Мы перешли с Арнольдом на «ты» час назад. Напоследок.

— А еще татары. И какой-то 501-й штрафной батальон СС. Собрали всякую погань… Знаешь, Арнольд, пока я был без сознания, мне черт знает что привиделось. Будто уже наступил 1945-й год, русские у Берлина, а я почему-то снова в Эль-Джадире. Тебя нет, ты давно погиб, а я о тебе ни разу даже не вспомнил. Извини!

Мой друг рассмеялся.

— Русские у Берлина? Тогда, так и быть, прощаю. Да и что меня вспоминать? Пара строчек в приказе будет — уже хорошо. От большинства людей остается только черточка между датами.

Внезапно, став очень серьезным, поглядел прямо в глаза:

— А меня кто простит, Ричард? Я отвечаю за твою безопасность, ты — специальный представитель Французского Национального комитета, тебя послал сюда де Голль. Одну атаку еще отобьем — и всё. Ты отказался улететь, я не смог тебя заставить…

Я выдержал его взгляд.

— Вышел новый устав, лейтенант? Тот, в котором приказы обсуждаются? Лучше дай папиросу.

На его портсигаре я заметил свежую вмятину. Поглядел на гимнастерку, на разодранный нагрудный карман.

— Попали, — Арнольд слегка поморщился. — Ребра болят, но дышать можно. Ничего, до следующей атаки доживу… Ричард, я понимаю, что такое приказ. Просто обидно! Францию вот-вот освободят, наши всюду побеждают. А здесь… Обидно!

Я вновь выглянул из окопа. Трава, мертвые тела, равнодушные горы вдалеке. Здесь — поражение. По крайней мере, так запишут в учебниках.

— Приказы командования не обсуждают, Арнольд. Но я тебе кое-что объясню…

Я присел на дно окопа, прислонившись затылком к горячей сухой земле. На душе было неспокойно. Я мог бы отправить Арнольда на последнем самолете. Предлог нашелся бы, в крайнем случае, прострелил бы парню ногу. Но я оставил его здесь, на верную гибель. Жан Марселец и Антуан Прево мертвы, и никто не должен узнать, как подобралась к ним смерть. Вся группа «Зет» уже погибла, Арнольд и я — последние.

Если уходить — то прямо в легенду.

— Все очень просто, Арнольд. То, что боши проиграли, стало ясно после Сталинграда и Тобрука. Но разбить Адди и его банду — полдела, надо еще поделить Европу. Сталин не прочь взять все, вплоть до Ла-Манша. Ты как, не против?

Командир группы «Зет» покачал головой:

— Я из очень религиозной семьи, Ричард. Коммунисты? Нет! Моих родственников в СССР арестовали. Они исчезли — все, даже дети. К счастью, Сталин далеко…

— Зато коммунисты близко! — перебил я. — Во Франции они популярны, у них полно оружия. Рядом Италия, где их тоже много, за ней Югославия, а там уже и до России рукой подать… Дай флягу!..

Я отхлебнул воды, провел языком по сочащимся кровью деснам.

— Здесь, в Верхней Савойе, французские коммунисты собирались провозгласить Четвертую Республику — Французскую Советскую Социалистическую. План назывался «Монтаньяр», он был очень хитро составлен. Де Голлю обещали создать плацдарм для грядущего освобождения Южной Франции, он поверил, попросил союзников подбросить оружие, прислал несколько сот добровольцев. В результате коммунисты организовали в Веркоре целую бригаду. А дальше — просто. Создается новое государство, правительство обращается к Советам за помощью, те перебрасывают по воздуху несколько тысяч «красных» итальянцев и сербов, а заодно и своих «инструкторов». В результате Сталин получает плацдарм в самом сердце Европы. У де Голля нет сил, чтобы начать гражданскую войну, англичане же с американцами далеко.

Арнольд, забрав у меня флягу, намочил платок, провел по мокрому от пота лицу.

— Политика — большая мерзость, Ричард. Как хорошо быть просто солдатом!

— Не надейся. Мы с тобой в Эль-Джадире не зря время тратили. Мне удалось разговорить одного коммуниста, помощника Алена Рея, командира всех сил Веркора. Парень из самых «красных», но язык за зубами держать не умеет. В результате де Голль все узнал и разработал свой план. Мне не по душе этот носатый, но я согласился помочь. Остальное, Арнольд, ты видел.

