Мы пришли к острову около 15-го декабря и встретили такую погоду, какую можно было ожидать от времени года: там было тогда лето. Мы стали у северной или наветренной части острова, в двух милях от берега, не осмеливаясь ближе подходить к нему с этой стороны, из опасения так называемых «накатов» — феномена, в грозном величии представляющегося на том уединенном острове. Об этом необыкновенном явлении было множество рассуждений, но ни одно удовлетворительно не объяснило его причины; простое заключение говорило мне, что те же причины должны бы были произвесть одинаковые действия на острове св. Елены, Вознесения или другом каком-нибудь острове или скале, открытом неизмеримому пространству воды. Я постараюсь описать сцену, представляемую последовательностью накатов, предположив, как в самом деле случалось, что судно, взошедши в них, выкинуто на берег.

Вашему глазу представляется совершенно гладкая поверхность воды. Нет ни малейшего дуновения ветра. Но вдруг от севера начинает катиться огромная волна, с стеклянной поверхностью, покуда не встретится, наконец, с шумом и непреодолимой яростью, одолевающею искусство человека. За ней следует другая и так далее. Никакие якоря не в состоянии бы были удержать судна, застигнутого этой пучиной, если бы и представлялась возможность стать на якорь; но глубина в том месте от девяноста до ста сажень, и отдача якорей — только минутная отсрочка гибели; впрочем, если бы они и могли задержать судно, то вода, встретив сопротивление, начнет раздробляться о него и скоро размечет его в щепы. Такова была участь несчастного военного английского шлюпа, который, по отъезде на берег капитана с шестью гребцами, был захвачен накатами, и все на нем, исключая капитана и гребцов погибли. Крушение шлюпа произошло не от недостатка мореходного искусства у офицеров и команды, потому что никогда еще лучший экипаж не плавал по соленой воде, но от незнания этой особенности у берегов острова, не встречаемой нигде в другом месте, по крайней мере с такой силой. Поднесенный близко к острову, прежде нежели достал глубину лотом, он бросил, наконец, три якоря, но ничто не могло противостоять могуществу накатов, увлекших его на берег, где он переломился пополам, лишь только дотронулся земли, и все погибли в глазах опечаленного капитана и гребцов, хоронивших тела своих несчастных товарищей, когда море выбросило их.

У берегов этого острова есть еще другая замечательная особенность: они окружены растением, называемым fucus maximus, о котором упоминает капитан Кук, стелющимся на весьма значительное пространство в море; оно растет на глубине шестидесяти сажень, и достигает поверхности воды в одном длинном стебле, после чего начинает стлаться по ней на длину трех или четырех футов, покрываясь короткими листьями, расположенными поочередно и в расстоянии один от другого на фут. Таким образом, в бурном океане растет растение выше и гораздо обширнее всякого растения на поверхности земли, не исключая и бананового дерева, которого ветви, по достижении земли, пускают новые корни, и можно сказать, образуют особые деревья. Это морское растение сопротивляется самым сильным натискам двух могущественных стихий; ветер и волны напрасно соединяют против него свои силы; переплетшись в недрах воды, оно смеется над ураганом и презирает его грозу. Расположенные поочередно листья плещут один за другим по воде, когда ветер взволнует ее, и производят какой-то печальный шум, казавшийся нам вдвое печальнее от скопления грустных мыслей и от уединенности острова. Эти листья или ветви, переплетясь между собой, делаются так плотны, что шлюпки не могут пробиться сквозь них; я пробовал ногой, какую тяжесть они сдержат, и я думаю, что по ним можно ходить на лыжах.

Капитан Петерс пригласил меня ехать с ним на берег. Мы пристали с большим трудом и отправились к хижине человека, оставленного в острове по желанию; он жил с своим семейством и в подражание другой великой особе, на острове, лежащем на север от него, называл себя императором. Отряд английских солдат был послан с мыса Доброй Надежды для занятия этого места, но через несколько времени они были возвращены.

