— Мы их получаем прямо с фронта, — сказала капитан Уэзерби, оборачиваясь к Грейс. — Некоторые — в плохом состоянии. Мы их подлечиваем и держим до тех пор, пока не будет возможно отослать домой.

Грейс бросила взгляд на неясно различимые фигуры, иные настолько забинтованные, что человека совсем не видно, и у нее опять перехватило дух от страха.

— Вот этому не позволяйте никаких штучек, — сказала капитан Уэзерби, показывая на последнюю койку. — Лейтенант Барклей. Он из Королевских воздушных сил, но австралиец. Они не считают нужным подчиняться правилам и не уважают авторитеты, так что следите, чтобы он делал то, что ему говорят.

Грейс взглянула на ту фигуру, на которую указывала капитан, и встретилась взглядом с пугающими горящими глазами тигра. Глаза смотрели на нее с загорелого, совершенно не английского лица, обрамленного копной непослушных золотисто-рыжих волос. Лейтенант подмигнул ей и тут же притворился, будто спит.

Выходя из палатки, Грейс не смогла сдержать улыбки.

— Он тяжело ранен? — спросила она, пока они, скользя, пробирались к соседней палатке.

— Привел самолет, совершенно окутанный пламенем, обратно, вместо того, чтобы прыгнуть с парашютом в тылу врага, — сказала капитан. — Некоторые из этих парней-летчиков такие отчаянные, что иногда сомневаешься, на месте ли у них голова. Теперь у него ожоги второй и третьей степени, и одна нога расквашена.

Грейс молча шла следом за ней. Он ей так живо подмигнул — казалось, это единственно нормальная вещь в сумасшедшем мире. Она с трудом вздохнула и вошла в палатку, служившую общежитием сестер.

— Все те койки, в дальнем конце, свободны, — сказала капитан Уэзерби. — Там протекает крыша, но, наверное, вы сможете отыскать какие-нибудь сухие одеяла. А сейчас просто бросайте свои пожитки и пойдем в палатку, где столовая. Надо думать, вам сейчас не повредит съесть горяченького. Мне — точно нет. Я дежурю уже шестнадцать часов.

Они снова тронулись в путь, стараясь не упасть с двух узеньких дощечек, под которыми хлюпала грязь.

— Кажется, что дождь идет уже целую вечность, — жизнерадостно говорила Уэзерби. — Не удивлюсь, если нам придется строить ковчег… Вот палатка столовой. Тут можно выпить чего-нибудь горяченького в любое время, когда вы свободны.

Грейс обхватила ладонями кружку с дымящимся чаем и с наслаждением начала понемногу пить. Кэтрин Уэзерби села напротив нее и начала уминать из глубокой тарелки фасоль с колбасой.

— Мне любопытно, — сказала она. — Вы не похожи на тех, кто вызывается идти добровольцем на линию фронта. Вы говорили — Челтенхэм. Вы прямо из колледжа для благородных девиц?

— Ох, нет, — отозвалась Грейс. — Я живу неподалеку от Челтенхэма. Уже год, как окончила школу. Я хотела сразу же пойти добровольцем, но моя мать утверждала, что я там буду не столько помогать, сколько мешать. А еще она утверждала, что я нужна ей дома. — Она немного помолчала. — Моя мать активно занимается благотворительностью.

— А, из этих, — сказала капитан Уэзерби. — Помогает бедным, хотят они этого или нет. Моя мать тоже была немного такая. Родители — это зануды, правда?

— Мой папа — прелесть, — сказала Грейс. — Если не считать того, что он… не от мира сего. Он или молится, или читает.

— Господи! — со смехом проговорила капитан. — Святой вместо отца!

— Он — викарий, — объяснила Грейс. — Но я бы сказала, что в святые, скорее, метит моя мать.

— Так вы сбежали от благотворительности?

Грейс уставилась на дымящийся чай.

— Моего брата убили. Я поняла, что мне надо уехать… что-то делать…

— Найти смысл в бессмыслице, — понимающе отозвалась Кэтрин. — Моего жениха тоже убили. Работать очень полезно — перестаешь думать. Если вы больше ничего не будете есть, я скажу сестре Сэндерс, чтобы она познакомила вас с нашими порядками.

