-    Постараемся, - в тон дочери ответил с улыбкой отец, ненавязчиво, но внимательно глядя на Ефима. Мать Розы открыто улыбнулась ему, пригласила сесть.

-    Как работается? - спросил Гофман Ефима как старый знакомый, который продолжает давно начатый разговор. - Трудно? Но, вероятно, интересно?

У Ефима от сердца отлегло: люди тактичные, не копаются в биографии, не заставляют заполнять длиннющую устную анкету. Он с готовностью вступил в беседу.

-    Я люблю свою профессию. Даже сейчас, в маленькой газете, чувствую себя при важном деле... Трудно ли? Нелегко. Но это полбеды. Беда в другом: коэффициент полезного действия от трудов наших, журналистских, маловат. Энергии затрачиваешь уймищу, а результат, прямо скажу, незначительный! Часто и нулевой. Это обстоятельство и утомляет и бьет по рукам.

Родители Розы согласно покачивали головами. Откровенные признания Ефима им, видно, были по душе.

-    А что труднее - писать или собирать материал? - полюбопытствовала мать Розы.

-    Организовывать, мама, - поправила Роза.

-    И для того и для другого, - охотно пояснял Ефим, - необходимы профессиональные навыки. Что труднее? Как когда. Материал материалу рознь, пожалуй, легче писать хвалебные, больше хлопот с критическими. Я чаще занимаюсь именно критическими, - выражаясь возвышенно, пытаюсь острым печатным словом защитить униженных, оскорбленных и обворованных. Естественно, при этом и врагов наживаю предостаточно: вынужден дразнить высокопоставленных гусей, а они такого, понятно, не любят и не прощают.

-    Зачем же вы их дразните? Писали бы хвалебные опусы, пребывали бы в добром здравии, как говорится, имели бы почет и уважение, - резонно заметила мама.

-    Это не по мне! У меня с этими, не Богом избранными, мир невозможен... Наверно, не стоит этим хвалиться, но когда удается хоть частично их пощипать - я доволен, даже счастлив.

Уж если не влюбленно, то с обожанием смотрела на него Роза. Ее мама бросила на супруга вопросительный взгляд: «Что ты на это скажешь?».

А Гофман был весьма доволен характером беседы. Вот тут-то он и прощупает возможного Розочкиного жениха! Старик уже понял: парень прямой, честный, неглупый. Судя по наряду - беден. Последнее, рассуждал он, неважно. Я достаточно богат. Поделюсь, если станет моим зятем, огромный минус - его беспокойный характер. Для Розочки он предпочел бы мирного, покладистого, домовитого мужа, хорошо бы с более эффектной внешностью. Этот симпатичный... но худоват, бледноват. Война его, видно, изрядно потрепала. Да и теперь живется ему, надо полагать, не ахти как. Посмотрим.., Все-таки умен. А главное - еврейский сын!

В свою очередь Ефима тоже устраивало направление разговора. Оно в какой-то мере позволяло ему заглянуть во внутренний мир возможных тестя и тещи. Некоторые выводы он сделал сразу. А дальше?..

А дальше старик сказал:

-    У каждого человека, конечно, своя мерка на счастье. Вот мы с Розочкиной мамой живем в мире и согласии не один десяток лет. Оба мы стоматологи. Делаем людям протезы, мосты, коронки, облегчаем им жизнь, получаем от них благодарность всяческую. У нас прекрасная доченька...

-    Папа! - укоризненно воскликнула Роза.

-    У нас прекрасная доченька, - с ударением повторил Гофман. - Свой дом - полная чаша. И мы счастливы. Большой политикой мы не занимаемся. Не думайте, пожалуйста, что мы замыкаемся в собственной скорлупе. Далеко нет. Но профессия наша и положение... Словом, народ мы умеренный.

«Я это и без объяснения увидел», - подумал Ефим.

За вкусным, почти обильным обедом продолжали беседовать доброжелательно, просто, и Ефим почувствовал: родителям Розы он понравился. Но не без оговорок.

Гофман осторожно начал выяснять намерения Ефима относительно их дочери.

-    Все мы, мужчины, — заходя издалека, приступил он к важному вопросу, - немножко дети. Согласитесь, при всей нашей силе и независимости, очень нуждаемся в женской опеке. Женщина, — рассуждал он, — своей нежностью, слабостью, если хотите, смягчает наш необузданный нрав, не так ли? Я бы, например, не мог прожить без моей дорогой Кларочки ни единого дня. Я ведь долго не женился, холостяцкую жизнь вкусил вполне. Незавидное положение, скажу вам.

