— И вы нашли ружье? — спросил Либуа, чтобы покончить с этими неинтересными для него подробностями.

Не отвечая на вопрос, гигант продолжал:

— Вы понимаете, что я стал рыть с величайшим усердием, посмеиваясь при мысли о том, как удивлен будет Кутенсон, когда вместо ружья выроет мертвую собаку. Вдруг заступ ударился о препятствие…

— И? — спросил Либуа с нетерпением, видя, что Генёк остановился и стал рукавом своей блузы вытирать пот, катившийся крупными каплями по его бледному лицу.

Горло гиганта точно свело судорогой, во рту у него пересохло. Наконец, он снова заговорил дрожащим голосом:

— Это было нечто мягкое… Тогда мне стало страшно, тем не менее я продолжал свое дело. Вместо того чтобы рыть вглубь, я стал снимать землю с поверхности. Пять минут спустя передо мной появилась голова человека…

Либуа, слушавший сидя, поднялся с места, бледный и взволнованный.

— И в его обезображенном лице я тотчас узнал нотариуса Ренодена, — произнес Генёк едва слышно.

Некоторое время мужчины безмолвно сидели друг перед другом, словно в оцепенении.

«Письмо Легру! Письмо Легру!» — думал художник, вспомнив о записке, к которой в это утро отнесся как к шутке.

Значит, в письме была написана правда? Поль не задумывался о том, как Легру узнал о драме и почему придал этому открытию форму грубой шутки. Он гадал, почему убили Ренодена.

Нотариус вышел из замка после подписания контракта с шестьюстами тысячами приданого госпожи Монжёз. Целью убийства, следовательно, было ограбление. Но кто же убил нотариуса? Кто присвоил себе деньги? Какой негодяй, убив и ограбив нотариуса, похоронил его на лесной тропинке?

В уме Либуа мгновенно родились ответы на все эти вопросы. Почему доктор Морер питает такое отвращение к тропинке и отказывается ходить по ней? Не говорит ли это о том, что он не осмеливается приблизиться к месту, где зарыл свою жертву? Что значит вся эта история с путешествием, которое доктор отложил, потому что маркиза захотела за ним последовать? Может быть, Морер задумал бегство, чувствуя, что ему грозит опасность? Следовательно, если доктор убил нотариуса, то он же и обокрал маркиза.

Затем Либуа вспомнил о фразе, брошенной Монжёзом, когда тот рассказывал ему о докторе: «Как раз в то время, когда мой нотариус похитил у меня шестьсот тысяч, благосостояние пришло в дом Морера. Накануне моей свадьбы у него умерла тетка», — говорил маркиз, объясняя, откуда взялось состояние Морера.

А потом Монжёз прибавил, описывая угрюмый нрав доктора: «Деньги тетушки, вместо того чтобы развеселить его, сделали его еще мрачнее. У него на лице всегда такое унылое выражение, что у меня сердце сжимается, когда я смотрю на него. Я нередко спрашиваю себя, что его мучает, — горе или угрызения совести».

Да, маркиз был прав: Морера мучили именно угрызения совести. Либуа пришел к заключению, что это Морер убил нотариуса. Оторвавшись от размышлений, он мысленно спросил себя, глядя на мрачное, взволнованное лицо садовника: «А знает ли он, кто убийца?»

Приблизившись к Генёку, художник услышал, как тот пробормотал сквозь зубы:

— Если это не Реноден, то кто же? О, когда я узнаю…

Либуа понял, о чем размышлял гигант. «Черт возьми! — подумал он. — Тигр ищет новую добычу. Теперь он возьмет другой след. Горе любовнику его жены!»

При прикосновении руки художника к его плечу Генёк вышел из оцепенения.

— Что такое? — сухо спросил он.

Но, прежде чем Либуа успел ответить, в мастерскую вошел слуга и, отведя своего господина в сторону, сказал ему на ухо:

— Он здесь.

— Кто? — спросил художник.

— Господин, которого вы приказали впустить… вчерашний гость… тот, которого вы ожидали.

«Морер! — подумал художник. — Знает ли он, что труп найден?»

Получил ли слуга еще пару золотых, нам не известно, только он настоятельно продолжал:

— Вы, сударь, хорошо сделаете, если примете его, потому что сегодня на нем совсем лица нет.

