После коротенького ожидания угрюмая латиночка в медицинском халате протянула каждому из нас формуляр для заполнения и показала на школьные парты, куда нам предлагалось присесть и потрудиться над сочинением.
Мою парту украшала вычурная, старательно прокорябанная в формике фраза: LA VIDA LOCA[33].
Как далеко способен я зайти…
УПОТРЕБЛЯЕТЕ ЛИ ВЫ ГЕРОИН КАЖДЫЙ ДЕНЬ?
ДА_ НЕТ_
УПОТРЕБЛЯЕТЕ ЛИ ВЫ РЕГУЛЯРНО ГЕРОИН ПРИ ПРОБУЖДЕНИИ ИЛИ ПЕРЕД ОТХОДОМ КО СНУ?
ДА_ НЕТ_
КАКУЮ ДОЗУ ВЫ ПРИНИМАЕТЕ? ПРИМЕРНЫЙ МАКСИМУМ_
ВЫ КОГДА-НИБУДЬ ПЕРЕДОЗИРОВАЛИСЬ КАКИМ-ЛИБО НАРКОТИКОМ?
ДА_ НЕТ_
ВЫ КОГДА-НИБУДЬ БЫЛИ В ТЮРЬМЕ, КЛИНИКЕ ИЛИ ЦЕНТРУ ПО РЕАБИЛИТАЦИИ НАРКОМАНОВ?
ДА_ НЕТ_
ЧУВСТВУЕТЕ ЛИ ВЫ СЕБЯ НЕСЧАСТНЫМ ИЗ-ЗА УПОТРЕБЛЕНИЯ НАРКОТИКОВ?
ДА_ НЕТ_
ПРОВЕРЯЕТЕ ЛИ ВЫ КОГДА-НИБУДЬ СВОЕ ПСИХИЧЕСКОЕ ЗДОРОВЬЕ?
ДА_ НЕТ_
ЕСТЬ ЛИ У ВАС МЕДИЦИНСКАЯ СТРАХОВКА?
ДА_ НЕТ_
(пожалуйста, запишите свою фамилию)
Я пробежался по вопросам, встав в тупик только на пункте «сколько». Я брал на доллар. Я никогда не покупал на граммы или колбы. Однако, как некогда прилежный студент, проверил и перепроверил свои ответы. Не знаю, наработал ли я на отличную оценку или повышенную стипендию в Школе для Нарков.
Мои соседи по тесту, парочка влюбленных латиносов, выглядевших столь юными, что казалось, они закололи географию, смылись с урока в клинику, склонились вдвоем над анкетой, их темные волосы почти соприкасались. Они тихо бормотали по-испански. Девушка, одетая в такие же как у бойфренда клетчатую фланелевую рубашку и мешковатые армейские штаны, один раз потянулась через свою парту, чтобы вытереть своему запаренному Ромео блестящий от пота лоб. Он явно был близок спрыгнуть окончательно. И шанс, что какой-то неверный ответ способен перечеркнуть призрачное спасение, определенно страшил его.
В тот момент, как я закончил свою анкету и поднялся со стула, наш метис отшвырнул шариковую ручку. Он, рыдая, уронил голову на парту, и вытатуированный у него на затылке ангел простер крылья к потолку. Мне ужасно хотелось что-то сказать — заполнить за него чертову бумажку, если бы я мог — но он со своей девушкой слишком расстроились, чтобы вообще меня заметить. Они были одиноки так, как одиноки наркоманы без необходимого им наркотика. Неважно, кто вокруг. Неважно, кого вокруг нет.
Доктор Фэррел, занимавшийся обследованием, оказался не столько замотанным, сколько постоянно всем заваленным. «Я все повидал, — пробормотал он, когда я зашел и сел. — Все-все». Прошло около минуты, прежде чем он поднял на меня глаза, и сомневаюсь, что он обращался ко мне.
Секунда неловкого молчания дала мне возможность проскочить в комнатку. Там на стенах не было и дюйма, не оклеенного плакатами. Спортивные плакаты от Мэджика Джонсона до Франко Харриса и Даррила Строберри. Тут же все афро-американцы, все сияют улыбками. Сталкиваясь с ежедневным парадом больных и страдающих просителей, доктор искал постоянного благословения у этих здоровых, общественно полезных и счастливых индивидов, которыми он мог облепить всю штукатурку.
«Полтора грамма», — бурчал он, читая мою анкету и так и не глядя не меня. «Употребляю пару лет… женат… работаю… учился в колледже, — тут он остановился, но ненадолго, — задержанию не подвергался… наказание не отбывал».
Когда наконец он дочитал и поднял голову, движение, казалось, стоило ему громадных усилий. «Хорошо. — вздохнул он, рассматривая меня с интересом дворника, нашедшего выпуск комиксов за прошлую неделю, — посмотрим руки».
