— Все они здесь психи как на подбор, все до одного, — сообщил Крамнэгел жене, когда они сели в такси.

— Двое хиппи в иммиграционной службе и пара чокнутых в таможне — н-да, вот было бы здесь работенки Арни Браггеру! А глянь на это такси — как тебе нравится ехать стоя, Эди?[6] Мы, должно быть, едем со скоростью десять миль в час и к тому же не по той стороне. Сколько, он сказал, стоит проезд до города?

— Четыре фунта, — ответила Эди.

— Это сколько будет в настоящих деньгах?

— Даже не соображу. Долларов десять? Какая разница? — Она схватила Крамнэгела за руку. — Ведь мы в Англии, понимаешь? В Англии, откуда отплыли отцы-пилигримы!

— И ничего нет удивительного, что отплыли, раз здесь такие таможни.

Когда такси затормозило у гостиницы «Лексингтон Тауэре», филиала гостиничного концерна Фрискина из города Де Мойна (Айова), дверцу машины открыл швейцар в форме солдата времен гражданской войны между Севером и Югом.

— Это еще что за чучело? — изумился Крамнэгел и полез в карман за бумажником.

— Рядовой гражданской войны, — отчеканил лупоглазый кокни. — А зачем — не пойму. Работа, понимаете ли, новая, вчера только мне обломилась. Видно, значит, чтоб приезжающие были как в своей тарелке. Наша гостиница — дочернее предприятие от отелей «Фрискин». И в начальниках — сплошные янки, как и во всех британских заведениях, кроме пакистанских ресторанчиков. Пожалуйте к портье, и тут же ваш багаж доставят вслед за вами. Если что нужно — не стесняйтесь, спросите. Мы здесь для того, чтобы обеспечить вам комфорт и уют в атмосфере непринужденной и со вкусом организованной роскоши. Чаевые только при отъезде, спасибо, и очень было приятно вас обслуживать. Что вся эта галиматья означает, можете не спрашивать, мне просто пришлось вызубрить из фирменного проспекта.

— По-моему, все это звучит очень мило, — сказала Эди, чуть кивнув с королевским величием.

— Сколько? — спросил таксиста Крамнэгел.

— Восемь колов, — ответил тот душевно и с сердечной теплотой.

— Что такое кол?

— Фунт.

— Вы же вроде сказали четыре.

— Четыре — в один конец. А мне еще вернуться надо.

— Но мы-то с вами обратно не едем.

— То-то и оно. Мне придется ехать пустым.

— Что-то я вас не пойму. С какой стати вам вообще ехать обратно? В городе пассажиров нет, что ли?

— Я аэродромный таксист. Конторы у нас, видите ли, разные. Мне пассажира, который не в аэропорт, брать нельзя. Нестоящее дело. Лицензию отберут.

— Дайте ему шесть, — посоветовал швейцар.

— Да? — Все еще сомневаясь, Крамнэгел тем не менее отсчитал шесть однофунтовых бумажек. Время было позднее, шел дождь, Эди озябла.

Как только Крамнэгелы скрылись в дверях, таксист протянул швейцару однофунтовую бумажку.

— Очень мило с вашей стороны.

Следующие два дня Крамнэгелы провели в строгом соответствии с программой, заранее разработанной Эди. Стояли в благоговейном восторге перед памятником принцу Альберту и, казалось, слышали, как по сердцу столицы грохочут маршем римские легионы. Провели несколько минут в парламенте, прислушиваясь к волнующей дискуссии по поводу власти на местах и жилищного строительства, которая открыла обоим глаза на то, как действует конституционная демократия, еще более почтенная, нежели их собственная. Осмотрели бриллианты короны и темницы Тауэра и обошли в сопровождении гида Хэмптон-Корт. Третий, и последний, день Эди оставила для своих дел. На американской военно-воздушной базе где-то в Хартфордшире служил ее сводный брат майор Батт О'Фехи. Крамнэгел не питал к нему особой симпатии — именно, может, потому, что они были очень друг на друга похожи. Выпивка служила обоим необходимой стартовой площадкой для запуска механизма светского общения, хотя Крамнэгел предпочитал напитки помягче, вроде пива — ничто не доставляло ему такого наслаждения, как со смаком рыгнуть, — а майор О'Фехи предпочитал виски как более быстрое средство доставки в то состояние эйфории, которое только одно и способно принести наслаждение людям, слушающим, ничего не слыша, и говорящим, ничего не сказав.

