По части чудес это превзошло все, с чем сегодня пришлось столкнуться: если не бывает, чтобы родные тебе люди одновременно исчезли, то подавно не бывает на земле такого великолепия…

Парящий снег, облако на полу, нимфы, матовый свет, - и все это в доме, которого нет.

Да, его квартиру сперли. Ее кто-то расстворил в воздухе, как и прочие принадлежности бытия. Но этот кто-то имел уже нечеловеческое происхождение.

- Фантастика, - прошептал Вадик.

Он понял, что ему еще никогда не было так хорошо. Никогда.

Два безмятежных неземных существа в спортивных костюмах одним своим появлением до нелепости обесценили жилплощадь, которую он потерял, друзей которых не было, ледяной город, который пытался раздавить гранитным равнодушием, отморозков, которых он утром шлепнул, пучеглазого Ахмеда, - все вдруг разом растворилось в безжизненном матовом свете и превратилось в мираж на фоне этой - или иной? - реальности. Реальности, в которой поселилось безымянное божество. Божество, с которым не вяжется даже земное слово красота.

В конце концов, его руки поднялись, легли на стекло, словно пытаясь обхватить его целиком и унести с собой, кривой нос прилип к экрану, губы жадно вдохнули воздух, а по щекам потекла вода, много воды. Он совсем не чувствовал, что ревет, и не понимал, от чего именно.

Он простоял целую вечность.

От дома, которого не было, его отделяли несколько сантиметров, от двери - десять шагов. Но он не мог их преодолеть, позвонить в звонок или открыть дверь ключом. Так зэк, вцепившись руками в решетку, смотрит через нее на деревья, звезды и детей, столь близкие и столь недоступные: всего десять шагов... Разница заключалась лишь в том, что Вадик Романов был заложником свободы. Свободы, которой хватило бы на десять заключенных.

Как во сне он отлип от окна, зашел в подъезд, лег между собственной дверью и мусоропроводом. Он перестал чувствовать столь незыблемые атрибуты жизни, как собственное дыхание, мясо и шкуру. Ему было до лампочки. Совершенно. Он ведь еще днем начал догадываться, что умер. А теперь это стало настолько очевидно, что и чувствовать ничего не хотелось.

Короче, он то ли заснул, то ли, действительно, дал дуба, поскольку... Нимфы вернулись.

Их лица были спокойны и чисты, как утренняя морская гладь. Они ходили над бесчувственным телом, склонив на бок светлые головы. Собранные в хвостики волосы неподвижно лежали на их прямых спинах.

Покружив над окоченевшим парнем, они остановились и тихо встали на колени: одна с востока, другая с запада, - опустили руки на его живот и сомкнули прозрачные ладони.

Затем появился голос. Мягкий как дым и знакомый как голос матери:

Когда-то в утренней земле

Была Эллада...

Не надо умерших будить,

Грустить не надо.

Проходит вечер, ночь пройдет -

Придут туманы,

Любая рана заживет,

Любые раны.

Зачем о будущем жалеть,

Бранить минувших?

Быть может, лучше просто петь,

Быть может, лучше?

О яркой ветреной земле

На белом свете.

Где цепи тихих фонарей

Качает ветер.

А в желтых листьях тополей

Живет отрада:

Была Эллада на земле,

Была Эллада...

Вадим открыл глаза. Он лежал на спине и смотрел в бескрайнюю бездну. Всюду парили теплые, невесомые хлопья снега, и разливался матовый желтый свет. Под ним стелилась неосязаемая ватная перина. Справа на коленях стояла первая нимфа, слева - ее зеркальное отражение - их отличал лишь цвет волос.

- Откуда этот стишок, девочка? - спросил Вадим у черненькой нимфы.

- А знаю много разных стишков, мальчик, - улыбнулась рыженькая.

- Ося ей рассказал, - возразила сестра.

- А вот и нет.

- Не спорь со мной.

- Сама не спорь. Я, наверно, лучше знаю.

- А я, наверно, дурочка.

- Может быть.

- Сама такая.

И они наполнили пространство хрустальным смехом.

