У меня в детственикогда не было собаки. Я и не просила, обходилась как-то, не лила слёзы в мате­ринскийподол: «Купи щеночка». Может быть, по чёрствости сердца, но людей, рыдающих надкошачь­ими и собачьими судьбами, собирающих бездомных котят, потерявшихсяпопугаев, я не понимала, искренне считая, что любовь, отданная собаке - этолюбовь, недоданная человеку. Поэтому уже во взрослой жизни дальше рыбок ваквариуме не подни­малась. И опять без всякого ущерба для самосозна­ния. Нет ине надо.

Первый раз яприехала в этот дом в прошлом году, на недельку. Шарик встретил сдержанно,посмотрел устало, для приличия вяло помахал хвостом. Кормила я его больше понеобходимости, а уехала вообще с лёгким сердцем. Шарика в моей жизни не было.

Бывшие хозяевапродали дом, а собаку оставили. Сами они уехали к детям в Сочи, а куда им ещёпёс ста­рый, больной, слегка подтаскивающий правую лапу. Шарик остался. Дом егодетства, его юности, его зре­лых собачьих лет стал домом его старости. Только вотличие от лет прожитых, старость его была одино­кой. Наверное, тогда, в первыймой приезд - теперь я понимаю это - Шарик переживал глубокий стресс отчеловеческого предательства. Он мало двигался, поч­ти не выходил из-подлестницы, подолгу лежал, ел не­охотно, будто делал одолжение. Страдал. Но мнели догадываться о его страданиях? Вырвалась на недель­ку, успеть быпорадоваться солнышку, морскому прибою и вечернему фейерверку светлячков. Мы несмотрели в глаза друг другу. Я по равнодушию. Ша­рик - щадя мои праздничныечувства.

В этот раз онвстретил меня уже радостно. Бо­ком, боком, он теперь всегда ходит так, подошёл,потёрся о дорожную сумку, ткнул в колени нос, за­глянул в глаза. Я увидела вних благодарность и на­дежду. Жить в пустом доме одному тоскливо, и хоть соседине давали умереть с голоду, мочили в воде засохшие хлебные корки, но всё-такиодин. А тут -дождался.

Утром он ужесуетился во дворе, боком, боком, ждал меня к завтраку. Завтрак у Шарикаполучился царский - несколько кусочков подсохшей колбасы, остатки бульона. Елжадно, сосредоточенно, но не то­ропясь, с достоинством.

-Пойдём, Шарик, на море...

Слово «море» ему,состарившемуся в ущелье при­брежного посёлка, всё равно, что бальзам на душу.Шарик окунулся в воспоминания давней курортной жизни. Уж кто-кто, а он-топовидал на своём веку отдыхающих. Бывшие хозяева держали в сезон по тридцатьчеловек одновременно. Удивительные были времена! Шарика баловали, кидали состола вкусные кусочки, а уж кости и рыба в его меню не переводились. Скольковосторгов в свой адрес он слышал, сколько рук ласкали его! Шарик был молод илёгок на подъём. Среди окрестных собак он слыл самым умным и злым, не подпускалк воротам дома никого чужого. Отдыха­ющие в счёт не шли, они хоть на недельку,на две, но становились своими. Лаял Шарик раскатистым басом, грозно оголял своинемаленькие клыки. Особенно не жаловал болтавшихся по ущелью собачек. Зачем бол­таться,у собаки должен быть дом, который надо охра­нять. Шарик рвался и негодовал,иногда даже прикусы­вал от досады металлические прутья ворот.

Любимец публики.Отдыхающие с вечера спорили, с кем идти Шарику на море. А он иногда, дабы не се­ятьрознь, оставался дома, вальяжно разваливался в холодке под лестницей - сытый,ухоженный. Детей не очень любил. Они, бывало, затаскивали его насиль­но в воду,а Шарик этого терпеть не мог. Он упирался лапами и изо всех сил старался непоказать клыки, хо­тя очень хотелось... Не мог он объяснить несмышлё­ным этимнасильникам, что для него, курортной соба­ки, вхождение в море - ритуал. Онподходил к кромке волн, слегка касаясь её носом, потом позволял волне подползтик самым лапам. Потом пару минут стоял насторожившись, готовился. Потомрассчитывал, ког­да одна волна лизала берег, а другая ещё только под­катываласьк нему, делал несколько решительных прыжков навстречу горизонту. Потом уж всё,можно плыть, мелко работая лапами и высоко подняв над во­дой голову. Шарик нелюбил, когда солёная вода по­падала в глаза. Щипало.

Освежившись,вылезал. И тут уж не упускал воз­можности пошутить. Подходил к какой-нибудь пыш­нойдаме, пригревшейся на большом махровом поло­тенце, и весело стряхивал с себяостатки воды. Как серебрились на солнце крошечные капельки, как вспыхивали онии мгновенно угасали. Дама вздрагива­ла, поднимала голову, корила Шарика,замахивалась на него. Весело было...