Начался этот третий день просто ужасно. Уверенный в своих способностях следопыта, Крамнэгел взял напрокат машину, дабы самолично разыскать базу ВВС США. В прокатном бюро оказался свободным лишь крохотный автомобильчик британского производства, которому изрядно досталось за его рабочую жизнь. Коробка передач вела себя так, будто ее всю ночь продержали в густо засохшем к утру клее. Сцепление не сцепляло. Двигатель временами вдруг начинал нести как одуревшая лошадь, педаль газа застревала в полу. Каждый раз при включении тормозов кресло водителя либо прыгало вперед, либо отскакивало назад — в зависимости от настроения. Пытаясь найти дорогу, чтобы выбраться из Лондона, Крамнэгел раз шесть осаживал мотор, потому что никак не мог понять, включена ли скорость, а если включена — то какая. К тому времени, когда они достигли пригородов, Крамнэгел уже был вне себя от гнева и обрушился на Эди, сидевшую с картой на коленях.

— Что я такого сделал, чтобы бог меня покарал этой задрипанной колымагой! — вопил он. — И все из-за того, что тебе загорелось свидеться с этим треклятым… Он ведь даже и не настоящий тебе брат, если на то пошло! Если бы вы с ним поддерживали хоть какие-нибудь родственные отношения, я б еще мог понять, но проехать целых пять тысяч миль только для того, чтоб посмотреть на паршивого майора Батта О'Фехи, — это, знаешь ли, слишком даже для родственных чувств. — И поспешил добавить: — Вот ведь кретин!

Эди сидела посреди этой бури и либо вообще отказывалась отвечать на вопросы мужа, где они находятся, либо холодно отвечала, даже не заглядывая в карту.

— Слушай, ты хочешь добраться до этого своего паршивого майора или нет? Я ведь, знаешь ли, всего-навсего шофер, и не жди от меня ничего большего. Ты мне только скажи, куда ехать, и я направлю туда наш роскошный лимузин. Я, может, предпочел бы провести сегодняшний день в Виндзорском замке, или на Эдинбургском фестивале, или где еще, ну да уж что поделаешь. Может, у тебя и в Париже есть родня или мне все-таки удастся взглянуть на Эйфелеву башню?

Эди вышла из положения, заревев — сначала тихонько, затем громко и отчаянно. Теперь в камень обратился Крамнэгел, выдавая обуревавший его душу гнев лишь лихостью езды, которая достигла апогея в небольшой деревушке. Эди завопила, увидев мчавшийся прямо на них грузовик.

— Какого черта? — воскликнул Крамнэгел.

— Ты едешь не по той сто…

Далее имело место бурное столкновение интересов между огромным восьмиколесным грузовиком, перевозившим часть дома, и маленьким автомобильчиком. К счастью, когда они столкнулись, грузовик еле двигался, а Крамнэгел успел нажать на тормоза, но авария все равно произошла изрядная. Автомобильчик — вернее, его составные части, разбросанные по дороге, — напоминал обломки игрушек, выброшенные злостным баловником из детской коляски.

Водитель грузовика оказался родом откуда-то с севера и изъяснялся усеченным телеграфным стилем, да к тому же с таким акцентом, что Крамнэгел не понимал ни слова. Однако слов понимать и не было надобности: по интонациям было достаточно ясно, что Крамнэгел идиот по меньшей мере и, вероятно, еще кое-кто похуже.

Крамнэгел соображал медленно, был настолько перепуган, что даже побледнел. Эди сидела, привалившись к дверце и закрыв глаза. Крамнэгел весьма патетично объяснил появившемуся полисмену:

— Я, значит, американец и напрочь забыл, что вы здесь ездите не по той стороне. Полисмен оказался весьма расторопным, кто-то неизвестный принес Эди горячего чая, успокоился постепенно и шофер грузовика.

Было быстро решено, что местное такси доставит Эди на авиабазу, а Крамнэгел пообедает пока в закусочной, затем, как он выразился, «проглотит фильмишку», а вечером они встретятся в той же закусочной и тем же местным такси вернутся обратно в Лондон.

Уезжая, Эди благодарно чмокнула Крамнэгела, а тот чмокнул ее в ответ. Приехала аварийная машина и взяла на буксир остатки прокатного автомобиля. Толпа разошлась. Крамнэгел остался в полном одиночестве в поселке Уинкуорт-Трэвис.