Прекрасную газель я звал во сне: «Приди!

Отныне пастбище твое – в моей груди.

Зачем стремишься ты к иному водопою,

Когда потоки слез моих перед тобою?»

Благоухание заполнило весь сад,

И, уловив – еще сквозь сон – твой аромат,

Я поспешил к тебе в передрассветной рани

Незарастающей тропой воспоминаний.

Увы! Нарушила ты глаз своих обет,

И вместо сладости познал я горечь бед.

Но, пусть обманутый, не затаив обиды,

Я для тебя храню любовные касыды;

И знай, что – если бы не соглядатай – сам

Я передал бы их сейчас твоим губам.

Беспечальна мне стала с друзьями разлука.

Убедился: от них лишь досада да скука.

Много ль пищи нам надобно? Горстка одна.

А излишняя влага нам только вредна.

Нас любовью своею судьба не взыскала:

Звери радостней нас, долговечнее скалы.

Я гонимая лань, я в дороге весь день,

И всю ночь я в пути, чуть приметная тень.

Задумчивый, сижу один в застолье

В душе моей – ни радости, ни боли

И лунному сиянию в ответ

Лицо мое струит неяркий свет.

Отныне ночь уже идет на убыль,

А я ни разу кубка не пригубил:

Пускай себе другие пьют вино -

Меня ж от груди отняло оно.

Зачем надежд моих высокий свет погас

И непроглядный мрак не покидает глаз?

Быть может, позабыв, что людям сострадали,

Вы, люди, вспомните слова моей печали.

Ночь в траурном плаще, настигшая меня,

По красоте своей равна рассвету дня.

Пока вы рыщете по тропам вожделенья,

Полярная звезда стоит в недоуменье.

Воздать бы нам хвалу минувшим временам,

Но времена свои хулить отрадней нам.

Я пел, когда луна была еще дитятей

И тьма еще моих не слышала проклятий:

«О негритянка-ночь, невеста в жемчугах!»

И сон от глаз моих умчался второпях,

Как, потревоженный призывною трубою,

От сердца робкого покой в начале боя.

А месяц блещущий в Плеяды был влюблен,

Прощаясь, обнял их и удалился он.

Звезда Полярная с другой звездой в соседстве

Зажглась. И мне – друзья: «Мы тонем в бездне бедствий,

И эти две звезды потонут в море тьмы,

До нас им дела нет, и не спасемся мы».

Канопус рдел, горя, как девушка земная,

И сердце юноши напоминал, мерцая,

И одинок он был, как витязь в грозный час

Один среди врагов, и вспыхивал, как глаз

Забывшего себя во гневе человека -

Пылающий раек и пляшущее веко.

Склонясь над раненым, стояли в небесах

Дрожащий Сириус и Близнецы в слезах,

А ноги витязя скользили на дороге,

И далее не мог спешить храбрец безногий.

Но стала ночь седеть, предвидя час разлук,

И седину ее шафран подернул вдруг,

И ранняя заря клинок метнула в Лиру,

И та прощальный звон, клонясь, послала миру.

И заняли они мой дом, а я ушел оттуда,

Они глазами хлопали, а я хлестал верблюда,

Я и не думал их дразнить, но эти забияки

У дома лаяли всю ночь, как на луну собаки.

Жизнью клянусь: мне уехавшие завещали

Незаходящие звезды великой печали.

И говорил я, пока эта ночь продолжалась:

«Где седина долгожданного дня задержалась?

Разве подрезаны крылья у звезд, что когда-то

Так торопились на запад по зову заката?»

Приветствуй становище ради его обитателей,

Рыдай из-за девы, а камни оплакивать – кстати ли?

Красавицу Хинд испугала моя седина,

Она, убегая, сказала мне так: «Я – луна;

Уже на висках твоих утро забрезжило белое,

А белое утро луну прогоняет несмелую».

Но ты не луна, возвратись, а не то я умру,

Ты – солнце, а солнце восходит всегда поутру!

О туча, ты любишь Зейнаб? Так постой,

Пролейся дождем, я заплачу с тобой.

Зейнаб, от меня ты проходишь вдали,

Ресницы, как тучи, клоня до земли,

Ты – праздник шатра, если ты под шатром,

Кочевника свет, если едешь верхом.

Звезда Скорпиона в груди у меня.

Полярной звездой среди белого дня

Стою, беспощадным копьем пригвожден,

Твоими глазами в бою побежден.

Я в помыслах тайных целую тебя,

Души несвершенным грехом не губя;

Никто не сулит воздаяния мне,

За мной не следит соглядатай во сне;

Во сне снарядил я в дорогу посла,

С дороги он сбился, но весть мне была:

«В походе откроется счастье глазам.

Верблюдом ударь по зыбучим пескам,

Хоть месяц – что коготь, хоть полночь – что лев,

На сумрак ночной панади, осмелев!»

Пустыня раскинулась передо мной,

Волнуясь, как море, заросшее в зной.

И в полдень очнувшийся хамелеон

Взошел на минбар; был заикою он,

И речь не слетала с его языка,

Пока он не слышал подсказки сверчка.

Устал мой верблюд джадилийский в пути,

Не мог я людей ат-тандуба найти.