— Если бы мой муж был жив, он бы обязательно появился, чтобы опровергнуть это обвинение. Он умер, поэтому полиция и не может его найти… Не могу вам объяснить своего предчувствия, но тем не менее это так. Как это случилось и где, я не знаю, как не знаю и того, кто убил бедного Фосдайка, но я не сомневаюсь, что все это со временем прояснится.

— Мама меня страшно беспокоит, — призналась однажды Герберту Нид, когда миссис Фоксборо ушла в свою комнату, оставив молодых людей в гостиной. — Она очень страдает. Днем она прекрасно держится, но по ночам я слышу ее шаги. Вчера я прокралась к ней, но мама, рассердившись, приказала мне немедленно лечь спать. Я ослушалась и бросилась к ней на шею, мы обе расплакались. Разумеется, Герберт, вы не понимаете, что это значит для нас, женщин, как это облегчает нам жизнь. Мы обе так огорчены. Я очень люблю отца, но вы, Герберт, научили меня понимать, как жена любит мужа, и теперь я знаю, что мои чувства к отцу отличаются от тех, что испытывает к нему моя мать. Я стыжусь, да, сэр, я определенно стыжусь… Ведь вы так много значите для меня, особенно сейчас, когда моего отца обвиняют в таком страшном преступлении… Конечно, я нечасто видела его: сначала я училась в школе, а потом он стал постоянно отлучаться. Но когда он проводил время с нами, то был добрейшим отцом на свете. Если я не разъезжала в экипажах, запряженных четверней, и не носила платьев, шитых золотом, то это лишь потому, что мама удерживала его слишком щедрую руку. Я никогда не поверю, что он виновен в том, в чем его обвиняют, Герберт, но все это убивает матушку. Вы не замечаете этого по ее лицу?

— Конечно, замечаю, милая Нид, но что же нам делать? Вы прекрасно знаете, да и миссис Фоксборо тоже знает, что я готов сделать все возможное, чтобы помочь вам. Но мы бессильны, Нид, нам остается только ждать.

— Да, к сожалению, мы бессильны Герберт, но у нас есть вы, — шепнула Нид с той великой верой в своего возлюбленного, которая свойственна девушкам, когда они еще находятся во власти девических мечтаний.

Замужние женщины, как ни грустно это признавать, не имеют такой веры в своих избранников; они уже знают, что те так же глупы, как и остальные, что они попадают в неприятности не реже других и не особенно умеют из них выпутываться, а если и делают это, то самым прозаическим образом.

— Прощайте, Нид, — сказал мистер Морант, прижимая к груди свою невесту. — Я, разумеется, по-прежнему буду заходить к вам каждый день, даже в отсутствие новостей.

XX. Мистера Стертона мучает совесть

Как мы уже сказали, и портной Стертон поддался той притягательной силе, которой обладают громкие преступления. С тех самых пор, как он побывал в Бенбери, он лихорадочно ждал ареста Джеймса Фоксборо, но не потому, что испытывал личную неприязнь к преступнику, а потому, что мучился желанием узнать разгадку этого таинственного убийства. Хотя Стертон и одолжил Фоксборо деньги через Кодемора, сам портной никогда его не видел, и теперь эта ссуда очень тревожила его. Он не боялся потерять деньги — залог был верный. Стертон не знал, должен ли он сообщить полиции, что у Фоксборо в руках внушительная сумма.

Шли дни, а в газетах все не появлялись разъяснения бенберийского убийства. У публики уже сложилось мнение, что Фоксборо бежал в Америку или Испанию. Дело зашло в тупик, и никто, за исключением Сайласа Ашера, не надеялся, что преступника найдут. Сержант располагал одной уликой, о существовании которой было известно только ему. В своих мыслях сыщик неустанно возвращался к заветному письму:

«Когда я разгадаю его, то узнаю тайну бенберийского убийства. Для меня оно написано по-турецки, нет, по-китайски, но иностранному языку же можно научиться, научусь и я. Ясно теперь одно: если Фосдайка действительно убил Фоксборо, то у него был сообщник, который и написал это письмо».

Стертон, наконец, решился сообщить в полицию о том, что знал, но прежде он хотел посоветоваться с Кодемором. Портной подозревал, что тот воспротивится, ведь таким образом полиция могла узнать о его денежных делах. Но Стертон, при всей своей внешней мягкости, всегда поступал по-своему. Он был не намерен поддаваться на уговоры Кодемора.

