Но отец прервал его с горькой усмешкой: «Разве вы не знаете, что мое положение не дает мне никакой власти. Есть лишь одно средство!» — «Что это за средство?» — алчно произнес маркиз. «К чему вам оно? Оно все равно неисполнимо… Так как у меня нет состояния…»

XV

Последние слова разрушили мечты Монжёза и воздушные замки, которые он с такой любовью выстраивал. Приходилось отказаться от мысли выманить что-либо у человека, у которого ничего нет. Но как при виде неминуемого крушения стараются спасти остов корабля, жертвуя рангоутом или его частью, так и маркиз тотчас отказался от этой части своего плана, продиктованной его жадностью.

Между тем Бержерон, исподтишка наблюдавший за маркизом, продолжал подливать масла в огонь: «Ах, если бы у меня было состояние! Тогда бы я без труда заставил восторжествовать своего протеже». С этими словами он сжал руки маркиза. «А кто этот протеже, я полагаю, говорить без надобности, не правда ли? Вы знаете, что это вы, господин Монжёз…»

Испустив тяжелый, горестный вздох, он прибавил: «Да, но увы! Нет у меня состояния, нет и голоса! Следовательно, нет возможности настаивать на своем выборе».

Он несколько минут помолчал, а затем медленно продолжил: «Но, если бы я был богат, если бы я мог по крайней мере прибавить к приданому Лоры пятьсот или шестьсот тысяч, тогда я имел бы голос, имел бы право заявить о своей воле. И злые языки не могли бы ничего сказать против отца, который заботится о дочери и настаивает на том, чтобы состояние ее пошло в добрые руки».

Маркиз слушал, задыхаясь от негодования, и думал: «А ведь он прав».

«Гусь не глотает наживку, — в свою очередь, думал Бержерон. — Погоди же, я заставлю тебя разинуть клюв!»

Он задумчиво произнес: «Выслушайте меня. Я могу занять нужные мне шестьсот тысяч у какого-нибудь приятеля. Я сообщу ему истину, я скажу: одолжи мне шестьсот тысяч на сутки; мне нужно только представить их при подписании контракта, а на следующий день они будут возвращены тебе мною или маркизом де Монжёзом».

Бержерон был так восхищен своей выдумкой, что не дал маркизу вставить ни слова и продолжал, улыбаясь: «Эти шестьсот тысяч франков не разорят меня и не обогатят вас, это правда, но благодаря им Лора принесет вам замок Кланжи и свои миллионы. А! Что скажете вы об этом средстве?»

Задыхаясь от счастья, маркиз не успел перевести дух, как тот продолжил живописать: «Да, я обращусь к другу. Если этот откажет, то найдется десять, двадцать других, которым я откровенно объясню причины своего поступка. Я найду того, кто будет счастлив помочь маркизу де Монжёзу составить блестящую партию».

Тщеславие маркиза, как известно, равнялось его глупости и жадности. Его покоробило при мысли, что имя его будут таскать туда и сюда, что он сделается притчей во языцех и предметом насмешек, что его будут считать обнищавшим горемыкой, который хочет таким подозрительным средством поправить свои дела. Он готов был отказаться, но в нем, в свою очередь, заговорило корыстолюбие. Если он откажется от этого предложения, придется отказаться и от замка Кланжи и трех миллионов. Нет! Это невозможно!

Тогда жадность и тщеславие сотворили чудо. Они расшевелили его мозги, отяжелевшие от глупости, и внушили ему мысль, которая, по его мнению, улаживала все. В этот момент Бержерон повторил: «Ну, так что вы скажете?» — «Средство хорошее, но его можно еще упростить», — ответил Монжёз с хитрым видом.

«Наконец-то мой гусь раскрыл клюв», — подумал Бержерон.

Как ни велико было в эту минуту его удовольствие, он ничем не обнаружил его; на бледном лице старика выразилось лишь удивление, вызванное ответом маркиза.

«Упростить? — повторил он. — Я не понимаю». — «А между тем все очень просто. Вы даете мне в одну руку то, что я должен немедленно отдать другой рукой, не так ли?» — «Да, вернуть приятелю одолженную им сумму».

