-    Что с вами? - спросила встревоженно.

-    А что? - ответил он вопросом, поразившись ее проницательности.

-    Так... ничего. - Она не могла бы назвать точно, что именно почувствовала. - Мне показалось...

Ей не показалось. Ефим обнимал ее, прижимал к груди, целовал - не так, как прежде: Лида успокоила его плоть. Плоть была удовлетворена, оттого не было и не могло быть с его стороны ничего такого... Сердце его билось спокойно, любовное волнение будто улеглось. С неожиданной отчетливостью он понял: Розу он не любит. Это открытие обдало его холодом. Жажда обладания ею, женщиной, улетучилась там, у Лиды... А сердцем, душой он или не успел полюбить Розу, или не полюбит никогда.

А Роза? Что ей нужно? Ефим знал: ждет она его всего, с головы до пят, как мужа, отца детей, верного друга, умного собеседника на всю жизнь. Надо бы ему немедля, не откладывая на другой день, начистоту, откровенно поговорить с ней, как он привык поступать всегда со всеми... И только собрался приступить к объяснению, она запустила тонкие пальцы в его кудри, потрепала, погладила их, и, пытливо глянув ему в глаза, вдруг спросила:

-    И долго это будет у нас продолжаться, Фима?

-    Не понимаю, о чем вы? - притворно удивился Ефим.

Она мило склонила головку, улыбнулась:

-    Какой вы сегодня непонятливый, а может быть... - она не договорила. Ефим же промолчал. Она перестала улыбаться.

-    Скоро четыре месяца нашего знакомства, - начала она после длительной паузы, словно через силу, - свидания наши не часты, но приятны, по крайней мере для меня.

-    И для меня, - не солгал Ефим.

-    Тем лучше, - продолжала Роза так же неторопливо. - Я могла бы поддерживать сложившиеся отношения еще много времени. Но мои родители, к сожалению, стары и поэтому... - Ей явно тяжело было говорить, она помедлила, подыскивая нужные слова. — Да, наверно поэтому нетерпеливы... Вы, Фима, уже продолжили мысленно мой вынужденный монолог. Верно?

Верно, подумал Ефим, договаривать незачем, все ясно.

-    Что ж, родители мои стары, - повторила Роза, - и они, естественно, при жизни хотят иметь нахэс... Вы понимаете, что значит это еврейское слово? Нахэс - радость, удовлетворение, счастье - вместе взятые. Все это они мечтают получить от своей единственной доченьки в ее замужестве.

«До чего же некстати этот разговор, - досадовал Ефим. - После ее признания, если он не хочет выглядеть бесчестным, жестоким волокитой, он должен сейчас же попросить ее стать его женой Но ведь он несколько минут назад открыл для себя, что не любит ее. Что ответить ей? Какими словами?» - мучительно размышлял он, опустив голову.

Роза пристально, нервно смотрела на молчащего Ефима. Лицо ее медленно заливала краска - то ли стыда, что затеяла этот разговор, то ли она непостижимым образом читала его мысли.

-    Ну, хорошо, - сказала она, видимо, не в силах больше выносить его молчание, - понимаю, вы не готовы к тому, не готовы. Лгать вы не умеете. Наверно, за это я вас больше всего ценю и... — она не договорила. - Подумайте хорошенько, и да приплывем мы к какому-то берегу.

Он встал.

-    Спасибо за хорошие чувства ко мне, - пробормотал неуместные ненужные слова. - Простите, до свидания, до субботы, если можно...

В субботу произошло непредвиденное.

Со вторника в редакции не появлялась Надя Воронцова — заболела, и в субботу, после работы, Софья Самойловна, Анфиса Павловна и Алевтина собрались ее проведать.

-    Может и ты к нам присоединишься? - спросила Ефима Алевтина. - Не мешает и тебе посетить ее, хотя бы для приличия.

-    А почему бы и нет, - согласился он.

-    Вот и умничка, - скривила накрашенные губы Алевтина. - Надя тебе обрадуется.

Ефим не обратил внимания на последние слова Крошкиной, он решил заранее: минут пятнадцать-двадцать побыть у Воронцовой и отправиться от нее домой к Розе, чтобы все-таки сказать ей «да».