Было уже за полночь, когда Грейс свернулась калачиком и попыталась уснуть вопреки непрекращающемуся артиллерийскому обстрелу. В шесть ее разбудили, чтобы идти на дежурство, и она вышла в холодное серенькое утро. Дождь прекратился, но туман клочьями овечьей шерсти висел на зеленых изгородях, и ряд тополей, казалось, растворялся где-то в дымке. Как и говорила капитан Уэзерби, здесь было довольно красиво.

Грейс заступила на дежурство и получила поручение смерить всем температуру. Она была счастлива, что задание выпало ей по силам, и отправилась вдоль ряда пациентов, стараясь не показывать, какой ужас внушают ей невидящие глаза, забинтованные культи. Некоторые из солдат, еще почти мальчишки, были трогательно благодарны за любое внимание к ним. Когда она подошла к концу ряда, рыжеволосый австралиец, похоже, спал.

— Лейтенант Барклей, — негромко позвала она.

— Я бы не стал его будить, сестра, — предостерег ее плотный сержант с соседней койки.

— Почему?

— Он сегодня утром не в лучшей форме, — с ухмылкой объяснил сержант.

— Не сомневаюсь, что он понимает, что температуру мерят в шесть тридцать, нравится ему это или нет, — Грейс постаралась, чтобы в голосе ее звучал профессионализм.

— Конечно, — согласился сержант, — но он, знаете ли, австралиец…

— Мне наплевать, кто он, — сказала Грейс. — Температуру ему смерят, как и всем остальным.

— Не говорите потом, что я вас не предупредил, — басовито хохотнул сержант. Смех перешел в раздирающий кашель: на именной карте пациента было написано, что он перенес газовую атаку.

Грейс осторожно похлопала спящего по плечу.

— Просыпайтесь, лейтенант, — сказала она. — Пора мерить температуру.

Он пробормотал что-то вроде «ну вас к черту» и снова засопел.

Грейс подумала, как презрительно посмотрит на нее капитан Уэзерби, если она не справится со своим первым поручением. Она стянула с него одеяло.

— Вали отсюда, — прорычал голос с сонной хрипотцой. Забинтованная рука потянулась за одеялом, и тут, поморщившись от боли, лейтенант открыл глаза.

— Вы кто? — спросил он, сонно пялясь на Грейс.

— Я ваша медсестра.

Его глаза зажглись, как будто кто-то повернул выключатель. Глаза у него были, и правда, тревожащие — карие, с золотыми искрами, а их выражение заставило Грейс совершенно смутиться.

— Я вспомнил, — сказал он. — Вы — та галлюцинация, которая вчера вечером проплыла мимо. Я думал, это морфий. Я рад, что вы настоящая. Как вас зовут?

— Сестра Притчард, — сказала Грейс.

— Я имел в виду имя. Там, откуда я родом, мы не признаем титулов и всякой такой чуши, вроде отдания чести. Вы должны жалеть бедного парня из колонии, оказавшегося так далеко от дома!

— Меня зовут Грейс.

— Можете звать меня Блю.

— Блю? Синий?

— По-настоящему меня зовут Брюс, но меня все называют Блю, из-за того, что я рыжий, — объяснил он. Грейс не могла понять, разыгрывает ли он ее. Заметив ее скептический взгляд, он добавил: — Нет, правда. В Австралии всех рыжих называют Блю, так же как все высокие получают прозвище Коротышка.

— Должно быть, ужасно глупая страна, — сказала она.

— О, нет. Просто роскошная страна. Равных ей не найдешь. Я только и жду, когда смогу вернуться.

— Мне надо измерить вам температуру, лейтенант.

Она попыталась просунуть градусник ему под язык, но он отвернулся, качая головой.

— Не туда, — сказал он.

Грейс подняла градусник.

— Извините. Под мышку, да?

— Нет, и не туда, — сказал Брюс Барклей, и в углах его рта показалась чуть заметная ухмылка. — Мы в Австралии температуру меряем по-другому. Иначе почему, по-вашему, ее называют страной антиподов?

Минуту до Грейс еще не дошло, потом она ярко покраснела.

— Пора бы вам понять, что вы сейчас не в Австралии, лейтенант Барклей, — сказала она. — Решайте сами. Или мы измеряем вам температуру обычным способом, или я пишу на вашей карте, что она у вас повысилась до сорока, и капитан Уэзерби прикажет, чтобы вам устроили холодное обтирание. День не из таких, когда холодное обтирание может быть приятным, но, может, вы, австралийцы, народ закаленный…