Либуа в одну секунду принял следующее решение: принять убийцу, вырвать у него признание в преступлении и, в том случае если он будет упорствовать, устроить ему очную ставку с Генёком, которого пока нужно спрятать.

— Послушайте, любезный, — сказал он садовнику, — ко мне пришел гость, которого я срочно должен принять, а потому я попрошу вас немного подождать. После мы решим, как нам поступить с трупом. Я постараюсь отпустить посетителя как можно скорее, и тогда я весь к вашим услугам. Войдите вот сюда на несколько минут.

Спеша принять Морера, художник, не подумав, втолкнул садовника в свой кабинет-обсерваторию. Первым, что увидел гигант, был громадный телескоп, поразивший его воображение.

«Эта подзорная труба будет побольше той, которой я пользовался во время своей таможенной службы. Впрочем, не всегда лучше те приборы, которые больше», — подумал он, приближаясь к телескопу. Вслед за тем бывший таможенный досмотрщик приложил глаз к окуляру, чтобы удостовериться в своем мнении.

XII

Без сомнения, прежде чем переступить порог мастерской, Морер постарался совладать с собой. Он вошел со спокойным видом, только глаза его горели лихорадочным блеском и губы слегка дрожали. Через все его лицо тянулся кровавый рубец.

«Это крупная дробь от ружья Генёка оставила такой след», — подумал художник, вспомнив о ночном происшествии.

Он предложил доктору стул, на который тот опустился в полном изнеможении. «Неужели он убил нотариуса?» — с сомнением подумал Либуа. Морер решился прямо приступить к делу, а потому без всяких отступлений и уверток сказал:

— Господин Либуа, я понял, что бывают обстоятельства, когда нужно не колеблясь вверить тайну честному человеку.

Эти благородные слова вызвали снисхождение со стороны Либуа, который вновь подумал с еще большим сомнением: «Неужели он убил нотариуса?»

Морер после короткой паузы продолжил:

— Потрудитесь меня выслушать…

Поль решил избавить доктора от трудности признания. Он прервал Морера жестом руки и сказал:

— Доктор, я все понял. Во время ночной грозы я видел, как маркиза де Монжёз под проливным дождем шла через сад. Утром, когда я первым нашел на мраморном столике письмо, я тотчас сообразил, что оно содержало в себе прощание супруги, бежавшей из-под супружеского крова.

Морер слушал, опустив глаза, никаким движением не подтверждая слов художника. А потому последний, задетый за живое этой сдержанностью, продолжал с иронией:

— Прошлой ночью я не спал, когда вы, доктор, приходили в мою комнату. Я только удивлялся, с какой ловкостью вы отворили окно и с какой легкостью ходили по комнате и в темноте разбирали бумаги. Прейскурант торговца красками — слишком скромная награда вам и маркизе.

Морер по-прежнему не произносил ни слова и не шевелился. Такая скрытность выводила художника из себя, и первоначальная снисходительность мало-помалу уступила место раздражению. Он вновь начал считать любовника госпожи Монжёз убийцей.

«Я тебя встряхну», — подумал он и продолжил вслух:

— Мы втроем, доктор, разыграли маленькую комедию. Когда вы горели желанием получить известный автограф, я готов был вернуть вам его. Поэтому из опасения, что он снова попадет в руки мужа, я вынул его из конверта.

С этими словами Либуа запустил руку в карман и достал оттуда бумагу.

— Вот послание госпожи Монжёз, я готов возвратить его вам.

На этот раз Морер поднял глаза, и в них светилась благодарность. Он протянул дрожащую руку и взволнованным голосом сказал:

— Благодарю вас, благодарю!

К несчастью, художник, как мы упомянули выше, был уже в плохом настроении. В ту минуту, как доктор протянул руку к бумаге, Либуа вдруг отнял ее со словами:

— Да, я готов вернуть ее вам, но на одном условии.

Морер застыл, не в состоянии вымолвить ни слова. Художник продолжал с насмешкой:

— О, не пугайтесь, мое условие не из тех, которые могут разорить человека. Оно не стоит ничего… Мне просто хочется удовлетворить свое любопытство.