Маркиз с хитрым видом и лукавой улыбкой спросил: «Почему же не исключить третье лицо?» — «Опять-таки я вас не понимаю». — «Одним словом, я дам вам эту сумму, которую вы отдадите в приданое и которая естественным образом вернется ко мне».

Бержерон был ошеломлен простотой идеи. Если бы Монжёз открыл Новый свет, он не мог бы смотреть на него с большим изумлением.

«Это не пришло мне в голову, — с притворной наивностью признался он, — но я должен вам покаяться, что, если бы у меня и появилась подобная мысль, я никогда не осмелился бы высказать ее вам». — «Почему же?» — «Потому что я испугался бы возбудить в вас недоверие, испугался бы, что вы подумаете, будто я хочу выманить у вас эту сумму. Одним словом, доверие нужно прежде заслужить, и вы были бы вправе подумать…» — «Как? Не доверять вам, господин Бержерон?» — воскликнул Монжёз.

И, приблизившись к бедному человеку, столь щепетильному в своей честности, он положил ему руку на плечо, говоря благосклонным и покровительственным тоном: «Я не легковерен, и никакой хитрец не смог бы меня одурачить. В назначенный день я передам вам шестьсот тысяч».

После этих слов Монжёз сел на лошадь и приготовился продолжить путь в Кланжи. Будущий тесть остановил его благоразумным советом: «На вашем месте я не ехал бы сегодня в замок. Дайте мне время похлопотать о ваших интересах и подготовить поле для ваших действий». — «С большой охотой», — согласился маркиз.

Проехав пол-лье, маркиз свернул в сторону, рассуждая: «Не мешает предупредить Ренодена, чтобы он приготовил мне деньги».

Бержерон не пошел к замку, а направился в деревню, куда Генёк отослал свою жену, опасаясь нотариуса, которого по глупости вообразил влюбленным в нее. Дом, где жила теперь Аннета, стоял в ста метрах от деревни, что позволяло Бержерону оставаться незамеченным. При условленном знаке его возлюбленная появилась у изгороди, окружавшей сад.

«Что?» — спросила она сухим тоном, показывавшим, что ей надоело ждать. «За неимением дочернего состояния я готов предложить тебе порядочную сумму. Ты последуешь за мной?» — спросил Бержерон. «Какую сумму?» — «Шестьсот тысяч».

Аннета, как видно, уменьшила свои требования и решила, что за неимением перепелов следует довольствоваться дроздами. Без малейшего колебания она ответила: «В тот день, когда ты должен будешь получить эти деньги, предупреди меня несколькими часами ранее. Я покину Генёка и отправлюсь ждать тебя в Париж».

XVI

Подобно всем крупным землевладельцам, только и думающим о том, как увеличить свои владения приобретением новых земель, Монжёз постоянно осведомлялся о продажах и хранил для этой цели у нотариуса большие суммы денег.

Он восхищался своей находчивостью, этот простофиля маркиз! Не во сто ли раз лучше вверить на несколько часов эту сумму гордому и честному старику, который будет его тестем, чем позволить ему бегать по приятелям и таким образом компрометировать славное имя Монжёза! Вечером после подписания контракта или на следующий день Бержерон вернет ему деньги, и все будет кончено.

«Старик прав, — рассуждал он. — Давая за дочерью приданое, он будет иметь право руководить ее выбором. Отец, который прибавляет шестьсот тысяч к контракту, может настаивать на выборе зятя, который ему нравится. Уверен, что Реноден будет одного со мной мнения».

Действительно, лучшее, что мог бы сделать маркиз, — это рассказать все Ренодену. Но его глупая гордость вдруг восстала против этого намерения. К чему советоваться? Неужели это необходимо, чтобы нотариус водил его на поводке? Разве он сам не в состоянии принять верное решение?

Когда Монжёз сошел с лошади перед домом нотариуса, то принял твердое решение ни слова не говорить ему о своих замыслах.

«Мне нужны шестьсот тысяч франков, любезный нотариус», — проговорил маркиз с достоинством. «Ах, понимаю, — сказал нотариус. — Приготовления к свадьбе, потом вы, вероятно, отправитесь в путешествие, которое займет недель пять-шесть, объедете Италию… Значит, деньги будут вам нужны месяца через два». — «Нет, через две недели». — «Хорошо. Через две недели деньги будут готовы».