— Устала я смертельно, — сказала Беверли, — устала от долгого ночного шлепанья по грязи, а еще больше из-за бессмысленности своей затеи, — от сознания, что вряд ли вообще найду Эстер в трехсоттысячной толпе, безразлично даже, успею или нет: с этой вероятностью я почти уже как-то примирилась. Страшно мне стало только позже, постепенно, сама не знаю отчего.

— С опухшими, разболевшимися ногами присела я рядом с Рене, — г сказала Беверли. — Хорошо, хоть дождь унялся, по долине там и сям разжигали костры, сон не брал этих дуроломов из-за всего пережитого, да и холодно было в подымавшемся снизу тумане.

— Вы случайно не видели Эстер, спросила я Рене, — сказала Беверли.

— Кого не видел? — спросил Рене.

— Эстер, ответила я, — сказала Беверли.

— Но ведь ее не вы, по-моему, ищете, — сказал Рене.

— Не я? А кто же? — спросила Беверли. — Кто же тогда, чтоб вас совсем!

— Не знаю я, — сказал Рене. — Ищут. Все вместе и каждый в отдельности.

— Да объясните вы толком, чудак вы несчастный, — сказала Беверли. — Кто ищет?

— Только не вы, старушка, — сказал Рене, — только не вы.

— А кто же? — спросила Беверли.

— Йожеф, вот кто, — сказал Рене, — вот кто, моя старушка. И сам я тоже ищу.

— Ничего путного от него нельзя было добиться, — сказала Беверли, — полная безнадега. Его бедный, упившийся всей мыслимой благодатью умишко только пукал да мочился от переполнения. Я хотела было уже встать…

— Хотя когда-то, — сказал Рене, — когда-то…

— Что «когда-то»? — спросила Беверли.

— Когда-то каждый ее шаг был мне известен, — сказал Рене, — каждый шаг ее божественно стройных ножек по этой гнусной земле…

— О ком вы? — спросила Беверли.

— О той, кого ищу, — сказал Рене. — Ищу тщетно, ибо упорхнула. Но когда-то…

— Да когда? — спросила Беверли. — Когда «когда-то»? Нельзя ли повразумительней.

— Не могу повразумительней, моя обожаемая Беверли, — сказал Рене, — да и как вас вразумишь. Когда-то…

— Когда? — спросила Беверли.

— Не знаю, — сказал Рене. — Года три тому назад… или лет тринадцать. Не знаю… Тогда часа не проходило, чтобы я не прислушивался к ее дыханию, к биенью ее сердца перед сном и после пробуждения. Каждый мой день скрашивало сознание, что я и следующим утром ее увижу и смогу когда угодно заключить в объятия. И вот, едва мы поженились и съехались вместе…

— Что? Поженились? — сказала Беверли. — Вы с Эстер? Когда это было? Эстер была вашей женой? Почему же я ничего об этом не знаю?

— Не знаю, когда все это случилось, — сказал Рене.

— Как это не знаете? — сказала Беверли. — Не знаете, когда поженились?

— Не знаю, — сказал Рене. — Не знаю, как все это случилось. Возможно, просто в моем воображении.

— В воображении? — сказала Беверли.

— Возможно, — сказал Рене, — вполне возможно, только в воображении. Вот почему я и сковырнулся, старушка.

— Кретин, — сказала Беверли. — Неужели вы не можете толком объяснить?

— Нет, — сказал Рене. — Хотел бы, да не могу. Она и знать меня, по-моему, не желала, напрасно бегал я за ней не помню уж сколько лет. Каждую ночь в постель ее с собой укладывал, но она знать меня не хотела.

— В воображении укладывали? — спросила Беверли.

— Наверно, — сказал Рене. — Наверно, в воображении.

— Мимо, хлеща грязью, — сказала Беверли, — пробултыхал грузовик, полный поющих и ликующих, вплотную за ним еще два. Видимо, только прибыли — с опозданием, но еще как раз, чтобы насладиться comme il faut[24] заключительным днем. Пока, слава богу, крепкие, здоровые, вполне в силах ухайдакать еще нескольких таких, но до поры до времени только пели, надрывали глотки, хоть уши затыкай. И в довершение всего опять полил дождь.

— Рене, милый, да послушайте же, — сказала Беверли. — Можете вы мне ответить: здесь, в Монтане, вы ее видели? Здесь, теперь? Вы поняли меня?

