Она остановилась и с бешенством посмотрела на него.

— Если ты скажешь еще хоть слово, — я уйду!

Он опять рассмеялся.

— Попробуй только! Иди, иди!.. Тебе так же невозможно уйти; как и мне… О, как ты прекрасна! Как пылает твое лицо!.. Но где я потерял свою сестру?

Он взял ее под руку и судорожно прижал к себе.

— Я должен держать тебя. Я не уверен в том, что ты в конце концов не уйдешь! Ты безжалостна к себе. Для твоей души все еще не достаточно мучения, еще далеко не достаточно. Ты была бы счастлива только в аду. А теперь, теперь ты мучишь меня. Тебе хотелось бы подвергать меня пытке для того только, чтобы твое сердце разрывалось от моих мук. Oh, je mʼy connais[29] это величайшее сладострастие, но мои нервы слишком слабы для этого.

Он безумно смеялся. Они очутились в обществе. Вдруг. Сразу. Мозг его совершенно не заметил длинного промежутка времени. Он не мог уяснить себе, как это он вдруг попал сюда.

Вдруг он стал трезв и холоден.

Он очень разумно разговаривал с каким-то господином в бархатном жилете и с бриллиантовой запонкой в рубашке. За столом его соседкой оказалась молоденькая свежая девушка, которой удивительно нравилось смеяться.

Вдруг снова точка света: встретил глаза Агаи.

Он читал в ее душе, как сомнамбулист. Видел в ее глазах страстное желание, скрючившуюся, судорожно сжавшуюся боль: вся ее душа застыла в этом долгом, жадно болезненном взоре.

Все вокруг него слилось в крутящуюся массу стука ножей, смеха, говора, потом он слышал неприятный шум отодвигавшихся стульев. Видел, как темная масса человеческих тел, мелькавшая перед его глазами, поднялась и машинально встала.

Вдруг к нему вернулось сознание.

Видел, как люди вошли в гостиную. Попробовал пойти за другими, но остановился, как вкопанный. Что-то потянуло его назад. Осмотрелся. Он стоял перед открытой темной комнатой. Его толкала туда чья-то чужая рука. Ему показалось, что его что-то повернуло туда: ноги его, казалось, двигались сами собой, он не сопротивлялся больше: в темной комнате он стал приходить в себя.

Невыносимый страх крепко вцепился в его душу. Это ее воля! Она наложила ее на меня! ее страшная, телесная воля. Мысль, которая стала властью, гигантской, наполненной кровью, властью с длинными, призрачными руками…

Он лепетал это про себя, чтобы успокоиться. Сидел долго в тупой, безумной истоме. Вдруг вздрогнул: она сидела около него.

— Агая?!

— Тише!

Она схватила его руку. Точно кипящий поток пробежал по нему. Тело его начало дрожать. В его мозгу стучали короткие, болезненные удары.

Руки их судорожно сплелись. Что-то бросило их друг к другу.

Они погрузились, исчезли в этом безмолвном пожаре крови. Стремглав, безрассудно, бросились они в страшный водоворот полового экстаза.

Когда они выпустили друг друга, то руки их еще крепко переплетались, как будто сделались самостоятельными органами.

— Больше я ничего не могу тебе дать! — Он чувствовал, что она говорила, но не мог дать себе отчета, действительно ли она это сказала.

— Твое тело, твое тело! — лепетал он.

— Да ведь я была уже твоей!

— Когда? Когда?

— Сегодня ночью…

Мгновение он ничего не сознавал. Она вдруг исчезла. Душа его мучительно замирала в возрастающем страхе. Была ли это она? Было ли это только видение?

— Вы, вероятно, больны? — спросил господин в бархатном жилете, когда он вышел в гостиную.

Он едва слышал. Глаза его, отыскивая, блуждали вокруг. Наконец, заметил ее. Она сидела неподвижно с холодным лицом сфинкса и спокойно смотрела на него.

Он подошел в ней.

— Ты была у меня там? — спросил он, дрожа.

— А ты не уверен? — Она странно усмехнулась.

— Я боюсь тебя, ты — ты сатана!

Он дрожал все сильнее.

— Это почему? — Она равнодушно повернулась и начала говорить с каким-то господином.

Его душа сжалась. Была ли это та женщина, которая несколько минут пред этим с такой безбрежной страстью прижималась к нему?

