— Сейчас, сейчас…

Шли молча.

— Здесь! — сказала она тихо.

— Здесь?

Взошли на первый этаж.

— Ну, иди, иди, — она бегло поцеловала его, — мы оба так страшно устали, так страшно устали, — повторила она задумчиво. — Я буду спать с тобой и все время держать твои руки.

Он лег и взял ее на руки, как ребенка. Она обняла руками его шею.

— Так ты чувствуешь меня сильнее? — сказала она серьезно.

— Кто ты? — тихо спросил он.

Она не отвечала.

Он тотчас же заснул.

Они сидели на веранде ресторана.

Было далеко за полдень. Дома бросали тяжелые, густые тени на широкую улицу, густая листва деревьев была испещрена пурпурными пятнами. Там, впереди — дерево, листья которого уже совершенно пожелтели, а в стороне, вдоль улицы, беспокойно дрожала целая скала красок, от лихорадочно-пурпурного до тусклого бледно-желтого: он почувствовал внезапный интерес к тысячам красочных переливов…

— Почему ты ни слова не говоришь? Неужели же нам сидеть все время молча?

Агая была очень возбуждена. Он взглянул на нее и странно усмехнулся.

Она вздрогнула.

— Почему ты так смотришь на меня?

Они долго пристально смотрели друг на друга. Она покраснела и опустила глаза.

— Ты никогда еще не смотрел на меня так, — пробормотала она тихо.

Он придвинулся к ней ближе.

— Да, Агая, я никогда еще не смотрел на тебя так. Ты права. Но ты для меня уже больше не то, чем была вчера. Я хочу знать, кто ты. До сих пор я не знал тебя.

Она напряженно смотрела на него.

— Я смотрю на тебя не так, как смотрел вчера… — Помолчал немного. — Почему я не говорю? Я не хочу сказать тебе ничего страшного.

Она высоко закинула голову и вызывающе посмотрела на него.

— Но я жду его все время — это страшное. Всю жизнь, двадцать четыре года жду я это страшное! Скажи же его, наконец.

Он пронизывал ее своим взглядом. Она смотрела в сторону.

— Я не шучу, Агая! Сегодня я необыкновенно серьезен. Никогда еще в жизни не был я так серьезен.

— Да? Вот как? Но почему же тебе не быть серьезным.

Он злобно рассмеялся.

— Ты любопытна, ты хочешь у меня выпытать… Но разве ты не знаешь, что я хочу тебе сказать? Разве ты этого не чувствуешь?

Она молчала.

— Не чувствуешь? — Задрожал.

Молчание.

Она чокнулась и выпила.

— Пей же, — засмеялась она. — Не хочешь ли ты записаться в общество трезвости? А? Верно, опять лихорадка? Бедняжка!

Он жадно выпил; рука его дрожала.

— Но скажи же, наконец, страшное! Разве ты не видишь, как я заинтересована?

— В самом деле сказать?

— Почему бы и нет? — она презрительно смялась. — Но пей же, пей! Жилы твои бьются, как будто хотят разорвать кожу.

Он снова выпил.

— Агая, помнишь ли ты ту страшную ночь — тогда…

Она заметно вздрогнула.

— Помнишь?

— Нет!

— О, о, — ты помнишь очень хорошо. Уже двенадцать лет думаешь ты об этом. Зачем ты лжешь? Тебе было тогда лет двенадцать, тринадцать — так! Ты боялась грозы и пришла ко мне в постель, я должен был рассказывать тебе сказки…

Она принужденно рассмеялась…

— И я рассказывал тебе всю ночь напролет. Я мучился желанием придумать что-нибудь новое. Ты была так избалована, ты спала у меня каждую ночь… Он посмотрел на нее почти с ненавистью.

Пальцы ее беспокойно, в нервном возбуждении бегали по столу.

— Небо бросало молнии и огонь. И каждый раз, когда оно разверзалось и наша спальня наполнялась зеленым огнем, мы крестились и твердили молитву: и Слово плоть бысть… Ты не помнишь? И ехал рыцарь на черном коне, и у коня были золотые копыта. Они блестели на солнце так, что люди слепли… Снова гремело небо: и Слово плоть бысть… И вот приехал рыцарь к горе, которую сторожил великан… И Слово… Не правда ли? Так продолжалось всю ночь. И потом вдруг, этот страшный, длившийся целую минуту гром и треск, молния ударила в тополь, совсем близко от нашего дома! Ты, дрожа, бросилась ко мне на грудь и так крепко прижалась ко мне… Теперь еще чувствую я твои худенькие ручки, обвившиеся вокруг моего тела, и нежные ноги, впившиеся в меня в болезненном жару… У тебя была тогда лихорадка. У тебя всегда бывала лихорадка. Теперь ты знаешь?

