Ефим испуганно вскочил, поскорее налил стакан воды из графина.
- Выпейте, пожалуйста, успокойтесь!..
Она отхлебнула несколько глотков. Он не задавал пока вопросов, ждал.
- Извините меня, товарищ, не знаю вашу фамилию...
- Сегал, - сказал Ефим.
- Простите. Тяжко мне очень. Горе у меня - просто разум мутится. Сейчас расскажу все по порядку. Муж мой, Саша Кондаков, слесарем в пятнадцатом работал, почти двадцать лет. Он и до войны себя не жалел, а теперь мы его, считай, и не видели: в цеху и дневал, и ночевал. Меня, говорил, от фронта на заводе оставили не для того, чтобы я у жены под боком обогревался. Сладкая жизнь, Нюрка, — это он мне, - у нас будет после победы. Солдатам на передовой еще хуже... Мужик он был здоровый, роста высокого, ничего его не брало: ни плохонькие харчи, ни работа по две смены... А вот недели две назад пришел домой не вовремя, лицо красное, глаза осовелые, еле на ногах держится. Говорит не своим голосом. Приказал: разбери постель, лягу, заболел. Провалялся в горячке дня четыре, потом температура маленького понизилась. На восьмой день стала нормальная. Будто совсем выздоровел. Только за сердце держался, жаловался: жмет сильно, сроду так не бывало. Позвонила я в нашу санчасть. Попросила прислать врача на дом. Девушка из регистратуры спрашивает: «Какая у больного температура?» Отвечаю: «Нормальная...» Она на меня набросилась: «Раз нормальная, нечего голову морочить». Я ей говорю: «Погоди кричать, у мужа сердце сильно болит, бюллетень у него сегодня кончается, а ехать он к вам не может». А она: «Пусть не едет!» - и повесила трубку.
Посоветовались мы с Сашей, что делать? Он говорит: «Сроду прогульщиком не был. Поеду, чай, не развалюсь». Я бы его проводила, а тут, как на грех, самой на смену...
Как он приехал в санчасть, сразу измерил температуру. С бумажкой пошел в кабинет к врачу. На бумажке написали - тридцать шесть и семь. Богатикова, это врач, спросила, как он себя чувствует. А он такой - жаловаться не привык, говорит, вроде ничего, только сердце сильно жмет...
Врачиха его успокоила: «Это после высокой температуры. Сейчас она нормальная, и сердце скоро пройдет».
Саша еще сказал ей: «Хорошо бы! А то очень жмет...»
Богатикова его послушала, рецепт дала на какие-то капли от сердца и на работу выписала на другой день. Это все Саша мне рассказал вечером, когда я со смены пришла. Утром насилу встал. Опять сердце... все рукой держался. Я ему говорю: ты на работу не ходи, я попробую врача вызвать. Он махнул рукой: ну их! И пошел на завод.
Я в тот день в ночную работала... Часа через четыре, как он ушел, прибежала ко мне девчонка, дух не переведет, говорит, тетенька, меня начальник послал из пятнадцатого цеха, с Александром Ивановичем нехорошо было, его увезли на скорой помощи...
Кондакова внезапно прервала рассказ, выпила несколько глотков воды и, вобрав воздух открытым ртом, выдохнула:
- Помер Саша в больнице вечером, от сердца... Убила его Богатикова, убила!..
Еще до критической точки, поставленной в рассказе вдовой, Ефим догадался, зачем она явилась в редакцию. И все же спросил:
- Чем же редакция может помочь вашей беде?
- Как чем?! Пропечатайте в вашей газете эту убийцу Богатикову, пусть люди узнают, какие бывают у нас врачи, пусть! - И она снова разрыдалась.
- Успокойтесь, товарищ Кондакова, редакция просто так этого дела не оставит. Виновные будут наказаны, - добавил он тихо, не очень уверенно.
Сразу после ухода Кондаковой Ефим направился к главному врачу медсанчасти, Вениамину Ефимовичу Гордиенко. Жирный, толстогубый, мохнатобровый, сидел он важно, откинувшись на высокую спинку кожаного кресла.
- Чем обязан? - с неприязнью глянул на посетителя, не пригласив сесть.
- Я - Сегал, из заводской газеты. У меня к вам серьезное дело.
Надменность на лице Гордиенко мгновенно преобразилась в холуйскую угодливость.
