В спортивной схватке гигантов: беса, оккупировавшего левое плечо, и премудрой добродетели, величественно расположившейся справа, - оставалось небольшое пространство детского сознания, до которых этим гигантам не было дела: сама Настя. Безусловно понимая, что происходит нечто опасное и неприличное, она старательно припрятала двадцать две копейки и пластмассовый пистолет в личном шкафчике для одежды, на чем ее и застукали. Едва Настя спрятала улов, как ее обоняние вновь обрело способность различать нормальные запахи. В детском саду тогда пахло подгоревшей манной кашей и компотом из сушеных груш.
Причем, ее никогда б не раскусили, если б Настя на невинный вопрос воспитательницы: "Почему это всё два дня лежало в твоем шкафчике, Настенька?" - не пустила слезу и не закрыла глаза ладошками.
Родителей сразу же поставили в курс дела, и когда случалось всей семьей отправляться в гости, папа с мамой ни на секунду не теряли бдительность. Иногда им удавалось предотвратить неприятность, иногда нет, но независимо от расклада, предки ни разу не всыпали Насте по заслугам, их интеллигентный нрав не позволял ругать дочку слишком круто. Какое-то время они даже водили ее к психиатру, пока у того не пропали позолоченные часы, которые он то ли по рассеянности, то ли по доверчивости забыл вынуть из кармана, опять-таки, пальтишка.
В деле с психиатром улики уже были четко заметаны. Насте шел пятнадцатый год, и она кое-чему научилась. Не пускать слезу, например, и не закрываться ладошками. На носу появились очки, а по ту сторону стекла поселились невинные серые существа:
"В чем дело?" - спрашивали они, не моргая, уставившись на папу: - Ты что-то хотел сказать?"
- Настя, пропали позолоченные часы, гм… Вещь довольно дорогая. Если, гм-гм… если ты их случайно взяла, пожалуйста, верни обратно.
Дудки.
Настя кротко улыбалась:
- За кого ты меня принимаешь, папа? Если я когда-то это делала, теперь ты обо всем будешь думать, что это я?
- Но детка…
- А если украдут Ленина из мавзолея?
- Поверь, я только хотел...
- Ты наведешь на меня КГБ?
- Детка.
- И не называй меня деткой, пока не выяснится, кто на самом деле спер у психа эти дурацкие часы.
И папе не оставалось иного, как, расшаркиваясь и откашливаясь: "Гм, гм...", - глядеть во все стороны света, пока детка очаровательно сверлила его добрыми серыми ангелами за стеклами очков.
- Прости, если я не прав, - сдавался отец, покраснев.
Тренировка за тренировкой, дело за делом, и сказочная сладость победы одолела-таки страх поражения. Любая новая возможность испытать пресс рока в трепыхавшемся сердечке реализовывалась с каждым годом успешнее.
Хватая что-либо на своем пути, Настя меньше всего заботилась о том, где могут пригодиться украденные предметы. Эти штуковины, маячившие в поле ее близорукого зрения, как правило, плохо лежали и остро пахли. Вроде кавказской приправы к шашлыку. Она б и Ленина из мавзолея утащила, только как? Берут, в общем-то, не то, что надо, а то, что плохо лежит. А если это еще и надо, тут талантливый воришка способен испытать поистине райское наслаждение. Благодаря счастливому промыслу, все, что хорошо лежит, не берется и в криминальное поле зрение не попадает. Ибо не остро на запах. К примеру, иконка: если она хорошо висит, да на своем месте, при деле, то никогда не соблазнит чуткий нюх охотника за тем, что плохо лежит.
И совсем другое дело - толстая кожаная сумка, доверху нашпигованная бабками.
Несмотря на иррациональное происхождение денег и всей утренней ситуации 2 декабря, это не было сновидением, поскольку Настя проснулась лишь один раз - на чужой квартире. Далее все складывалось реально: она вышла из длинного блочного дома на морозный воздух, взглянула на адрес: улица Композиторов, 23, - и пошла к автобусной остановке. Доехав на автобусе до станции "Проспект Просвещения", она спустилась в метро, и в вагоне осторожно приоткрыла сумку. Да, в ней по-прежнему валялись баксы, перемешанные с рублями. О, ля-ля!
