Монжёз, судя по всему, все еще находился под впечатлением от сцены с доктором, потому что вновь вернулся к этой теме:

— И как понять причуды этого дикаря? Не желать пройти через калитку! Я думал, он меня проглотит за то, что я настаиваю. Он был белее полотна и глядел на меня широко раскрытыми глазами, повторяя: «Нет, нет!» При этом дрожал всем телом, точно я приглашал его пройтись по горящим угольям.

— Может быть, господин Морер хотел непременно пройти через большие ворота, потому что, отправляясь домой, ему нужно было зайти в деревню Кланжи и сделать покупки, необходимые для путешествия, — предположил Либуа.

— Нет, — горячо возразил маркиз, — подойдя к воротам, он пошел налево, следовательно, повернулся спиной к деревне. Итак…

Но, вместо того чтобы продолжать, маркиз вдруг остановился.

— Что такое? — спросил изумленный Либуа.

— Мне вспомнилось, что Морер уже не раз разыгрывал такую комедию по поводу калитки, — задумчиво произнес Монжёз.

— В самом деле?

— Да. Три месяца назад он повел себя точно так же.

— Не будешь же ты ломать голову над тем, что сам называешь причудами дикаря? Не думай больше об этом докторе, он уезжает сегодня вечером. Доброго ему пути!

Но на мои слова Монжёз пожал плечами и с насмешкой возразил:

— Неужели я поверю в это? Я не думаю, что он уедет сегодня вечером. Пускай рассказывает это людям более легковерным, чем я. Хочешь, я скажу тебе, что все это значит? Медведь, недовольный тем, что нарушают его уединение, придумал этот предлог для того, чтобы его оставили в покое.

С этими словами маркиз отворил дверь и, пропустив художника вперед, сказал:

— Вот твоя комната.

VI

Комната, расположенная на нижнем этаже одного из флигелей замка, была просторной и с высоким потолком. Свет в нее проникал из двух окон, которые были широко распахнуты. Чтобы уберечь занавески и мебель от прямых солнечных лучей, жалюзи держали закрытыми.

— Здесь жил Легру? — спросил Либуа, войдя в комнату.

— Да. Он жил здесь в первый и… в последний раз, — с нескрываемой досадой произнес маркиз, делая ударение на словах «в последний раз».

— Как ты это сказал! — заметил художник. — Разве наш старый товарищ заставил тебя раскаяться в твоем гостеприимстве?

Монжёз кислым тоном произнес:

— Не люблю, когда меня держат за дурака.

Художник понял, что Легру вновь устроил какую-нибудь мистификацию в отношении своей жертвы. Он уже собрался сменить тему разговора, когда Монжёз, разгорячившийся при воспоминании о Легру, проговорил с глубочайшим презрением:

— Бывают ведь люди, которые рождаются идиотами и остаются ими на всю жизнь.

— О да! — ответил Либуа с абсолютной искренностью, которая не польстила бы хозяину, если бы он догадался, что эти слова относятся к нему.

— Этот Легру, — продолжал маркиз, — родился болваном, им и умрет. Я люблю шутки, как и всякий другой, но только если они не переходят все границы!

«Легру зашел слишком далеко», — подумал Либуа.

— Если бы ты знал чудовищную выдумку Легру по поводу бегства Ренодена! Это все равно что сказать кому-нибудь, что он последний из кретинов.

— Расскажи, пожалуйста.

Маркиз готов был начать рассказ, как вдруг воскликнул:

— Это же просто глупо! Я прихожу в бешенство при мысли, что Легру осмелился выдумать такое! И думал, что я поверю! Неужели я похож на легковерного глупца?

В ту минуту, когда было произнесено имя нотариуса, за жалюзи обрисовалась тень. Очевидно, кто-то хотел подслушать разговор. Между тем маркиз решил сменить тему.

— Нравится ли тебе комната? — спросил он. — Чтобы не ходить по коридорам, ты можешь выбираться через окно. Оно на высоте одного метра от земли — тебе стоит сделать всего лишь шаг, чтобы очутиться на свежем воздухе. Если тебе вздумается ночью совершить прогулку по парку, это будет весьма удобно. Посмотри сам!