— Я еду завтра домой! — с бешенством шепнул он ей.

Она взглянула на него.

— Да, уже давно пора, — сказала она холодно. — Еще два дня, и ты сойдешь с ума.

— Ты груба! — он почти кричал.

Она вновь отвернулась и продолжала разговаривать с незнакомым господином.

Он вдруг сделался совершенно спокоен. Как будто в нем все оборвалось. Незаметно исчез и прошел в переднюю.

— Ты не уедешь! — он видел, что она дрожит, а ее горящие глаза пожирают его. — Ты не уедешь! Я вырву твою душу из тела, если ты уедешь!

Он слышал, как ее зубы, словно в ознобе, стучали друг о друга.

Он презрительно смотрел на нее.

— Мне больше нечего с тобой делать, — произнес он медленно и холодно.

— Ты не уедешь! — задыхалась она.

— Я уеду! Я не хочу больше проституировать свою душу. Я должен спасти тебя в своем сердце от этой… Он презрительно указал на нее пальцем, — бессердечной женщины… спасти развалины.

Он улыбался, как во сне.

Она вцепилась в него.

— Будь завтра после обеда там, где был со мной сегодня… Если тебя не будет, то, то…

— То?

Она подошла совсем близко к нему. Долго смотрели друг другу в глаза.

И, не сказав ни слова, разошлись.

Он долго и тщетно ждал.

Сморщил лоб в глубокие морщины и улыбался. Все время улыбался. Тупая, бессмысленная улыбка как бы окаменела на его губах.

Лихорадка росла и усиливалась. В горле пробегали глубокие тонкие булавочные уколы. Мысли болезненно, как раскаленные металлические прутья, кружились в его голове.

Он будет ждать еще пять минуть, только пять минут.

Спокойное безумное торжество пылало в его душе.

— О, если она не придет, тогда он освободится от нее.

Чувствовал это ясно.

Вдруг вздрогнул: знакомый! Уселся поглубже на диван, схватил газету и закрыл ею лицо.

Но тот уже заметил его. Он спокойно подошел к нему и сел с ним рядом.

— Ваша сестра должна скоро придти, — сказал он, — я встретил ее сегодня, она сказала мне, что придет сюда.

— Она это сказала?

— Да.

Он в бешенстве стиснул зубы. Снова схватил газету и начал читать. Но не понимал ни слова. Тупое, судорожное бессилие толстой корой налегло на его сердце. И он чувствовал, как сердце до глубоких ран билось об эту кору.

Так просидели они наверное с час.

Он, наконец, вскочил.

— Подождите мою сестру. Я должен идти.

— Вы в самом деле должны идти?

Он, шатаясь, вышел на улицу.

Едва мог идти. Дикое бешенство против этой женщины останавливало его кровь. Он готов был плакать. Силы заметно оставляли его. Его душило, как будто он глотал прогорклый дым.

Медленно передвигал он одну ногу за другой. Каждый шаг причинял боль в мозгу: если он пойдет быстрее, разорвутся все жилы. Сознание начало оставлять его.

Он бессмысленно повторял отдельные предложения, говорил какую-то чепуху, тихо смеялся и потирал руки.

И снова вспыхивало в нем тихое торжество: ему не нужно ее видеть. Он освобожден, избавлен от своего вампира.

Усмехнулся.

Вдруг сразу остановился: сердце его сильно сжалось: заметил вдали шуршащее черное шелковое платье…

Нет, это не Агая.

Беспокойство поднималось в нем. Беспокойство и давящая тоска.

Нет, нет, — он должен идти домой. Лечь в постель. Он смертельно болен.

Солнце ослепительно светило ему в глаза. Чувствовал, что острые удары солнечных лучей резко бьют его по нервам. Голова его кружилась: сел на скамью.

Отвратительно: упасть в обморок на улице! — вдруг мелькнуло у него в мозгу. Представление о суматохе, о носилках разом встряхнуло его.

Он заставил себя видеть, ясно видеть и различать людей, которые скользили мимо него, как тени.

И вдруг увидел ее. Ему показалось, будто он уже раньше видел, как она прошла взад и вперед перед его скамейкой.

Она шла спокойно, приветливо кланялась на все стороны, на ней были красные перчатки. Длинные ярко-красные перчатки.