портреты Ленина. Открыли склад с валенками. Раздавали. По шоссе Энтузиастов длинные вереницы машин, легковых, набитых чемоданами, коврами. Говорили вслух, не стесняясь: «Капитаны первыми покидают». Магазинщики тащили окорока, связки колбас.

Жизнь моя разделилась на две части — советская и постсоветская. В первой больше мечтаний и надежд, во второй больше разочарований. Следующий этап узнать не успею. Мой отец тоже не дожил до кончины советской власти. Он уверен был, что она навсегда. Интересно, конечно, знать, не развалится ли Россия? Устоит ли эта последняя империя?

А что изменится в вашей жизни, если вам сообщат ее смысл? Будете так же утром есть овсянку, так же искать себе туфли для поврежденной ноги. Так же завидовать брату. Что прикажете делать с этим смыслом? Начинку для пирога?