—Отче Никоне! Скольким я тебе обязана! Где же упокоились твои старые косточки?…
Действительно,ту школу внутренней созерцательной жизни, которую мать Антония проходила визбушке у горного озера под руководством опытного монаха-отшельника отцаНикона, трудно переоценить, ибо вершина монашеского пути — отшельничество, ибезопасное восхождение на эту вершину невозможно без хорошо знающего тудадорогу «проводника».
Господьдаровал своей избраннице, избравшей «тесный путь» монашества и «узкие врата»послушания, именно те условия, в которых её жаждущая совершенства о Господедуша смогла раскрыться, как цветок в оранжерее, и, напитавшись пищею духовнойизобильной, излить благоухание собранной ею полноты благодати на многих, ищущихво мраке мирских страстей свою тропинку к Богу.
Трудноописывать одинокий подвиг отшельника и затворника — на то он и отшельник, чтобыпроводить жизнь, невидимую миру; трудно передать всё пережитое человеком, когдаон, оставаясь в течение долгого времени наедине с самим собой, начинает видетьнеприкрытые необходимостью «выглядеть» перед другими людьми глубины своей души,обнаруживать такие тайники с гнездящимися в них страстями, о существованиикоторых, живя среди людей, трудно было даже и подумать.
Потому-толюди, боящиеся заглянуть в себя и справедливо предполагающие возможностьобнаружить там весьма неприглядную картину, при этом, не желающие тратить силыи старание на наведение в себе «порядка», всё время стремятся к непрерывному,пусть даже явно пустому, общению, боясь остаться наедине с самим собой.
Желающийже чистоты душевной, стремящийся к указанному Спасителем идеалу совершенства,напротив, — ценит каждый миг, когда он может, не отвлекаясь на заботы мира,побыть в уединении сердечном, и, исследовав все закоулки своей души и сердца,повычищав из них всю нечисть покаянием, словно хозяйка, приготовив дом кприходу дорогого Гостя, смиренно пригласить в себя Христа.
Асколько приходиться претерпевать отшельнику нападок дьявола, стремящегося недопустить рождения ещё одного духовного воина, сколько внезапных страхований,навязчивых помыслов, смятений чувств, разжений плоти, порой, и явных грубыхнападений, видений, звуков, да не перечесть всех пакостей, которые готовит врагидущему в затвор.
Всёэто в полной мере пришлось перетерпеть монахине Антонии в том «райском» уголкена берегу укрытого грядами горными тихого озерца.
Война— она и есть война!
Нос каждым следующим посещением своей духовной дочери, иеросхимонах Никонотмечал, как мужественнее становился лик отшельницы, яснее и бесстрашнее глаза,как Божья благодать явно почивает на подвижнице, делая сердце её чище илюбвеобильнее.
—Наверное, пора тебе, мать Антония, принимать и «Великий ангельский образ» —святую схиму! — сказал однажды отец Никон отшельнице.
—Как благословите, батюшка! — спокойно отозвалась мать Антония. — Богу и вамвиднее…
—Скажи матери Евдокии, чтоб вышили тебе схиму и сплели параман, — решилокончательно отец Никон, — месяца им на работу хватит, а там, как раз Успенскимпостом, и постригу!
Однакопринять «Великий Ангельский образ» монахине Антонии довелось намного позже! КУспенскому посту в тех горных дебрях уже не было ни матери Антонии, ни отцаНикона, не было там ни слепого схимонаха Варнавы с его келейником инокомЛеонидом, ни отца Гервасия, ни других отшельников, подвизавшихся постом имолитвою в тех краях.
Длиннаяжелезная рука советской власти, словно адская расчёска, прочесала окрестныегоры и выскребла оттуда тех, кто во все века доставлял больше всегонеприятностей дьяволу, — подвижников молитвы.
Вто лето, объявленная генсеком война с религией, добралась и до Кавказских гор.Милиция, ведомая нанятыми в качестве проводников местными охотниками,устраивала облавы на отшельников, хватала их, свозила в РУВД в Сухуми, бросалав камеры и «шила» стандартные дела о «тунеядстве и нарушении паспортногорежима», по которым на год-другой сплавляла «религиозных фанатиков» в «места нестоль отдалённые», а кого и просто упрятывала в психушку.