Его императорское величество имел в то время черную подругу и множество табачного цвета принцев и принцесс; во всех же других отношениях он был совершенно Робинзон Крузо. У него имелось несколько голов рогатого скота и несколько свиней; последние чрезвычайно расплодились на острове. Домашние птицы были в изобилии, и он имел большое пространство земли, засаженной картофелем; место это есть единственное к югу от экватора, где он родится в первобытном совершенстве; земля плодородна и на ней можно разводить с успехом всякого рода растения; многочисленные источники пересекают остров в разных направлениях, но нельзя было смотреть на это печальное место, не припомнив прекрасных стихов Коупера:

«О Solitude, where are the charms That sages have seen in thy face?» 34

Однако же, нарушение спокойствия и даже возмущение не избавили от себя и того дикого места. Император имел одного только подданного, и этому Калибану вздумалось в нарушение императорского повеления убить дворовую птицу для обеда.

— Бунт есть сын волшебства, — говорил раздраженный император, — и я решился примерно наказать виновного.

Я сделался посредником между обеими воюющими сторонами; представлял его императорскому величеству, что польза примерного наказания при излишней строгости теряет свое действие, потому что дети его еще слишком малы, и этот поступок неповиновения не может иметь влияния на их нравственность; при том же, как его величество хорошо знал священное писание, то и должен был знать, что главнейшая обязанность его есть прощать. «Кроме того, — говорил я, — ее величество, королева, имеет мощную руку и может всегда помогать вам при уничтожении всякого будущего замысла, или при наказании неповиновения».

Я полагаю, что нравственные правила его величества были непохожи на мои. Он покорился необходимости. Ему самому было бы весьма неприятно лишиться собеседничества своего первого министра и канцлера, которого он сослал на другую сторону острова, под смертной угрозою не возвращаться. Конфирмация была сначала на шесть месяцев, но при моем участии удалось ее сократить, а потом и вовсе переложить гнев на милость. Мне доставляло большое удовольствие вспоминать об этом успешном посредничестве, прекратившем, может быть, гражданскую войну в ее начале.

Император сказал нам, что у восточной стороны острова около шести недель стоит на якоре американское китоловное судно, нагружаясь жиром, и почти готово уже к отплытию. Я просил показать мне место гибели шлюпа; мы отправились к его печальным остаткам. Разбитый в куски, он лежал на камнях, и не в дальнем от него расстоянии возвышался бугор земли, наверху которого была раскрашенная доска, вместо надгробного камня. Участь судна и число погибших с ним означены были грубыми, но ясными буквами. Я не могу припомнить в точности всех слов; но содержание их заключалось в том, что здесь погребены тела ста лихих моряков, каких когда-либо носило на себе море, и что все они умерли, как британские матросы, исполняя долг свой до последней минуты. Какой печальный вид представляло собою все это, в особенности для моряка, который не знал, как скоро и его самого постигнет подобная участь.

В продолжение того дня мы налили водой несколько бочек, а на следующий день совсем налились ею, после чего отправились к восточной стороне острова, чтобы стать на якорь ближе к берегу и быть вместе с китоловным судном, шкипер которого приехал навестить нас. Я разговаривал с ним и был поражен одним сделанным мне им замечанием.

— Вы, англичане, распоряжаетесь иногда странным образом, — говорил он. — Вы послали жить горсть солдат на такой остров, где могут быть полезны одни только матросы. Вы верите всему, что говорят вам эти красно-кафтанники; они никогда не благоденствуют, когда поставлены на ружейный выстрел от кабака, и из-за того, что им не понравилось это, вы оставили остров. Солдат любит свой собственный покой и удобство, хотя сам чрезвычайно склонен разрушать спокойствие других; и весьма натурально, что он наскажет немного хорошего об острове, на котором нет ни женщин, ни рома, и где ему было не лучше, чем арестанту. Если бы наш брат Джонатан занял остров, я уверен, что он окупился бы нам; мы бы отправили сюда два или три экипажа китоловных судов с женами и семействами и при них некоторые принадлежности жизни; несколько хороших хозяев для обрабатывания земли и офицеров для начальства над селением. Остров, как вы видите, весьма плодороден, и все пошло бы на лад; с берега его можно делать промысел также удобно, и мне кажется еще удобнее, чем с борта судна; стоит только привести салотопные котлы и бочки и дюжины две китоловных шлюпок, и он принесет доход, который с избытком вознаградит за все сделанные на него издержки, потому что морские животные не имеют другого места, куда бы приходить сбрасывать свои кафтаны осенью и выводить детей весною. Рыбная ловля и другие работы были бы источником занятий для матросов, которые по желанию могли бы возвращаться домой на судах, пришедших забрать бочки, наполненные жиром, и привезших пустые.