- A-а! Приятно познакомиться! Да вы садитесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен печати? - заулыбался он.
- Несколько дней назад, - напрямик сказал Ефим, - скоропостижно скончался слесарь пятнадцатого цеха Александр Кондаков. Поступила жалоба...
Гордиенко удивленно вскинул лохматые седеющие брови:
- Кондаков Александр? Признаться, для меня это новость. Ни о нем, ни о его, как вы сказали, внезапной смерти, не проинформирован...
- Как?! - в свою очередь изумился Ефим. - Разве врач Богатикова ничего вам не рассказала?
- Нет, ничего подобного Лариса Александровна мне не докладывала. Впервые слышу. Он умер, вы говорите?
- Три дня тому назад от инфаркта, в больнице.
Гордиенко изменился в лице, нахмурился. Вызвал секретаршу:
- Попросите ко мне Ларису Александровну. По пути захватите в регистратуре историю болезни Александра Кондакова из пятнадцатого цеха.
Ефим кратко изложил рассказ Анны Кондаковой. Слушая его, Гордиенко прищуривался, чмокал мясистыми губами, морщил нос.
- Что-то напутала эта женщина, - заявил он уверенно, - несомненно, напутала.
В нашей поликлинике - и такой случай!.. Да еще у Ларисы Александровны, гуманнейшего врача!
В кабинет вошла умеренно полная женщина в белом халате и шапочке, свежелицая, черноглазая, самоуверенная, на вид - лет тридцати.
- Знакомьтесь, Лариса Александровна: сотрудник нашей уважаемой заводской газеты Сегал... А это, как вы уже догадались, товарищ Сегал, наш доктор Богатикова.
Богатикова метнула быстрый вопросительный взгляд в сторону Ефима.
- Лариса Александровна, корреспондент интересуется историей болезни Александра Кондакова.
- Вот она, - Богатикова положила на стол тоненькую регистрационную карточку. На лице - ни тени волнения, голос - с ледком.
- Кондаков болел гриппом в тяжелой форме, - докладывала она бесстрастно, - больничный лист имел семь дней. Выздоровел. Выписала его на работу. Вот и все, Вениамин Ефимович.
«Хороша эскулапша! - молча вскипел Ефим. - Виновата она в смерти Кондакова, не виновата - не в том соль. Умер ее пациент. Советский врач, женщина, где ваше сердце?! А может быть, и совесть?» Как можно спокойнее спросил:
- Вам больше ничего неизвестно о Кондакове?
Она замялась на мгновение.
- Известно. - А дальше невозмутимо, как по писаному: - Несколько дней назад Кондаков скончался от сердечной недостаточности... Я тут не при чем. Больничный лист я ему продлевала даже сверх положенной нормы... Чего же еще?
- Лариса Александровна, - спросил Ефим, - Кондаков жаловался вам на острые боли в области сердца?
- Да, жаловался. Ну, и что? Это естественно, - самоуверенно ответила она, - больной перенес высокую температуру. Я выписала ему сердечные капли. Но я не свят Бог! Не могу всего предусмотреть! А почему вы, собственно говоря, меня допрашиваете, как прокурор? - повысив голос, накинулась она вдруг на Ефима. - Вы мне не начальство. Я не обязана отвечать на ваши невежественные вопросы. Вы - кто?! Медик?! Что вы понимаете в медицине?!
Гордиенко молчал, переводя чуть встревоженный взгляд то на Богатикову, то на Сегала.
Ефим внешне невозмутимо выслушал грубую тираду Богатиковой. Он видел, как вздрагивают ее пухленькие, ярко накрашенные губы, как трясутся белые, с темно-вишневым маникюром пальцы. Нет, подумал он, совесть твоя, голубушка, не чиста.
- Верно, Лариса Александровна, - сказал Ефим, - в медицине я не силен. Зато долг и обязанности врача мне известны доподлинно.
- Любопытно, - зло улыбнулась Богатикова, - каковы же они, эти долг и обязанности, по-вашему?
- Гуманность! Прежде всего гуманность. И высочайшая ответственность за здоровье пациента. В случае с покойным Кондаковым...
Богатикова не дала ему договорить:
- Что ж, я, по-вашему, нарочно обрекла Кондакова на смерть?! - взвизгнула она. - Вы отдаете себе отчет, в чем меня подозреваете?!
Резко повернулась, пулей вылетела из кабинета.