С этими словами он быстро растворил жалюзи. Сделано это было так неожиданно, что подслушивающий их человек не успел скрыться и предстал перед приятелями. Босой, в панталонах и рубашке, распахнутой на груди, густо поросшей волосами, этот гигант держал по лейке в каждой руке.

«Здоровенный малый! Не хотел бы я, чтобы он был моим врагом!» — подумал Поль.

— Ах, это ты, Генёк! — сказал маркиз, узнав садовника.

— Да, господин. Я пришел полить цветы возле стены, — ответил гигант, приподнимая лейки.

— Делай свое дело, — произнес маркиз.

Садовник, вылив воду на герань, удалился медленной, тяжелой поступью, ни разу не обернувшись.

— Он нас подслушивал, — заметил Либуа, когда садовник отошел настолько, что не мог его слышать.

— Любопытство, однако, не входит в число его недостатков, — отозвался маркиз.

— Его выдала тень, которую я заметил за жалюзи в ту минуту, когда ты заговорил о нотариусе.

Маркиз, улыбаясь, пожал плечами.

— О, в таком случае я прощаю Генёку. У него есть важные причины интересоваться всем, что относится к этому нотариусу. Если и есть на свете человек, который всей душой желает, чтобы нотариус нашелся, так это Генёк.

— Почему?

— Потому что он муж садовницы.

Увидав недоумение, отразившееся на лице Либуа, маркиз, ударив себя по лбу, вскричал:

— Ах да! Я совсем забыл сказать тебе, что похищенная женщина — жена садовника Генёка.

— Вот как! Уф! — промолвил Либуа.

— К чему ты вздыхаешь?

— К тому, что мне жаль нотариуса. Ты хороший физиономист. Три дня назад, говоря о муже похищенной женщины, ты заметил, что это упрямый и терпеливый бретонец, который будет ждать часа отмщения и хладнокровно убьет любовника, а может быть, и свою жену.

— Посуди сам, ошибался ли я. Так какого ты мнения?

— Я пожелал бы нотариусу не попасться в громадные лапы, которые я только что видел.

— О, ему не понаслышке знакомы эти лапы! — засмеялся Монжёз. — Дней за восемь до бегства садовник застал жену беседующей с нотариусом у забора. Реноден клялся всеми святыми, что несчастная жена просила у него совета насчет развода. Правда это или ложь, все равно. Как бы то ни было, Генёк, не ожидая объяснений, схватил нотариуса за горло, и когда тот высунул язык, он объявил ему своим хриплым голосом: «Сегодня это сойдет вам с рук, господин нотариус, но в следующий раз я убью вас на месте». К несчастью для Генёка, на крики жены, видевшей, что нотариус задыхается, прибежали люди. Все они слышали произнесенную им угрозу.

— Я могу угадать остальное, — прервал его художник. — Когда нотариус исчез, судебные власти арестовали садовника и обвинили его в убийстве.

— Именно так! Но через два часа его выпустили, потому что исчезновение жены свидетельствовало о его невинности. Становилось очевидным, что нотариус жив и именно он похитил жену Генёка.

— Хорошо еще, что правосудие не обвинило Генёка в убийстве нотариуса и жены.

— А случилось это вследствие того, что, покидая супружескую кровлю, жена оставила записку, в которой заявляла, что уезжает в поисках счастливой жизни. Реноден, как видно, устроил ей счастливое существование благодаря шестистам тысячам приданого моей жены.

— И этот почтенный старик опозорил себя из-за какой-то неказистой простолюдинки, от которой наверняка пахло навозом! — воскликнул художник.

— О, нет, нет! Ты ошибаешься! — с живостью возразил маркиз.

— Она была красива?

— Очень красива! Все, кто знал ее, могут это подтвердить. Я сам никогда не видел жены Генёка. Замок Кланжи принадлежал маркизе, и я поселился в нем в день свадьбы. Накануне я приезжал сюда, чтобы подписать брачный контракт, но вышел из экипажа у подъезда и тут же опять сел в него… А так как нет обычая, чтобы при подписании брачного контракта присутствовали садовницы, то я ее и не увидел. В ночь накануне свадьбы нотариус и садовница исчезли. Выходит, она меня тоже не видела.

В эту минуту во дворе замка зазвонил колокол.

— Пойдем за стол, звонят к обеду, — сказал маркиз и, взяв приятеля под руку, увел из комнаты.