Кодемор, как многие ростовщики, зависел от состоятельных людей, и Стертон был его главным партнером.

С Кодемором Стертон хотел обсудить только детали — уведомить обо всем полицию он решил твердо. Портной очень бы удивился, узнав, что знаменитый сыщик Сайлас Ашер жил всего в нескольких домах от Кодемора и обычно обедал в ресторане «Веллингтон». Между тем сам Кодемор даже не подозревал, что его младшему клерку известно это обстоятельство, что этот клерк завтракал в том же самом ресторане и не спускал глаз с известного сыщика. Разумеется, Сайлас Ашер прекрасно это знал. Он привык наблюдать за всеми, кого видел, — это стало его второй натурой. Таким образом, без видимых причин сержант кое-что выяснил о Кодеморе и его занятиях, мимоходом, как человек, приучившийся примечать все, что происходит вокруг него. Конечно, иногда он задавал вопросы. Какой был бы толк от сыщиков, если бы не их неутомимое желание расспрашивать всех и обо всем? Сайлас Ашер занимался этим, так сказать, машинально, между прочим. Соседство с одним из лучших сыщиков Скотленд-Ярда, пожалуй, испугало бы Кодемора. В деятельности ростовщика не было ничего такого, что заставило бы его бояться полиции, а между тем подобные дела всякий стремится скрыть. Люди, занимающие деньги, не желают этого разглашать; они напоминают спартанского мальчика с лисицей за пазухой, предпочитающего обливаться кровью под одеждой.

Когда Стертон пришел к Кодемору, его сразу же проводили наверх. Клерки знали, что этого посетителя нельзя заставлять ждать. Они имели довольно туманное представление об отношениях их хозяина со Стертоном, но тем не менее не медлили.

— Очень рад вам! — воскликнул Кодемор, пожимая Стертону руку и придвигая кресло гостя к камину. — Верно, удовольствием видеть вас я обязан какому-нибудь делу?

— Да. Я желаю поговорить о деньгах, которые мы с вами дали взаймы Джеймсу Фоксборо. Благодаря этому обстоятельству мы, так сказать, замешаны в бенберийском убийстве.

— Боже мой, что вы! — вскрикнул Кодемор. — Мы не можем отвечать за поступки человека, которому даем взаймы! Кроме того, я всегда говорил вам, что залог верный… Но, если вы пожелаете, я возьму на себя вашу долю.

— Меня беспокоит совсем не это, — возразил Стертон. — Фоксборо наверняка бежал из Англии, и, я думаю, мы с вами должны сообщить полиции, что у него в руках большая сумма денег.

— Я против! — начал горячиться Кодемор. — Ростовщики должны избегать всяких дел с полицией, притом какая от этого будет польза? Вы сами говорите, что Фоксборо бежал. Если и узнают, что его карманы полны денег, то разве поймать его будет проще? К тому же наше ремесло приносит пользу, только если мы умеем хранить тайны. Нельзя на каждом повороте кричать, какие проценты мы берем с клиентов, и вообще о нашем ремесле распространяться не следует. Полагаю, и вам невыгодно рассказывать о том, какого рода прибыль вы получаете…

— Вы правы, Кодемор, — согласился портной. — Я не имею особого желания разглашать, что веду с вами подобные дела. Но ведь общественности и не нужно знать об этом. Сведения, которыми мы располагаем, могут быть полезны полиции.

— А как вы думаете, разве полиция не поинтересуется, почему вы раньше об этом не сообщили? — язвительно подметил Кодемор. — Я что-то не совсем понимаю: если вы желаете объявить себя ростовщиком, имеющим отношение к бенберийскому делу, что ж вы так долго откладывали это?

— Говорю вам, что нет никакой необходимости называть наши имена, — спокойно возразил Стертон. — Во всяком случае я сообщу эти сведения полиции, а там уж пусть они сами решают, полезны они или нет.

— Я против! — вышел из себя Кодемор. — Послушайте, если вопрос в деньгах, то я уже сказал вам, что выплачу вашу долю через несколько дней. Тогда это будет исключительно моим делом, и вы освободитесь от всяких угрызений совести.