Выслушав монолог Гофмана, Ефим улыбнулся про себя, украдкой глянул на Розу. Та потупила взор.

-    Верно, каждый из нас рано или поздно кончает с холостяцкой вольницей, - в тон Гофману сказал Ефим, - и мне вот, слава-те, Господи, тридцатый годик пошел. Пора!

Он почему-то ждал вопроса Гофмана: «Так за чем дело стало?» Но тот, по-видимому, остался вполне доволен ответом гостя и заговорил о другом.

-    Вы давно вернулись из армии?

-    Без малого полтора года.

-    Порядочно... - Гофман и продолжал: - Теперь мужчины на вес золота, тем более молодые.

Розиной маме не понравился такой оборот разговора, косвенно унижающий ее единственную, несравненную доченьку. Она выразительно посмотрела на мужа, и, словно спохватившись, воскликнула:

-    Ой, я забыла подать соус к цыплятам! Что же ты не напомнил, Соломон?

-    Эка важность, - ответил ей муж, - вот если ты, Кларочка, забудешь угостить нас цимесом - непременно напомню! Вы, Ефим, знаете, что такое цимес?

-    Я-то знаю, — ответил Ефим, — но будут ли мои дети знать хоть одно еврейское слово, не говоря о еврейском блюде, - большой вопрос!

-    Так это зависит от вас, - заметила мама.

-    Только ли от меня? — возразил Ефим. — Розочка, например, говорит по-еврейски?

-    Понимать почти все понимаю, а говорить... Нет, не умею, - смущенно улыбнулась Роза.

-    Вот видите, уважаемые родители, почтенные евреи, извините за прямоту, ваша дочь уже не умеет изъясняться на родном языке. Как же она будет учить ему своих детей? А внуки ваши? Кроме пометки в паспорте и внешности, никакого иного отношения к своему народу иметь не будут.

Гофманы промолчали.

-    Вот сейчас мы с вами, - продолжал Ефим, - четверо евреев, представители двух поколений, в своем тесном кругу, на каком языке беседу ведем? На русском. А почему, разрешите вас спросить, не на родном, еврейском?

Старый Гофман пожал плечами.

-    Честно говоря, я как-то об этом ни разу и не задумывался... Ну, живем в России, говорим по-русски, естественно... Как, Кларочка?

Мама Гофман поджала губы.

-    А вы что на это скажете? - обратился Ефим к Розе.

-    Я? - удивилась она, как будто вопрос был обращен не к ней. - Надо подумать...

-    И ничего не придумаете, - горячо возразил Ефим, - как это ни прискорбно, а приходится признаваться: мы, евреи, легче других народностей поддаемся ассимиляции. Не знаю как за рубежом, а здесь, в «светлой отчизне всех племен и народов» именно так. Абсолютное большинство советских евреев катастрофически быстро теряет национальную суть, а главное - забывает или вообще не владеет материнским языком, и, к величайшему стыду, не тяготится этим. А народ без своего языка перестает быть народом, становится, не будь сказано за обеденным столом, кем...

Гофманы, в том числе и молодая, смотрели на Ефима с восхищением, но у старших к восхищению примешивалось что-то похожее на испуг или крайнюю настороженность.

-    Как-то, еще до войны, - развивал свою мысль Ефим, - я прочел небольшой рассказ Альфонса Доде «Последний урок». Последний урок на французском языке в небольшом местечке, где завтра будут властвовать завоеватели, пруссаки и их язык. На последний урок собираются стар и млад - все жители деревушки. Старик-учитель, француз, пишет им на школьной доске... я может быть, не совершенно точно воспроизведу слова: «Пока народ, обращенный в рабство, почитает и хранит родной язык, он держит в руках ключ от своей темницы».

-    Интересный вы человек, откровенно скажу, - патетически отреагировал старый Гофман, - даже необычный! Вы полностью правы. Но... - тут у него патетики резко поубавилось, - как бы это выразиться... Жизнь идет своим чередом, как река течет. Мы, люди, - щепки, хочешь, не хочешь - плывем по течению... так получается. Значит, по другому быть не может. Поверьте мне, молодой человек, я ведь вдвое с лишним старше вас, при всем уважении к таким людям, как вы, я имею в виду беспокойных, мыслящих не как все, - поверьте мне, таким людям всегда крайне трудно.