— Но вместо ответа, — сказала Беверли, — он, разразясь плачем, сполз вдруг со скамейки наземь с беспомощно запрокинутой головой. Зрелище довольно неприглядное: в слезах и соплях, в голос рыдает и стонет. Двое подняли его, отвели в палатку.

— Не могу ли я вам пособить, madame, — сказала Марианна. — Вчера мне довелось присутствовать при встрече упомянутой вами дамы с нашим бедным другом Рене, avec notre pauvre ami Rene.

— При встрече? — спросила Беверли. — У них было назначено свидание?

— Успокойтесь, madame, — сказала Марианна, кротко улыбаясь, — они встретились случайно. Дама окликнула нашего друга Рене, и они всего несколькими словами обменялись.

— Ага, понятно, — сказала Беверли. — Значит, это рано утром было, я еще в автобусе спала.

— Да, точно, — сказала Беверли, — я дрыхла еще в автобусе.

— Не можете вы объяснить, где это? — спросила Беверли.

— Сами вы не найдете, — сказала Марианна, — но я вас охотно провожу. Тем более что мне уже приходилось…

— Не понимаю вас, — сказала Беверли.

— Даму эту уже разыскивали, — улыбаясь, сказала красивая докторша-француженка. — Да и неудивительно: такое очаровательное создание. Подобные волосы редко встретишь в наши дни: этот тугой тяжелый узел с сине-черным отливом. И этот узкий чеканный профиль, как у Нефертити.

— Тогда пойдемте, если вы не против, — сказала Беверли.

— Вы, конечно, догадываетесь, madame, — сказала Марианна, — что в первый раз мне пришлось проводить ее мужа, он тоже ее искал в полнейшем отчаянии. Вероятно, они каким-то образом друг друга потеряли.

— Вероятно, — сказала Беверли.

— Мы отправились в привилегированную часть палаточного лагеря, — сказала Беверли, — где по ступицу в грязи сгрудилось несколько сотен жилых домиков-автоприцепов. В занавешенных окошечках, где еще не спали, горело электричество. К центру вел узкий дощатый настил, проложенный по глубокой грязи. Справа и слева в зловонной жиже сотнями лежали люди в пледах и спальных мешках.

— Вы врач, спросила я у Марианны, — сказала Беверли.

— Врач-невропатолог, — сказала докторша. — Мужа сопровождаю.

— Он болен, ваш муж? — спросила Беверли.

— В одном месте близ мостков, на небольшой площадке под деревьями бесплатно разливали пиво, — сказала Беверли, — несколько сот человек давилось там за этим прокисшим пойлом. Какое, наверно, восхитительное чувство — урвать хоть что-нибудь даром, все равно, бокал пива или…

— Это укрепляет уверенность в себе, madame, — сказала докторша, — даром получить что-нибудь, за что приходится платить. Ну вот, мы уже недалеко от палатки, откуда та дама вышла, когда мы шли мимо с мсье Рене.

— Как, она вышла из палатки? — спросила Беверли.

— Не понимаю, — сказала Беверли. — Из палатки? Она к какому-то знакомому заходила?

— Не знаю, madame, — сказала Марианна.

— Сзади там стоял большой красный «ситроен», — сказала Марианна, — по нему я и узнала палатку, когда провожала мистера Йожефа. Надеюсь, он там и сейчас стоит.

— А почему вы плачете, миссис? — спросила Беверли.

— Извините, — сказала докторша.

— Вам плохо? — спросила Беверли.

— Не беспокойтесь обо мне, madame, — сказала докторша.

— Приняли что-нибудь? — спросила Беверли.

— Мне нельзя, — сказала Марианна. — мне за мужем приходится следить.

— А почему вы заплакали? — спросила Беверли.

— Простите, madame, — сказала красивая докторша, — но меня каждый раз трогает, когда я вижу, что кто-то кого-то очень любит.

— Что ж, и любовь — не обязательно пустая девичья мечта, — сказала Беверли, — даже взаимная. Но почему вы следите за ним? Бросить вас хочет?

— В последний день фестиваля, — сказала Беверли, — народу понаехало еще больше, окружающее долину горное кольцо то и дело взблескивало фарами: сначала вперятся в ватные валики туч, потом опустятся в черную расселину пологой дороги. Целый день по узкому шоссе в Два ряда стекал поток в сотни, а то и в тысячи машин. Целый божий день, темный, как ночь: судя по тучам, опять надвигалась сильнейшая гроза, готовая накрыть вечерний концерт.