Общежитие, где жила Надя, размещалось в одном из многочисленных бараков вблизи завода. Мартовский вечер был темен, барачная территория не освещалась. Преодолевая то лужи, то грязевое месиво, редакционная компания едва ли не на ощупь пробиралась к нужному бараку.

-    Вгоде здесь, - неуверенно сказала Анфиса Павловна.

-    Как будто, - подтвердила Алевтина.

Открыли входную дверь и очутились в начале кажущегося бесконечным узкого, полутемного коридора. Резко пахнуло сыростью, какой-то специфической вонью. Копия барака, из которого Ефиму удалось вырвать Елизавету Панфилову с детишками. Анфиса Павловна постучалась в одну из дверей, не дожидаясь ответа, толкнула ее.

-    Здесь, точно, вот она, наша кгасавица, - закартавила она. - Заходите, товагищи.

Нерешительно, словно чего-то опасаясь, Ефим переступил порог. Небольшая комната, метров в шестнадцать-восемнадцать, поразила его своей убогостью: пять железных односпальных коек вдоль и поперек стен, среди комнаты сколоченный из досок стол, накрытый клеенкой, несколько некрашеных табуреток. С закопченного потолка свисала электролампочка под железным крашеным абажурчиком. Единственное окно завешено не то простыней, не то мешковиной - не разберешь.

На одной из коек под ватным одеялом лежала бледная, с закутанным горлом, повязанная косынкой Надя Воронцова.

-    Ты что это, Надюха, развалилась, негодница? Как дела? - защебетала Крошкина фальшиво-весело.

Надя силилась изобразить на осунувшемся лице улыбку.

-    Ничего, - сказала она простуженным голосом, - проходите, садитесь.

Женщины, не снимая пальто, сели на табуретки и начали наперебой выбалтывать «последние известья из редакционного предместья». Ефим тоже присел на табурет. Он не принимал участия в болтовне, искоса поглядывая на Надю, которая виделась ему сейчас маленькой несчастной девочкой, Бог весть за какие провинности попавшей в этот каземат, голодной и всеми покинутой. Ефиму до боли стало жаль несчастную, да-да, несчастную, в этом он ни капли не сомневался. Ему хотелось крикнуть: «Хватит вам трепаться, хватит нести чепуху, давайте спасать это существо! Разве вы ослепли, глядите, ведь оно погибает!». Но крик комом застрял у него в горле, и он, как ему показалось, с дрожью в голосе, спросил:

-    Чувствуете-то вы себя как, Надюша? Наверно, не очень?

Редакционные тараторки приумолкли, во все глаза глядя на Ефима, мол, что за телячьи нежности?

Надя тихо проговорила:

-    Спасибо, сегодня мне получше. Ангина замучила.

Посидев еще немного у постели больной, поговорив о том, о сем, женщины стали прощаться.

Ефим не тронулся с места.

-    А ты что же? - лукаво спросила его Тина. - Пошли, - она потянула его за рукав, - Наде нужен покой.

А он шестым чувством понимал: не казенный визит сослуживцев сейчас целебен для Нади, а доброе человеческое слово, участие. И помощь, да помощь.

-    Нет, - сказал он решительно, - если Надя позволит, я немного задержусь. Спешить мне некуда. - И сказал неправду, его ждала Роза.

Редакционные дамы смотрели на него с удивлением, а Надя, как ему показалось, повеселев, сказала:

-    Пожалуйста, побудьте сколько можете, соседки мои не скоро со смены придут, одной валяться скучно.

Адамович, Пышкина и Крошкина, переглянувшись, ушли.

-    Когда у вас был врач? - спросил Ефим.

-    Часа два назад.

-    А температура?

-    Тридцать девять и два.

-    Много! А жаропонижающее вы принимаете?

-    Нет пока. Врач оставил рецепт, завтра девочки принесут.

-    Завтра?! Хорошенькое дело! - он коснулся горячего лба Нади. - Где рецепт?

-    Кажется, в тумбочке... или на тумбочке.

Ефим поспешил в аптеку. К счастью, сильное жаропонижающее средство оказалось в готовом виде. Он заставил Надю принять лекарство.

-    Если не секрет, чем вы питаетесь?

-    Так, кое-чем, - уклончиво сказала она. - Да мне и есть ничего не хочется, глотать больно.

-    А сладкий чай с булкой пойдет?

Надя замялась.