"С такими деньгами могла бы такси поймать", - подумала Настя, посмотрев на себя в дверное стекло.
Прикид получился нехилый: джинсы Lee , бесподобная куртка, итальянские сапожки... Сумасшедшая перемена. И это после студенческого-то тряпья!
"А что делать с деньгами?"
Понятно: сегодня их тратить нельзя, и завтра нельзя, и послезавтра... Домой принесешь - предки взвоют от отчаяния, решат, что теперь их детка начала грабить сберкассы. Проходу ведь не дадут - не родители - сплошной припадок:
"Настя, ты… ты опять брала ч… чужое? - глотая слезы поинтересуется мама. - И где ты всю ночь была?"
"Гм – гм", - отец опустит глаза и пристыжено уйдет в другую комнату.
О нет, только не домой.
"Оставить бэг в камере хранения, а оттуда - сразу в Университет. Так я и сделаю", - кивнула Настя.
Она доехала до Балтийского вокзала, заперлась в туалетной кабинке, взяла из сумки три тысячи рублей на карманные расходы и, закинув клажу в семнадцатый ящик камеры хранения, закодировала дверцу числом своего дня рождения: 300473, затем вышла на улицу, поймала машину и попросила отвезти ее на Университетскую набережную.
2
От близоруких людей плавно перейдем к дальнозорким. Представим себе пятидесятитрехлетнего толстяка с твердой рукой и спокойными глазами, реальная величина которых в полтора раза увеличивается плюсовыми очками в золотой оправе, - это Илья Павлович Романов, в прошлом партийный патриарх, а ныне – дальновидный президент некой официальной структуры, всерьез занимающейся приватизацией. Дальновидность и дальнозоркость нередко бывают связаны. Илья Павлович никогда не искал сиюминутной выгоды, планировал дела на десятилетие вперед и своим космическим хладнокровием походил на мрамор. К годам сорока ему удалось преодолеть в себе все характерные черты человеческой личности и приобрести основные признаки серийных гипсовых бюстов, столь необходимые для успешного функционирования в деловых механизмах.
Офис патриарха дислоцировался в старом здании на улице Восстания, занимая там весь второй этаж. Контора Ильи Павловича внешне старалась не выделяться из серой массы Госучреждений, расположенных рядом в том же подъезде, и не блистала пред народом во всем своем великолепии, в 91-м народ бы этого просто не понял. Если поглядеть с улицы или с лестницы, это была удивительно скромная, деликатная структура. Однако если кому-то с улицы удалось бы проникнуть на фирму сквозь кордон бритых охранников, то он бы убедился: у Романова варится столько денег, сколько их нет на всей улице Восстания.
Имея на животе заслуженное брюшко, за спиной - почтенный полтинник, под задом - высокое кресло, Илья Павлович сидел более чем ровно в этой непростой жизни. Вплоть до злополучного 2-го декабря его биографию украшала всего одна перемена: когда время заменило миф о коммунистической партии на что-то более современное, Романов сменил приемную секретаря обкома с красной скатертью на кабинет президента компании с белыми стенами, - на этом перестройка благополучно завершилась. “Можно сидеть дальше, - дальновидно полагал Илья Павлович, - по крайней мере, лет десять”.
Положение и связи перешли к нему от отца, Павла Андреевича Романова. В свои лучшие времена старик умудрился войти в круг приближенных Григория Васильевича Романова, однофамильца и легендарного ленинградского вождя. Более того, они вместе выпивали шампанское из музейного сервиза восемнадцатого века и наслаждались прозрачным голосом Людмилы Сенчиной во время ее домашних концертов во дворце Григория Васильевича в Юкках. Так что, если использовать слово крутой в смысле застойных времен, то старик был крут: Славно отвоевав военным прокурором, Павел Андреевич мягко пересел из полевого джипа в черную Волгу и благополучно оставался в ней вплоть до восемьдесят третьего. В восемьдесят третьем дед вовремя и с помпой почил. Хоронили плача и стеная толпою в сотню человек, в которую зарядили даже пионеров-активистов из ближайшей средней школы. Повремени с успением два-три года, и ничего б такого не застал крутой дедушка, оказался б среди дураков и упырей для народа, хотя потрудился на ура и заработал благ земных соответственно.