Бодрыеотчёты о борьбе с «религиозным мракобесием» летели в Москву, возвращаясь оттудав виде наград, премий и внеочередных звёздочек на милицейские погоны.
Однакомать Антонию Господь от новых поруганий сохранил.
Неделиза две до начала Успенского Поста пришедший к матери Антонии отец Никонблагословил её спуститься в Псху и оттуда съездить в Сухуми за лекарством дляотца Варнавы, который в ту пору сильно захворал лёгкими.
—А заодно проверь, как вышивается твоя схима, — напомнил матери Антониидуховник, — уж скоро постриг, времени немного…
МатьАнтония, благословившись, отправилась выполнять данное ей послушание.Спустившись в Псху, она переночевала у сестёр, совершила с ними монашескоемолитвенное правило, а поутру отправилась в Сухуми за лекарством. Добравшись догорода, она нашла аптеку, но нужное лекарство делалось только на заказ и моглобыть готово лишь к полудню следующего дня.
Принявэто как волю Божью, мать Антония заказала лекарство, а затем отправилась наслужбу в городской собор, где молилась за всенощной, совершаемой несколькимисвященниками с диаконом и пением церковного хора, отчего она, давно живя в«пустыне», уже отвыкла.
Слегкавзволнованная воспоминаниями, навеянными ей церковной службой, монахиня Антонияпровела ночь в укромном месте городского парка, молясь по чёткам и счастливоминовав милицейского патруля.
Утромона также молилась в храме за Божественной Литургией, причастилась СвятыхХристовых Таин, а затем, к назначенному времени, пришла в аптеку.
Затем,получив приготовленное лекарство, мать Антония отправилась в обратный путь и квечеру добралась благодаря попуткам до Псху. Заночевав всё также у сестёр, онапорану двинулась к своей избушке, где должен был её дожидаться либо келейникотца Варнавы Леонид, либо сам батюшка Никон. Имея к нему вопросы, с матерьюАнтонией отправилась к озеру и мать Фотиния.
Зрелище,которое монахини застали в некогда мирном уголке, повергло их в растерянность искорбь — на месте старенькой намоленной избушки догорали угли, среди пепелищаони увидели и выдернутые из могил, и, очевидно, брошенные в огонь кресты трёхубиенных монахинь. Повсюду на песке виднелись следы сапог, валялись окурки папироси выброшенные из избушки распотрошённые, очевидно, в поисках денег, скудныемать Антониины пожитки.
Поднявразодранное надвое Евангелие и соорудив заново из веток временные кресты намогилках монахинь-мучениц, мать Антония с матерью Фотинией вернулись вниз, всело. В домушке матери Евдокии их ожидал растрёпанный и исцарапанный,взволнованный инок Леонид, который и поведал сестрам о случившемся:
—Я пошёл позавчера на озеро за лекарством для батюшки Варнавы, поскольку мыожидали мать Антонию в тот день. Но, подходя к последнему спуску через каменнуюосыпь к озеру, я вдруг услышал лай собак и голоса людей и, подойдя поближе,увидел, как начал разгораться подожжённый дом.
Меняучуяли собаки, и за мною бросились в погоню милиционеры вместе с несколькимиместными охотниками. Я бежал быстрее их, поэтому смог на время оторваться, идобрался до кельи отца Варнавы примерно за полчаса до того, как туда пришламилиция. По дороге я успел забежать на келью к отцу Гервасию и покричать вущелье отцу Никону, предупреждая их об облаве.
ОтецВарнава уходить отказался:
—Чадушка! Я стар и слаб, да, видно, и время моё пришло, зажился я тут…
Аты беги! Тебя благословляю бежать от антихристовых слуг, найдёшь себе местечкодля молитвы, у Бога земли много! Поминай меня в молитвах, чадо, и помни всё,чему я тебя старался научить. Иди с Богом…
Яубежал. Но я не пошёл вниз, туда, где можно было по перевалу выйти к дороге наПсху или в другие места, я подумал, что там может быть засада, и поэтому сталкарабкаться вверх, на гребень скалы, куда залезть можно, лишь хорошо знаяуступы, и куда охотники никогда не ходят. Спрятавшись там, за камнями, нанедоступной для милиции высоте, я видёл всё, что происходило в ущелье сбратией.