"Господи! - Не поворачивая головы, Вадим покрутил глазами. Действие происходило в доме, которого нет: ни единого предмета, только снег. Странное пушистое покрывало под спиной, странная компания и полное бесчувствие: ни дыхания, ни кожи, ни осязания: - Как я сюда попал?"

- Э, - он подал голос. - Может, познакомимся? А, красавицы?

- Называй ее рыжиком, - сказала черненькая, кивнув на сестру. - Ей нравится.

И девчонкам стало еще веселее. Вадик улыбнулся:

- А тебя?

Она пожала плечами:

- Как хочешь, так и называй.

- Откуда ты знаешь Осю, рыжик? - спросил он.

- Я всех знаю. - "Рыжик" провела пальцем по его сломанному носу. Даже знаю, кто обломал тебе свисток.

Вадима мгновенно пробрал приступ младенческого смеха.

- ... Ну и кто же? - спросил он, нахохотавшись.

- Сережа.

- Угадала! - похвалил Вадим. - Что вы еще про меня знаете?

Девчонки не ответили. Вновь появился голос. Тот знакомый и мягкий голос, читавший об Элладе:

- О, у нас гость! Как спалось, Чапаев?

Вадим вынырнул из транса, в который его погрузили бесплотные нимфы, нехотя приподнялся и повернул голову. Перед ним стояла... цыганка лет тридцати. Красоты не писанной, если здесь вообще уместны эти слова. Он никогда не предполагал, что цыгане бывают неописуемой красоты.

"Да и цыганка ли ты? - подумал он. - ... Ты такая же цыганка, как я - Вадя Полоцкий..."

По крайней мере, она себя таковой считала. Несколько разноцветных платков на ее плечах это подтверждали. Красный, желтый, зеленый, оранжевый, пурпурный, бирюзовый, - несоединимые цвета сочетались на ней в какой-то дьявольски совершенной гармонии и рождали впечатление, будто перед тобой – диковинная, избалованная птица редкостных кровей, случайно залетевшая из южных широт.

Вадим посмотрел на ее руки: идеальные смуглые пальцы, ногти, покрытые перламутром, куча браслетов на запястьях.

Он поднял глаза: наглое лицо вылеплено великолепно: богоподобные черты, завораживающие губы, нос Дианы, зубы такие, что ей бы зубную пасту рекламировать, а не косить под бездомную цыганку. На ушах висели тяжелые серьги, в каждом движении коричневой леди скользила точность силы и упоение властью.

- Принесите огня, – обратилась цыганка к девчонкам. - В этом доме слишком мало огня.

Нимфы, которые с момента появления смуглой дамы старались вести себя столь серьезно, что ни разу не улыбнулись, послушно поднялись с колен и удалились.

- Кто ты? - спросил Вадим.

- Кобра, - ответила цыганка.

Он усмехнулся:

- Значит, я питон.

- Ты лишь то, что ты думаешь.

Он не понял и посмотрел в ее глаза. Его хватило на две-три секунды - дальше никак. Эта пара черных маслин под ее ресницами временами превращалась в два накаленных уголька, и становилось не по себе.

- Между быть и хотеть, - продолжала Кобра, - только вера. Мы властны над всем, кроме веры. И без веры не властны ни над чем. Пусть на твоей ладони стоит весь мир, если ты ему не веришь, это всего лишь горсть пепла. Выкинь его и зачерпни снег, если ты в него веришь, - ты обретешь вселенную.

Вадим зачерпнул под собой пригоршню неосязаемого снега и тут же высыпал обратно на пол.

- Ты его не чувствуешь, - сказала цыганка.

- Нет, - согласился он.

- Веришь только тому, что чувствуешь. - Она присела рядом на облако и опустила голову.

Рука Вадима дотронулась до ее черных волос. Его осязание словно отходило от сна.

- Но... Ты же не существуешь, - догадался он.

- Ты меня чувствуешь?

- Немного.

- Этого достаточно. - Кобра выпрямилась. Какая разница, существую я или нет? Ты чувствуешь, значит, веришь, - остальное не имеет значения. - Дай сюда руку…

- Будешь гадать?

- А ты этого хочешь?

- Нет.

- Зачем же я буду гадать? Я тебя перевяжу, однорукий бандит.