Она низко опустила голову. Он не мог видеть ее лица. Оно было закрыто широкими полями черной летней шляпы.

— Ну, пей же! — сказал он с таинственной усмешкой. — Твое здоровье!

Она, молча, чокнулась с ним.

— Да, ты пьешь великолепно. К этому приучил тебя я. Ты боялась, что я стану тебя презирать, если ты не будешь пить. Боже, как ты должна была меня любить! Ты все делала только ради меня. А теперь, теперь?.. Агая! Теперь? Он напряженно ждал ответа.

Она молчала.

— Теперь? — спросил он горячо.

— А страшное ты уже кончил?

Голос ее звучит насмешливо и презрительно.

Он громко засмеялся.

— Ты, как видно, быстро оправилась. Это было так неожиданно. А сначала ты была совсем больна от возбуждения. Я вижу еще, как дрожат твои руки и на лице горят красные пятна.

Она с бешенством посмотрела на него. Он ответил на ее взгляд циничной усмешкой.

— Нет! Я совсем еще не кончил… Да, тогда… Ха, ты так охотно это слушаешь… Я проснулся рано. Я не мог спать. Осторожно снял твои руки с своего тела. Ты заснула у меня на груди. Я встал и начал одеваться. И тут я вдруг увидел тебя. Да, вдруг: до тех пор я никогда еще тебя не видел… не видел! понимаешь? Было, должно быть, жарко, потому что ты ногами сбросила одеяло и лежала совсем нагая.

Он хрипло засмеялся.

— Рубашка собралась у тебя до самой шеи, спала ли ты тогда?

Он тихо, на ухо, прошептал ей этот вопрос. Она смотрела на него. Лицо ее подергивалось. Глаза были полны горячего, лихорадочного блеска.

Она медленно, жадно проникала своим испытующим взглядом в его душу.

Он съежился.

— Ты не слышишь, что я говорю? Твоя рубашка поднялась до самой шеи, и ты лежала совсем нагая. И я уверен, что ты не спала, я уверен, что твой взор из-под длинных ресниц вползал в мою кровь… Да возмутись же немного! Разве ты не возмущена?

Она снова опустила голову.

Он внезапно успокоился.

— Я наблюдал тебя. Я не мог оторваться от твоего тела. Сердце мое стучало так, что я не мог стоять.

Она вскользь с искажающим, лихорадочным смехом взглянула на него.

— И что же тогда, — спросила она хрипло…

— Тогда, тогда… — голос его дрожал, тогда я припал к тебе и целовал тебя…

— В губы? — она с трудом выговорила это…

— Нет… — Снова начал говорить шепотом. — Да, ведь, ты же знаешь, ты не спала — ты проснулась, все твое тело сильно дрожало…

Лицо ее снова исчезло.

Когда она взглянула опять, в лице ее сиял как бы восторг муки и глаза мерцали бесконечной, жестокой болью.

— Говори же! Говори дальше! — произнесла она вдруг.

Его начало лихорадить. Кровь внезапно бросилась ему в мозг.

— Потом я забыл тебя. Я не видел тебя почти двенадцать лет. Я женился. И с тех пор ты перестала быть для меня женщиной, ты была лишь бесконечно дорогой сестрой… Да, впрочем! Однажды, в прошлом году, когда мы были с тобою одни и так много пили, ты вдруг сделалась необыкновенно зла, насмехалась надо мной, делала пикантные намеки насчет моей женитьбы и вдруг бросилась на меня и укусила в губы, так что потекла кровь… Тут по мне начало пробегать что-то горячее.

— Я тебя укусила? — она зло засмеялась.

— И потом, когда ты у нас гостила и однажды утром принесла мне в постель кофе…

Она в бешенстве вскочила.

— Ты, кажется, с ума сошел? Не хочешь ли ты внушить себе, что я люблю тебя, как женщина?

Он странно усмехнулся.

— Ты сама себя выдала. Ты никогда не любила меня, как сестра. Ты всегда дрожала при виде меня, как я теперь дрожу в твоем присутствии. Так знаешь, когда еще? Однажды, когда был день твоего рождения, и к нам пришло так много детей? Мы играли в прятки. Ты всегда проскальзывала ко мне в самые темные уголки и горячо прижималась ко мне. Взгляни же на меня, дай посмотреть тебе в глаза… Еще знаешь, когда мы оба так разгорячились и едва не задушили друг друга в таком возбуждении, которого у детей обыкновенно не бывает?