Мой друг взглянул недоуменно:

— Я? Что я видел? Мы с тобой дважды сюда выбирались, помогали перебрасывать оружие…

Я улыбнулся.

— Точно! А еще я обещал подкрепление из Алжира, создание здесь, на плато, специальной авиагруппы, а главное — всяческую поддержку союзников, включая американский десант. Заодно постарался собрать в Веркоре все «красные» отряды, в том числе и советских партизан — чтобы их потом по горам не отлавливать. Ален Рей мне поверил, иногда я умею быть очень убедительным. Месяц назад, сразу после высадки в Нормандии, здесь было объявлено о создании «Свободной Республики Веркор», в случае успеха она быстро стала бы Советской. Коммунисты смело ввязались в бой, рассчитывая на то, что идиоты из Французского Национального комитета ничего не видят, не слышат и не понимают — а потом очень удивлялись, что никто не стал их Свободной Республике помогать. Немцы перебросили сюда эсэсманов и прочих туркестанцев, в результате чего здешняя Совдепия так и не смогла вылупиться. Враги уничтожили врагов! Такая вот история. Тебе по-прежнему обидно, Арнольд?

Он долго молчал. В руке дымилась забытая папироса.

Наконец поднял голову:

— Выходит, мы предатели, Ричард? Из-за нас с тобой погибло несколько тысяч патриотов?

— Заговорщиков и их пособников! — отрезал я. — Мы выполнили приказ Национального комитета. Идет война, лейтенант. Пока немцы громили Веркор, союзники освободили Марсель и Руан, скоро они будут в Париже. Ты разве хотел чего-нибудь другого?

Арнольд отвернулся, затоптал окурок, поглядел вверх, в жаркое белесое небо.

— Люди, которых я убил в Эль-Джадире и Касабланке… Тогда я не задавал вопросов, но сейчас спрошу. Они были предателями, Ричард? Или ты тоже выполнял приказ? Интересно, чей?

Я пододвинул поближе Sten. Двадцать пять «маслят» в магазине — все, что осталось. И еще «браунинг», два магазина — двенадцать патронов.

— Желаешь знать ответ, Арнольд? А он тебе нужен? Если хочешь, слушай. Жан Марселец никого не предавал, но он был бандитом, а Свободной Франции ни к чему такие герои. Победа должна быть чистой! Комиссара полиции мы прикончили, чтобы списать на него все грехи, в том числе и наши с тобой. Заодно сделали начальником Прюдома, он — сволочь, зато сидит на прочном поводке. Антуан Прево был замечательным парнем, но слишком честным, его показания раскрыли бы всю нашу кухню. Ни нам, ни Национальному комитету не нужна такая огласка. Про кого рассказать еще? Про тех, кого ты пристрелил в Касабланке?

— Хватит! — резко перебил он. — Не думал, что придется так умирать. Какая мерзость!.. Будь ты проклят, Ричард! Будьте все вы прокляты!..

Привстал, выглянул из окопа.

— Как ты говоришь, «amba»? Идут! Жаль, что нас не убили полчаса назад!..

Я сделал последнюю затяжку и взял в руки Sten.

…Еще ни разу не приходилось умирать во сне. Может, поэтому я наговорил много лишнего. Тогда, на плато Веркор, Арнольд так ничего и не узнал.

Мой друг погиб, не успев никого проклясть.

Общий план. Эль-Джадира.

Февраль 1945 года.

— Вы, мсье Грай, стало быть, кофейку хлебните. Горячий, ребята только что из бара принесли. Оно и полегчает. И мы с вами за компанию.

Знакомый рыжеусый «ажан» деловито расставлял фаянсовые чашечки прямо на огромном деревянном ящике. Таких на причале было несколько: тяжелых, обитых ржавыми железными полосами. На боках — только номера. Этот, стоявший чуть в стороне от прочих, значился «№11».

Полицейские были всюду — и возле темной гладкой воды, и у входа в таможню, и здесь, возле ящиков. Держались, однако, в отдалении, не пытаясь подойти. С Ричардом Граем остались двое: рыжеусый сержант, доставивший его из гостиницы, и второй, тоже памятный, с большими пшеничными усами. Власть центральная и власть местная.

— Пейте, пейте, мсье! Принес бы чего покрепче, так нельзя. Приказ, можно сказать, строжайший.

Тот, что носил пшеничные усы, многозначительно усмехнувшись, извлек из кармана черного форменного плаща внушительного вида флягу. Рыжий быстро оглянулся, прокашлялся.