По крайней мере, тут у меня было, чем гордиться. От сгиба локтя у меня пролегали четкие линии «Амтрака»[34] в северном и южном направлении, к сердцу и кончикам пальцев. В те дни я еще ширялся правильно.
— Угу-гу, — произнес доктор, — угу-гу… теперь глаза.
Он не проверял меня с лампой, даже не перегнулся через заваленный бумагами стол. Насколько я понял, он просто хотел проверить, умею ли я поднимать веки. «Угу-гу, — произнес он снова, — проверим сердце».
Я сказал ему, что с сердцем, вернее с тем, что от него осталось, все в порядке. Но моя нервная попытка пошутить прошла мимо него. Нервный юмор не скрасит ему день.
— Головокружение? Обмороки? Кровь в стуле?
Я дал ему ответы, а он вернул мне анкету со своими пометками внизу и велел оставить все у Кармен, впустившей меня служащей. «Она проверит вас на туберкулез, — пробормотал он, — сейчас туберкулез ходит». И вернулся к очередному листочку из бесконечной кипы перед ним.
Вот и все: ни советов, ни задушевной беседы, участия не больше, чем в беседе со сборщиком денег на платной автостраде. «Мы посадим вас на трехнедельную детоксикацию, — сообщил он, когда я открыл дверь. — Начнете с восьмидесяти миллиграмм. Попросите Кармен позвать следующего».
Вернулся к Кармен, которая уколола меня во внутреннюю сторону запястья — от теста осталась отметина, похожая на змеиный укус — и изложила правила клиники, словно скучающая официантка, перечисляющая фирменные блюда дня: время с пяти до девяти или с двух до шести, семь дней в неделю, начав процедуры, прекратить вы их не можете, солнечные очки на приеме нельзя, анализы мочи по требованию, три употребления — и вы вылетаете, оплата по дням, неделям или вперед за весь цикл… «Присядьте, Джульетта позовет вас на первый укол».
Прочь. Я снова занимаю свое место в приемной среди совершенно новой кучки жертв чего покрепче. По иронии судьбы, опоздавшие — мы вели беседу после восьми — выглядели в меньшей степени уголовниками, чем примчавшаяся с петухами толпа. Фактически они были неотличимы от типичных сереньких Джейн и Джо, намеревающихся стукнуть по часам. Здесь я открыл один из наименее известных, совершенно неожиданных секретов Высшей Лиги Торчков: джанки — пташки ранние. В отличие от большинства пташек, они должны успеть заморить червячка, прежде чем червячок заморит их.
Когда я, наконец, услышал свое неправильно произнесенное имя от непомерно массивной девицы за проволочной решеткой, несомненно Джульетты, я вовсю размечтался, что вот-вот соберусь и устрою пробуждение, дабы преодолеть себя. Случайно или по злому умыслу голос из-за проволоки пропел: «Мистер Сталь? Мистер Джеральд Сталь?»
Я отлип от своего костедробильного сиденья. Вместо священной чаши мне вручили бумажный стаканчик. Кровь Христова была оранжевая, как солнечный свет, и теплая, как моча.
В считанные мгновения перед вживлением фашистского сока меня одолели размышления задним числом. (Стал бы Эйхман кудахтать из могилы?) Но как только я проглотил свой глоток, я осознал, что вступил на свой путь.
Метадон повел меня, лишь когда я оказался на полпути к дому. Сандра пришла, когда я уже находился там. Не столько на диване, сколько как его часть. Чтобы там ни было в этом бумажном стаканчике, оно превратило меня в мебель. Весь день наша кошка Джеки просто садилась мне на ноги и пристально смотрела на меня. В какой-то момент она просто поднялась и стала кусать меня за штанины.
Сандра наверняка удивилась, увидев, что альтернативой ее резвому мужу на игле стал муж, превратившейся в зомби от, как предполагалось, лечения. Но она не потрудилась мне об этом сообщить. Она устроилась у телефона сделать несколько звонков. А я в это время продолжал держаться за подушки, такие же подвижные, как я сам.
На следующем рассвете я снова ушел. Никто до меня не докапывался, я ни с кем не заговаривал; а на День Третий одна Chiquita[35] со взбитыми волосами и выщипанными бровями бросила на меня взгляд, вопрошавший «ты настоящий мужик?», пока я возвращался в свой Coupe de Ville. Разумеется, я к таковым не относился, но точно был в состоянии оценить возможность приобщения.
Как-то я попытался писать, затем вырубился и очнулся, обнаружив, что так и сижу с карандашом в руке, неподвижно, как подпорка для декорации, и у меня настолько свело затылок и поясницу, что лишь тот факт, что мертвецы не ощущают трупного окоченения, не дал мне завопить от боли.