Вечером в ущельеобязательно музыка. Кто-нибудь всегда приезжал с магнитофоном. Запахи дня(море, цветы) сменялись другими, вечерними. У Шарика к ним было двоякоеотношение. Одни он любил. На­пример, шашлык, дымящийся на костре пах очень не­плохо.Шарик выучил, что сразу засвечиваться возле костра ни к чему. Заметил, лучшепозже подойти, ког­да отдыхающие угомонятся, сыто откинутся на спину,подобреют. Тут обязательно позовут: «Шарик, Ша­рик!» Начнут сплавлять«некондицию». Кусочки с жёсткими прожилками, или обгоревшие, или непрожаренные.Шарик не бросался на лакомства. Он вооб­ще отличался от местных собак чувствомто ли воспи­танного, то ли приобретённого самоуважения. Да и зачем былобросаться? Завтра вечером опять поплы­вёт над ущельем дымок, а за ним такойпривычный, та­кой желанный шашлычный запах. А вот запах вина не переваривал.Какой букет! Какой аромат! Чистая «Изабелла»! - отдыхающие восторгались ипричмоки­вали языками, а Шарик держался подальше. Потому что обязательнокому-нибудь придёт в голову обнять­ся с ним, дохнуть на него кислым, тёплым,отврати­тельным дыханием. Один раз он еле вывернулся из-под рук бородатоготолстяка, от которого нестерпимо несло «Изабеллой». Он сделал это, видимо, несовсем учтиво. Толстяк больно наподдал Шарику ногой. Как он только сдержался,чтобы не взвизгнуть!

А ту красивуюженщину он полюбил. На женщине была белая юбка и футболка цвета солнца. С нейбыл спутник, не такой толстый, что наподдал, но и не ху­денький. Этот человекчто-то долго и зло говорил женщине, они бродили вдоль моря. Шарик чуть сза­ди.Потом человек ударил женщину, она покачну­лась, белая юбка колыхнулась, женщиназаплакала. Шарик заметил: если люди плачут, они или обнимают его или бьют. Навсякий случай он остановился. Женщина побежала. Вперёд, туда, где скала обрыва­етсяи на больших валунах живут крабы. Мужчина зло выругался - сел на песок. Шарикзаметался: «Ку­да ему, с кем?» Побежал за женщиной. Та останови­лась, встала наколени, обняла его, потом стала раз­мазывать слёзы по его шерсти. На следующийдень она рано вышла из дома:

-Пойдём, Шарик, на море...

Ему не надоповторять два раза. Так далеко он ещё ни с кем не ходил. Второе ущелье, третье.Шли и шли. Солнце поднималось над ними, стало припекать. Женщина разделась,вошла в воду, поплыла как бы навстречу солнцу. Она и его окликнула: «Шарик,Шарик!» Шарик понял - отказываться от приглаше­ния неучтиво. Поплыл, поспешая.Потом они сидели на песке. Женщина курила и плакала. Но уже как-то устало.

Он почему-тохорошо её запомнил. Приехала бы, узнал, несмотря на то, что стариковская памятьдаёт сбои. Она, может, и приехала бы, да началась в Абха­зии война... Этослово, как «море», все стали повто­рять очень часто. А ещё у людей сразу измениласьпо­ходка. Они вобрали голову в плечи, музыка пляжных солнечных дней замолкла,запах шашлыков по ущелью исчез. Опустел берег. Море сиротливо жалось к горячемупеску, в недоумении шепталось с прибреж­ным кустарником. Сначала Шарик ничегоне мог по­нять. Он приходил на берег, всматривался в морскую даль. Не купался,одному не интересно. Война... Какие уж там шашлыки, хозяева наливали ему вмиску жи­денький овощной суп. Суп был невкусный. Шарик ел неохотно. Потомпривык, рад бы был овощному, ког­да и его стал получать всё реже и реже. Ксловам «мо­ре», «война» прибавилось ещё одно - «хлеб». Его по­вторяли все,живущие в ущелье.

Война в Абхазиишла чуть больше года. Вот уже чет­вёртый год, как её нет. Шарик за это времяслегка под­забыл это слово. Да и слово «море» не востребовано.

Едут сюда все ещёс опаской, если вообще едут, а уж к нему в ущелье кто рискнёт? Хозяева послевойны на­писали письмо своим бывшим постояльцам в Москву: «Живём трудно, ноглавное - война закончилась. Ша­рик наш - кожа да кости, да что Шарик - всемнеслад­ко ». Уж и не знаю, что это за люди. Только через месяц пришёл в посёлокденежный почтовый перевод. Сумма приличная - две тысячи. А на корешке переводадва слова: «Для Шарика». Рассказывали мне об этом сосе­ди и плакали. Шарик лежалрядом. Спокойно лежал. Привык за время войны, что многие плачут.